В журнале «Наш современник» № 8 за 2021 год Анна Жучкова в интервью с Андреем Тимофеевым «Метамодернизм: признать право «Другого»… быть» ясно развела понятия модернизм, постмодернизм и метамодернизм, взяв их в свете вопроса: «Что есть истина?»
В первой половине XX века модернизм отменил понятие общезначимой истины. Постмодерн ситуацию отсутствия истины довел до трагического абсурда, до полного несовпадения человека с собой и миром. Если истина Другого отменяет мою, значит, истины нет вообще, учил постмодерн. Но метамодернизм решает эту проблему. Не отрицая вариативность и субъективность истины, он возвращает каждому полноту обладания ею. Сколько «я», столько и истин.
В этом заявлении есть этос, пафос и логос. Действительно, суть модернизма в атеизме. Постмодернисты деконструировали творение и обнажили хаос. Реконструкцию творения инициировали метамодернисты – по сути, субъективные идеалисты. Я – моя истина, ты – это твоя истина и так далее. В логике метамодернизма следует, что интеллектуальные концепты разных субъектов, Других по отношению друг к другу, сосуществуют одновременно. Следовательно, деление литературы на периоды путем обрубания практики предшественников является некорректным.
Как бы нам ни хотелось, но отменить, запретить и уничтожить логос постмодернизма невозможно. Западные интеллектуалы описывали феномен по-разному, представления о постмодернизме у каждого были свои, поэтому писали много. Их оппоненты отрицали постмодерн и его фундаментальный концепт «конца истории». Таким образом, в результате обсуждения и творческой практики возникли научные и художественные труды – логос постмодерна, который существует и не подлежит культуре отмены.
Не беда, что в 1990-х выяснилось, что постмодернистская парадигма не сложилась, возникли лишь парадигмальные представления о том, что точно никто не знал. Модное слово «постмодернизм» ушло из актуальной повестки в задние комнаты кампусов и звучит в учебных пособиях без ажитации и пиетета. Но постмодернизм не кончился и не исчез, он сошел с пьедестала и опустился в низкие жанры.
В 2000-х на волне интерпретации миллениума начались умственные поиски адекватного термина для того, что можно было бы назвать ПОСТпостмодернизмом и продать на глобальном рынке. В настоящее время ПОСТпостмодернизм – это уже не понятие, а скорее актуальное движение, представленное десятком модельных конструктов.
«Перформатизм» Рауля Эшельмана. «Гипермодернизм» Жиля Липовецки. «Автомодернизм» Роберта Сэмюэлса. «Диджимодерн» Алана Кирби. «Реновализм» Джошуа Тодда. «Космодернизм» Кристиана Морару. «Альтермодернизм» Николя Буррио. «Трансмодернизм» Энрике Дюсселя. «Метамодернизм» Тимотеуса Вермюлена и Робина ван ден Аккера. Авторская концепция, которая просто так и называется «Постпостмодернизм» Джеффри Нилона.
Все перечисленные гипотезы работают, не отрицая и не дополняя друг друга. Многообразие игровых моделей ПОСТпостмодернизма умножает вес и усиливает напор движения в информационном поле. Аксиоматической платформой движения является признание явления постмодернизма состоятельным и состоявшимся. Можно сказать, что назначение нового контента – в утверждении факта существования постмодернизма и легитимации постмодернистской эпохи, но не только. В работах новаторов много интуиции, личных переживаний, нервной вибрации, глубоких аффектов, не хватает лишь экономических, социальных и метафизических аргументов.
Есть бесспорный факт. За последние тридцать лет глобальные качественные изменения произошли лишь в сфере информационных технологий и связи. Интернет структурирует жизненное пространство. Гаджеты формируют личное сознание. Следствием автоматизации социальных отношений стала атомизация общества. Эти процессы описаны у Алана Кирби и Роберта Сэмюэлса. Авторы автомодернизма и диджимодернизма пишут о сетевой эпохе, тотальном одиночестве, личной свободе в автоматизированном социуме и о приближении призрака очередного этапа капитализма. Работы Кирби и Сэмюэлса опосредованно, возможно, через ложную парадигму, отражают тенденцию глобального движения человечества.
В области литературы наиболее популярным и востребованным оказался метамодернизм, то есть нечто личное, разогретое новой искренностью и глубокими аффектами, нечто слабое, дрожащее, вертлявое, похожее на комок плазмы, который исчезает в момент отключения тока. Творческий метод этого направления состоит в раскачивании между бинарными оппозициями. Метамодернист уклоняется от выбора. Он свободен, потому что не принадлежит общине и не состоит в организации. Его тексты амбивалентны, они не вызывают горячих чувств, лишь дрожь, трепет, неясное волнение.
«Метамодернизм соединяет модернизм и постмодернизм и в целом может быть представлен как принцип динамического колебания между противоположностями. И в принципе, как новое понимание действительности», – с этим утверждением Анны Жучковой из того же интервью можно согласиться, но оно требует уточнения. В качестве полюсов автор выделяет пары: женское и мужское письмо, высокая и массовая литература, автофикшн – мифопроза, неомодернизм – реализм, и указывает, что метамодернистский текст в зависимости от этоса читателя может быть прочитан и понят по-разному, и в этом просматривается момент нового понимания действительности, в которой Другой имеет право… быть.
