Литературная критика должна будоражить мысль и пробуждать чувства. В критике уместно все, допустима самая широкая палитра литературных средств… а в современной – даже ложь, лицемерие, провокация и манипуляция. Такова нынешняя литература и писатели – в массе, алчные сумасброды, гордые блюдолизы и спившиеся графоманы. В России пишет каждый сотый, во Франции еще более – и это утешает, все как у всех. Среди пишущих оригиналов есть, конечно, особого типа личности, маргиналы, но их так мало, что они вкупе образуют о-малое, как говорят физики, – величину настолько незначительную, что ею можно пренебречь в сравнении с О-большим, анализируя литературную самодеятельность в целом.
Что можно противопоставить восстанию пишущих масс? Существует литературная герменевтика, традиция изучения избранных текстов с обширным цитированием авторитетов и обычаем деления авторов на чистых и нечистых. Тайна герменевтики не в тонкостях интерпретации, а в отборе лиц и текстов. Это кадровая работа. Непостижимым для наблюдателей является механизм формирования повестки узким кругом риторов. Слабость модераторов в том, что страшно далеки они от народа, а сила в том, что кооперация профессионалов является «вещью для себя», защищает свои интересы и активно формирует ход событий. Для профессионалов литература – это механизм и ресурс, для остальных – природная стихия.
Наш вопрос можно сформулировать так: возможно ли создание функциональной модели литературного процесса на основе аксиоматических элементов? В принципе, возможно. Метод моделирования можно считать основным в современной науке. Основа модели – конструкт, целостная сущность, недоступная непосредственному наблюдению, но гипотетически выводимая логическим путем. Конструкт помещается в условную среду, определяются допустимые условия и опытным методом оценивается эффективность логики модели. Литературная модель необходима для дефиниции авторов, книг и определения тенденций в поле ожиданий. Чем отличаются, например, популярные прозаики Виктор Пелевин, Захар Прилепин и Роман Сенчин, как их классифицировать в сравнении между собой и авторами иных историй?
Никто не отрицает, что человек живет в двух мирах одновременно. В имманентном – познанном через личный опыт; и трансцендентальном, мистическом – недоступном, потустороннем, общение с которым опосредованно культами и обычаями. Так что модель можно представить в виде двух параллельных линий. Нижняя – посюсторонний мир, верхняя – потусторонний. Слева, как обычно, прошлое, справа – будущее. Но слева направо движется не астрономическое время, а поток историй отдельных людей. Соседи по дому могут быть современниками по календарю, но в историческом пространстве принадлежать разным эпохам.
Функция литературы и искусства во все времена состояла и состоит в создании картины мира, в которой имманентный опыт не противоречит трансцендентному чувству. Мерой единства является гармония, соответствующая идеалу. В художественном образе в материале воплощается мысль и ее восприятие. Так, образцом высокого искусства является христианский обряд причастия, когда через вино и хлеб в процессе литургии происходит необходимая и желаемая коммуникация верующего человека с Богом. Похожее явление синтеза миров вызывает чтение священных книг.
Понятие художественного образа, эйдоса, многообразно и связано с исторической эволюцией представлений об эстетическом идеале, но неизменная суть понятия в том, что образ содержит долю трансцендентного логоса и долю имманентного опыта автора и читателя.
В прошлом литература была крепко связана с теологией. Сегодня мы наблюдаем разрыв, погружение литературы в пучину имманентной рефлексии. Печенье размокает и тонет в чашке чая, и это прекрасно. Идеалы потребительского общества незамысловаты, съел и порядок, это понятно.
В эпоху модерна нижняя линия, символизирующая материальный, информационно-потребительский контент, слева направо разбухает, становится толще, превращается в острый треугольник. Верхняя линия, наоборот, истончается. Доисторический мифологический мир теряет значение, вес и магнетическую силу. Верхнюю линию можно представить в виде лежащего на боку треугольника, направленного острием в будущее.
В координатах верхнего и нижнего треугольников можно позиционировать наших литературных героев: фантастического Пелевина, морализирующего Прилепина и рефлексирующего Сенчина. В этой системе координат правый – прогрессивный Сенчин, его художественные образы похожи на куклу-неваляшку, их низ залит имманентным свинцом, они устойчивы. Левый – гегельянец Пелевин, его сахарная голова реет в облаках, конструкты и мемы смутны и непонятны. Центральный персонаж – Прилепин – похож на застрявшую между строк ноту, звучит, но ни вашим, ни нашим, есть намеки на духовность, правда, не хватает внутренней гармонии.
Анализируя пропорцию опыта и мысли в эйдосах, в схеме можно подыскать места для всех писателей. Но литературный процесс формирует матрикс, среда, то есть читатели: художественный образ уже содержит в себе автора и коммуникацию с читателем. Эйдос интерактивен и меняется в поле публичного внимания. Так где в этой модели читатели?
Если судить по количеству проданных художественных книг, то с явным преимуществом лидируют милые детективы, которые покупают и читают женщины среднего и старшего возраста. Вкус повседневности чувствуется в гламурно-криминальной литературе. Приятно засыпать с книгой в руках: spa, shopping, looking, fantasy, eros, sex. Мужчины, бывает, покупают книгу с интересным слоганом на передке и ставят кирпич на полку, читать им некогда. Комиксы и manga популярны среди тинейджеров, молодые погружаются в туман массовой культуры зрелищ и развлечений. Так что основная читательская масса в модели располагается значительно правее Сенчина…
На фоне угасающего трансцендентного треугольника архаичнее других выглядит Пелевин. Он пишет художественную образную прозу, его волнуют проблемы гуманизма. Есть интуиция, фантазия, чувство юмора и сатирический талант. Его читают. Читают неудачники, застрявшие в 1990-х. Молодежь не понимает.
То же самое можно сказать о Прилепине и Сенчине. Они формально наши современники, но писатели своей эпохи.
Большие писатели развиваются и растут, погружаясь в прошлое. Это видно в оптике представленной модели. Возле них существуют общины образованных и талантливых читателей.
Однако аудитория мельчает. Океан мелеет и превращается в обширную лужу, в которой нет места великим и героям. Читатели покупают маленьких писателей, в основном популярные бренды. В кипящей рекламной луже варится криль. В зоне актуальной современности работают собственники издательского бизнеса. Спросом пользуются ощущалки с ароматом мечты.
Мечта, конечно, тоже потусторонний компонент, но для формирования смыслов недостаточный. Это не упрек, просто утверждение. Однако момент настоящего времени не существует, это понимают физики. Есть состояние системы до и после взаимодействия. Культуре отмены подлежит настоящее время, сиюминутное мгновение информационного драйва. Мера же исторической хронологии – поколения. Жить надо прошлым ради будущего, в этом есть смысл.