Книгу Максима Семеляка о Летове можно и нужно рассматривать как опыт памяти отдельного человека о другом человеке, который «отлично понимал, как работает его мифология». Все мы воспринимаем Летова из своего контекста и со своей точки зрения. Вообще: существует ли Летов вне потоков желания его проинтерпретировать?
Книга Семеляка — не о Летове, а о впечатлении, какое на него оказало творчество Летова. Воспоминания Семеляка перемежаются свидетельствами очевидцев: «был на таком-то концерте, напился, избили, нашел/потерял шапку» или «приобрел пластинку, выпил, прослушал, избили, отняли пластинку». Лучшей рецензией было бы собрать из книги все ритмично-кучерявые места в духе старой «Афиши»: «стоеросово-фешенебельные» — и роптать под гитару на мотив «Русского поля экспериментов».
Лучшая рецензия № 2 — добавить к книге предметно-именной указатель, ведь «Летов не любил неподписанные кассеты». Трудно было бы провести грань между именами и предметами — они сливаются в торговые марки.
Первое прослушивание «Гражданской обороны» оставляло у адептов такое мощное впечатление, что оригинал потом невозможно было найти. Да мог ли и сам Егор найти себя? Наталья Чумакова (жена Егора) говорит: «Когда мы встретились, то эти его таблетки, с…б, были на исходе. Он к тому времени уже пил их постоянно, и эти простыни текстов к «Невыносимой легкости» и «Солнцевороту» — они как раз оттуда. Он закидывался, шел в лес и возвращался с миллионом исписанных бумажек. Потом таблетки кончились, канал доставки перестал работать, а он, соответственно, перестал писать. И начались пять лет ада. Я заучила эту шарманку наизусть: я все сделал, я больше никогда не смогу ничего написать, я не нужен, я бесполезен, все кончено…»
«Когда ты наконец нашел себя, главное, что хочется, — это потерять себя».
Икономия Летова была типичной либеральной экономикой периода первоначального накопления, а вот идеологическое обоснование — мамой не от того мальчика.
«Много было сказано и написано про давление со стороны КГБ», но мало — что отец Летова был ответственным партработником, а сам Летов сильно шумел. Занимался «саунд-террором», как изящно выражается Семеляк. А по ключевому словечку «террор» уже можно кидать заяву в Гаагу.
Кстати, о Гааге. По современным понятиям все-таки несколько стыдновато, что Летов так уж сильно хотел в 1999 году — и поехал-таки — в Америку. Извиняет его, что гастроли он сорвал речью, что «за бомбежки Белграда придется ответить». Но умение сесть на оба стула видно без микроскопа.
Семеляк много написал о талантливом музыканте. Не меньше он написал о гениальном продаване. Что мы можем узнать из книги о классово-экономической стороне жизни Летова?
Егор Летов, сын ответственного партработника, зарабатывал спекуляцией винилом «на балке» (туче-толкучке), при этом хвастался тем, что (цитирую) «пока ты, Аркаша, джинсами фарцевал в своей Тюмени, мы с Кузьмой пельмени п…ли из магазина, потому что жрать было нечего». Как дикий предприниматель, Летов сохранял родимые пятна формаций à la Goulague. Вспоминает Игорь Жевтун, «Джефф»: «Он очень плохо относился к любым внешним контактам – и Кузьмы, и меня. Очень был недоволен, когда нам приходилось чем-то на стороне заниматься, пусть даже и нетворческой деятельностью». «Летов пару раз спьяну деловито проговаривался, что вот, к примеру, если подружиться с Зюгановым, тот, скорее всего, даст коммунистических денег на необходимую звукозаписывающую аппаратуру».
В книге Семеляка есть пара характерных баек. Одна байка кратко описывает игры обмена, символического и не очень.
Омский музыкант Иван Морг1 имел много винила, завидовал Летову и хотел в Америку. После гастролей в Америке в 1999 году (во время бомбежек Белграда) Кузьма Рябинов (сооснователь «Гражданской обороны») приходит к Моргу и красочно расписывает поездку. Морг начинает завидовать, девушка Морга Ольга начинает его мотивировать и — убивает ударом ножа. Менеджер «ГрОб» Сергей Попков выкупает у наследников морговский винил и передает Кузьме. Но винил «запилен», и Кузьма недоволен. «Морг» → «ГрОб».
Вторая байка описывает идеологическое окормление этих игр обмена.