Литературу начала XXI века отличают от модернизма и постмодернизма ряд признаков. Метамодернисты живут в многомерном мире, который сложился в результате постмодернистской деконструкции. Этот мир более похож на безграничный хаос. Отсутствие границ не радует. Свобода пугает. Обилие информации подавляет. В ситуации, когда можно «все», герои произведений проявляют нерешительность. Они бегут от экзистенционального выбора и оказываются в ловушке солипсизма.
От такой безысходности происходит возрождение авторского интереса к способам описания личного опыта и сущности человека. Автофикшн становится основным стилем метамодернизма. Нелинейность, мозаичность и многомерность повествований можно считать характерными маркерами новой литературы. С другой стороны, интертекстуальность, метапроза, пастиш, коллажи – это признаки, указывающие на родовую привязанность метамодернизма к модернизму.
Постмодернизм ставил мысль в положение, подчиненное слову, и утверждал власть языка над человеком. Метамодернист пользует язык по обстоятельствам. Его волнует, прежде всего, как рассказчик понимает собственную личность посредством устной и письменной речи. Поиск выхода из театра абсурда, в который загнали литературу постмодернисты, формирует направление движения метамодернистов и центральную тему новой литературы, по-моему очень женскую, смысл которой отчасти состоит в постановке вопроса о сущности искренности и доверия, чувств и ощущений в изменчивом мире фейков и симулякров.
Художественное доказательство существования нового направления только тогда адекватно, когда органично совмещает в себе автофикшн и мифопрозу, то есть как минимум две оптики: при ближайшем рассмотрении видеть «мерцание» героя и правду «неуловимого» внутреннего «я», а при отдалении «камеры» обозревать большой нарратив мифопрозы. И пока хотя бы одного такого текста нет – говорить, по сути, не о чем, –
написал Андрей Тимофеев в статье «О метамодернизме Анны Жучковой, Алексее Иванове и ожидании нового «Уллиса»«.
К сожалению, такое произведение есть. В «Золотом осле» Апулея искренне и лаконично, от первого лица описан жизненный путь пребывающего в состоянии аффекта беспутного юноши Луция в храм Осириса и Исиды. Дело происходит во II веке, в Римской империи. В тексте книги очаровательно мерцает ироничный автофикшн главного героя в облике осла на фоне большого нарратива мифопрозы.
Есть и другие известные произведения этого ряда. Например, в мифопрозе «Мастер и Маргарита» автофикшн Булгакова мерцает в образах Мастера, Иешуа и поэта Бездомного. Метамодернизм открывает новые возможности интерпретации изученных текстов. Он особенно хорош в литературной критике и эссеистике.
Собственно модернизм (абстракционизм, экспрессионизм… поп-арт, гиперреализм, концептуализм…) как совокупность творческих методов продуцирования новой реальности существует и работает.
Пост- и метамодернизм в искусстве и литературе, на мой взгляд, возникли как часть дискурса экологии культуры и связаны с проблемами деконструкции и реконструкции, утилизации и реновации грандиозного массива культурных и литературных ценностей и отходов. Существует и то, и другое, и третье – одномоментно. Пока смысловые осцилляции находят отклик среди читателей тиражи метамодернистов растут. Их книги способствуют расширению этического поля допустимых возможностей.
Современная мысль состоит в преодолении идеологии борьбы добра и зла, светлых и темных сил. Завтра будет день не хуже и не лучше, просто – другой. Будущее не лучше прошлого – оно другое. Есть движение маятника, песка и колесиков в часах, то есть состояние непрерывного изменения формы, ре-формы. Нет времени и нет смерти, есть метаморфозы.
Мир искусства и литературы находится в ожидании появления нового художественного стиля, в основе которого будет лежать не творческий метод, а представление о гармонии и красоте. Возможно, феномен возникнет, когда будет завершена глобализация и мерой прекрасного будет наша общая колыбель – планета Земля. Вероятно, в случае научно-технического вмешательства, на Земле возникнет социум мутантов, тогда нормы гармонии изменятся и будет создан новый художественный стиль.
Человек – кочевник, но он никуда не едет. Всадник не движется из пункта А в пункт Б, он сидит в седле. Мир меняется вокруг и внутри, истончая разум. Человек – тонкая материя, слепое тепло, рождающее свет. Нас восемь миллиардов, мы связаны общей судьбой. Какая она – никто не ведает. Ни папа, ни мама не знают, потому что есть сущность более сильная, чем индивид. Это геном человека разумного. Он наш царь и бог. Нужна ли геному литература? Оказывается, необходима. Люди, воспитанные в разных культурных парадигмах, имеют различные геномы, и это серьезный факт.
Эгалитарные, единые образовательные и культурные стандарты необходимы человечеству в целом и России в особенности.