Каждое поколение считает, что «молодая литература» началась с него. И само понятие «поколение» в задушевном значении «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» можно впервые применить к нему, а не к издерганным удавшимися или не удавшимися амбициями, разобщенным старшим. В очередной раз я это послушал и уловил эту атмосферу практически «съезда победителей» на «профильном» круглом столе журнала «Знамя». Я не собирался на эту встречу в библиотеке Боголюбова, но, оказавшись в этот день в Москве, все же пришел посидеть где-нибудь на заднем ряду.
В последний год мне вообще удалось ненадолго войти в зал новой «молодой литературы» и посидеть на заднем ряду, чтобы понять, чем дышит это поколение и чем оно отличается от нас, дебютировавших в середине нулевых. Получив премию «Лицей», я не планировал это продолжать, но как-то так — слово за слово — получилось, что я побывал на нескольких форумах и семинарах, включая бывшие «Липки». Впечатления оказались богатые, и, конечно, было что сопоставить, вспоминая Липки настоящие (географически), семинары премии «Дебют» и много что еще из тех далеких времен.
Мы тоже считали, что «молодая литература» началась с нас. Но, кажется, на это были какие-то основания — хотя бы институционные. Все классические ныне формы бытования «молодой литературы», от форумов до премий, почти синхронно возникли в 2000—2001 годах. В какой-то давней статье или выступлении Валерия Пустовая мимоходом обронила что-то про «нефтяные деньги» как про возможное объяснение причин, и я сразу почувствовал: где-то здесь — рациональное зерно.
Новая «молодая литература», которая начинается в конце «десятых» (с такими же горящими глазами и шапкозакидательскими настроениями, с которыми когда-то выступали и мы), растет в других условиях. В том числе — экономических. Но, кстати, если «экономически» мы, «молодые писатели — 2005», были богаче, то «политически» богаче они, новые, нынешние. Внешним аккомпанементом наших выступлений с горящими глазами было сытое соглашательство, мода на аполитичность, нефтедолларовый цинизм и приспособленчество худшего пошиба. Их аккомпанемент совершенно иной, и Майя Кучерская не мимоходом отмечала в фейсбуке, когда проходило собеседование в ее магистратуру: «Мокрые каски омоновцев поблескивали под окнами. Наши студенты еще опишут все это в своих романах». Конечно, опишут. Для многих это и будет счастливой возможностью опереться на что-то существенное в начале пути. Наше поколение могло опереться в этом смысле только на студенистое безвременье в духе 70-х.
Об эстетической стороне говорить сложно: начинающий автор всегда больше изобретает велосипед, чем развивает традицию, но сейчас это меньше из-за моды на писательские школы. Их ругают, но, как к ним ни относись, сегодня «молодой писатель» более образован, потому что 10−15 лет назад «писательское» образование, представленное Литинститутом, казалось очень странным делом — с этим никто не хотел связываться. Писательские школы сегодня — это еще и про чтение, а может, и в первую очередь про чтение, и на этом фоне особенно заметно, что среди молодых писателей нулевых не было серьезного разговора про современную литературу, тем более — мировую. По крайней мере, системного знания — как «нормы поведения» — не было. Это было довольно варварское племя, которое чаще всего хотело читать только друг друга.
С точки зрения инфраструктуры, сегодня, конечно, очень чувствуется сужение диапазона возможностей. Любопытное исследование было в «Дружбе народов»i2018. № 8.: Евгений Абдуллаев чисто социологически сравнил контент толстых журналов 1997, 2009 и 2017 годов. С точки зрения открытости молодым авторам, журналы вернулись в 90-е. Средний возраст авторов прозаических публикаций к нулевым снизился с 52 до 35 лет, а к десятым вернулся на отметку 48 лет. Доля авторов до 30 лет в нулевые вырастала с 12% до 24%, но затем снова упала до 11%.
Новую политику того же «Знамени», редакция которого раньше заявляла: нет, у нас не будет «резерваций» для молодых, а теперь выпускает молодежные номера, — я связываю с исчезновением такой эйджистской, поколенческой площадки, как журнал «Октябрь». Думаю, это происходит само, как в организме: с удалением селезенки ее функции берет на себя костный мозг. Значит, организм литературы переживает непростые времена.
То, что сегодня проекты поддержки молодой литературы стали более технологически заточенными, только высвечивает более суровые условия. Тот же «Лицей», взяв за основу модель «Дебюта», сделал ее более прикладной с точки зрения, например, издательских интересов. «Дебют» был прекрасен, в том числе, своей максимально широкой ролью — например, ролью среды и «клуба» для авторов из регионов в эпоху до соцсетей; он был прекрасен и широтой диапазона возможностей, потому что авторы ни ограничивались ни по жанрам (множество самых разных номинаций), ни по объемам, ни по новизне текстов… «Лицей», вводя целый ряд формальных правил, порой ставит неискушенных творцов в тупик — своими документами, подписями, рамками по объемам, срокам выхода и т. д. — но он играет по правилам издательского рынка. Он говорит издателям: если текст в шорте, то он технологически вам точно подходит. Это не горстка коротких рассказов, или гигантская эпопея, или роман, уже опубликованный в позапрошлом году. «Дебют» из-за этого не парился вообще, ставя единственной целью дать миллион «главному таланту».
Но, боюсь, если мы вновь займемся сухой социологией, возьмем шорт-листы за три лицеевских года и отследим, что стало с каждым из текстов, то не увидим следов издательского ажиотажа. По крайней мере, в той степени, в которой он мог бы быть. И в какой он был бы, появись «Лицей» со своей технологической выверенностью даже не десять, а хотя бы пять лет тому назад.
Условия ужесточаются быстрее, чем инфраструктура литературы успевает под это подстраиваться.