Приходит Лимонов в ОГИ пообедать. Охрана (филологи из РГГУ и филологи из МГУ) начинают препираться: следует ли вывести Лимонова. По версии РГГУ Лимонов — «фашист», по версии МГУ — «великий русский писатель». Пока они препираются, Лимонов спокойно обедает, а его свита утаскивает ящик шампанского.
Удальцов «красный период» Летова именует «анархо-коммунистическим». Приведу ленинскую характеристику анархизма. «Миросозерцание анархистов есть вывороченное наизнанку буржуазное миросозерцание. Их индивидуалистические теории, их индивидуалистический идеал находятся в прямой противоположности к социализму. Их взгляды выражают не будущее буржуазного строя, идущего к обобществлению труда с неудержимой силой, а настоящее и даже прошлое этого строя, господство слепого случая над разрозненным, одиноким, мелким производителем. Их тактика, сводящаяся к отрицанию политической борьбы, разъединяет пролетариев и превращает их на деле в пассивных участников той или иной буржуазной политики…»
«Русским прорывом» Летов накликал революцию музыкальных носителей. Рухнул музыкальный бизнес, а Летов был фетишист: mp3 Чумакова разжимала и нарезала на болванки2, а обложки распечатывала на принтере. Также Летов предлагал ей взять третьей девушку — мелкобуржуазного разнообразия для.
Музыка давала настроение, слова давали идею. Музыку можно обменять на музыку, на еду, на уважение, на деньги, на события. Можно разобрать ее на кусочки и собрать как швейную машинку из анекдота («получается автомат Калашникова» — тоже в своем роде «коллаж»). Можно, пока есть «канал доставки», менять музыку на таблетки, ходить в лес и с помощью таблеток разбирать-собирать самого себя — чтоб делать новую музыку.
Почему «Гражданская оборона» не умела работать со средними частотами? Летов вырезал средние частоты, выражая самоликвидацию нерожденного среднего класса. Жесткий мелкобуржуазный люмпен-прагматизм, описанный еще у Салтыкова-Щедрина. Например, ты студент. Половина твоих товарищей бухает, а половина подсела на аниме. Ты не будь дурак будешь способствовать, чтоб часть из них спилась, а часть заболела неврозом на диванной почве. Потому что чем меньше народу, тем выше твои шансы на рынке труда.
Что Летов умел делать руками? Класть кафель, клеить коллажи и резать мясо на мелкие кусочки. В Омской области мясо — это говядина, а говядина жестковата. С говядиной связана омская городская легенда «Мясо к фестивалю». В 1956 году к фестивалю молодежи и студентов в области было вырезано все поголовье крупного рогатого. В ответ колхозники с немецких хуторов (в Омске до сих пор много немцев) захватили пионерлагерь, убили пионеров и написали кровью на стене «Мясо к фестивалю». Неслучайно один из летовских проектов носил название «Адольф Гитлер».
Интересно, попадалась ли Летову книжка его однофамильца Леттова-Форбека «Мои воспоминания о Восточной Африке», ее переводили у нас в 1927 году? Происхождение фамилии Летов характерно. В школе нас учили, что Грюнвальд — это славяне против немцев, но польские товарищи уверяют, что поляков на стороне Ордена воевало столько же, сколько и на стороне Ягайлы. И наоборот — было много немцев, которые воевали на стороне Литвы. Отсюда прозвище «Леттов».
Многие полезут в книгу Семеляка в поисках ловли блох. А я после Семеляка скачал себе сборник эссе Ласло Фельдени «Достоевский читает в Сибири Гегеля и плачет». Недаром Достоевский в «Преступлении и наказании» дважды предсказал «Гражданскую оборону». В начале книги, когда в Раскольникове «кровь кричит» и ему сквозь сон кажется, что на лестнице страшно бьют ногами квартирную хозяйку. И в финале, когда расконвоированный (или раскованный?) Раскольников в Омске слышит из-за Иртыша вольную песню киргиз-кайсака.
Пока нет академического ЖЗЛ «Егор Летов», лучший памятник Летову — это вернуть на Лубянку памятник Дзержинского. Оба — литовского происхождения, оба внешне похожи. Разницы никто не заметит.
А книга Семеляка прекрасная: такую книгу должен написать каждый, не обязательно о Летове. Вспомнить все! В противном случае, самих себя придется в магазине покупать.