Пунктуация и орфография автора сохранены. — Ред.
Я симпатизирую Максиму Алпатову. Алпатов хорош, когда дает перевод с птичье-филологического на русский образный. Алпатов хорош в атаке и раздраконе, когда дербанит автора. И недостаточно хорош, когда дербанит автора недостаточно сурово.
Раздракон «Упражнений в бытии» Ольги Балла прекрасен. Алпатов клеймит конкретно: «Современные авторы звучат в своих блогах так же неестественно, как сотрудники колл-центров, которые знают, что все разговоры записываются».
Напрашивается юмор pelevinesque о сотрудниках колл-центра посаженных на кол, и поэтому так неестественно звучащих. Ольга Балла, имеющая особые связи с Центропой, — оценила б.
Тем более сокрушительным был ответ Ольги Балла. Поверх барьеров, с пониманием наличия этих барьеров. Если несколько шаржировать, то ее ответы сводились к:
— Ваши ожидания — это ваши проблемы.
— А что в этом плохого?
— Люди разные.
Какой вопрос — такой ответ.
У вас тут ошибка. — Это специально. (вар.: Это диалект.)
У вас не выдержаны жанровые габариты. — А это гибридный (иной) жанр.
А почему вы НЕ за все хорошее против всего плохого? — Потому что мое хорошее — это ваше плохое. (Вар.: Что меня не убивает, убивает тебя.)
Пишет, скажем, Алпатов: «Это средство для заполнения неловкой паузы, а не диалог».
Балла отвечает в духе, что и паузы не всегда неловки, и диалога никто не обещал. И «упражнение» — это в тесном смысле «опустошение» («укатаршенность»), а не «заполнение». «Ничтожествование бытия», как сказал бы фрайбуржский ректор, или «мадьяры уходят в степь», если верить «Эху прокуренных подъездов». И вообще есть дооценочное чтение, как в детстве.
А действительно, как Максим Алпатов представляет себе «дневник писателя»?
«Посадили картошку, сильный ветер, читал «Солнцедар» Дримановича, захотелось ему позвонить, смотрел Ютюб, 2 бут. пива»?
«Длясебятина»?
Тем достойнее итог: «Да прав он, прав, и вовсе не обязательно все читать, — разрозненные записки на то и таковы, чтобы можно было читать с любого места в любом количестве. — Просто правды у нас с ним разноустроенные. Он, явно — страж культурных норм, форм и границ, такие люди очень нужны. Я их нарушитель — и такие люди нужны».
Нет у Баллы литературной мелочности, Rechthaberei, занудства и нытья. Критика и — самокритика. Учитесь, товарищи!
És nagy reszpekt neki részemről!
Превосходен раздракон Максимом Алпатовым «Памяти памяти» Марии Степановой. Я писал versus «ЖЗЛ», что это от потери умения пристально, по-сталински, читать художку.
«Так, в стиле советской мемориальной прозы, начинается глава, посвященная двоюродному брату деда Степановой, Леониду Гиммельфарбу (или просто Ледику). Блокада изображена как мифическая битва, языком остросюжетной беллетристики или даже фэнтези: «Над горящим городом пульсируют разноцветные струи огня». Одной только трагической судьбы Ледика для драматизма оказалось недостаточно. Нужна некая глобальная несправедливость, и миф о блокаде…»
Тут разгадка лежит на поверхности: Гиммельфарб с немецкого — это «цвет неба», отсюда в небе Ленинграда «разноцветные струи огня». «Умная пена» — мизерекордит Алпатов.
Максим Алпатов сливает дискуссию о литературе факта, полагая, что разливает. Он переводит дискуссию на диалектические рельсы и соответственно пытается развести литературу факта и литературу per se.
Правильно поставил вопрос Сергей Морозов, попросивший критиков определить понятия «реальность», «опыт» и что-то там еще. Вопрошать следовало и дальше: что такое «правда», что такое «ощущение», что такое «язык», что такое «что» и т. д. Потом Ирина Лисова спросила, «что если «факт» окажется «фэйком»?» (NB: «факт» и «фэйк» — оба от facere.) Алпатов, вспомнив «Тезисы о Фиербахе», предложил, чтоб литература меняла реальность. Легендарнейшая Валерия Пустовая топила за «подлинность ощущений» или что-то в этом духе. Дискуссия быстро докатилась до своих гибралтаровых столпов. Точных цитат не привожу, потому что большинство слов, которые они там употребляли, у меня внесены в Index Verborum Prohibitorum.
Факты — те же деньги. Факты ничем не обеспечены, кроме ставок по кредиту, рассрочкой и странным коктейлем доверия и страха. Сам Алпатов, когда работает по Степановой, отлично показывает мифогонность всяческих памятей. Так было, так будет. Литература факта — та же литература.
Сделанная не теми риторическими приемами, которые нравятся мне: однообразными риторическими приемами. Возьмите польский репортаж, Mariusz Szczygiel «Gottland»,— отличная литература, не зацикленная на преодолении солипсизма. Просто ходишь like a spy, разговариваешь с людьми, работаешь с документами. Не надо стилизоваться под расшифровки вербатима.
Дискуссия бравурно завершилась призывом Валерии Пустовой «диктофон в руки». Вы знаете, я как раз за радикальный вербатим a la Вук Караджич: пиши как слышишь, не исправляя количество гласных, фонетически точно. Это могло бы быть прорывом к действительно новому русскому языку, без падежей. Но здесь дискуссанты тоже оказались половинчаты.
Дискуссия велась без опоры на текст, что абсурдно. Вспоминается анекдот. Собрались философы и филологи и решили обсудить, Гаспаров сказал: «Текст должен быть анонимным». Воспротивились философы — видимо имя автора им нужно для априорной установки. Тогда Гаспаров сказал «Давайте возьмем обэриутский текст». Тогда воспротивились и те и другие.
А вы, ребят, даже текста не взяли.
Максим Алпатов — самый яркий и язвительный молодой критик.
ВЕРНИТЕ АЛПАТОВА!