Легкая кавалерия/Выпуск №8, 2021

Андрей Фамицкий

О Людмиле Вязмитиновой

Она никогда не начинала за упокой.

А у меня иначе не получится. Потому что Людмила Вязмитинова умерла.

Когда уходят личности такого масштаба, высвобождается столько энергии, сказать по-другому — символического капитала, что все начинают толкаться, подставляя ладони, чтобы упало и им.

Именно это сейчас и происходит в литературном фейсбуке: все наперегонки постят совместные фотографии с покойницей и пишут, что они-де и были последними, кто видел Людмилу в живых.

От такого предсказуемого поведения не по себе. Тут бы горе пережить, а им бы пост написать.

Поди отличи настоящих друзей поэта от самонареченных.

Людмила Вязмитинова была человеком, умеющим дружить: она не надоедала, не настырничала, но и не отдалялась, не забывала. Она всегда была где-то поблизости, в любой момент готовая прийти на помощь, поговорить, поддержать.

Я не считаю, что был ее другом. Мне хотелось бы. Но Людмила была из тех людей, кого ты считаешь своим другом, а потом оказывается, что есть много, много, много других людей, которые точно так же считают ее другом своим. Конечно, когда человек готов сорваться и поехать через всю Москву, чтобы посидеть за чаем час-полтора на кухне, иначе как дружеский ты такой поступок воспринимать не станешь.

Это потому, что у человека был безмерный запас любви и внимания ко всем. Людмила была известна, но не плохой известностью, как какая-нибудь полуголая силиконовая поп-звезда, а как человек, которого многие знали, ценили и уважали.

Людмила любила людей. Но еще больше она любила литературу и литераторов. Когда я познакомился с Борисом Кутенковым, первое имя, которое он мне назвал, было Людмила Вязмитинова: «Тебе обязательно нужно познакомиться с Людмилой Вязмитиновой».

То же самое мне сказала и Клементина Ширшова, которая и познакомила нас. В первую же встречу Вязмитинова сделала мне щедрый подарок — подарила свой opus magnum «Тексты в периодике». Я был несказанно рад: по этой книге, как мне представлялось, я мог понять, что происходило в литературной жизни в Москве, пока меня в ней не было — все мои 27 лет. Не совсем удалось: оказалось, что у Людмилы едва ли не кардинально другой вкус. Не по всем авторам мы сходились. Но Людмила всегда умела аргументировать свою точку зрения, на истинности которой, впрочем, не настаивала.

Из того, что вспомнилось и что напомнила мне Клементина Ширшова, с которой Людмила любила разговаривать на кухне за чаем или вином. Людмила считала, что женская поэзия — не просто понятие. Что она объективно существует, потому что существуют мужчины и женщины, физиология которых отличается, и, значит, отличаются и стихи, написанные мужчиной и написанные женщиной.

Вязмитинова говорила, что поэт должен следить за строкой, выделывать ее. Но считала при этом, что по достижении автором определенного уровня поиск критиком каких-то огрехов в строках автора уже переходит в разряд придирок, а не критики.

Людмила ценила в литературе адекватность. Однажды она спорила с Клементиной, кто лучше — Достоевский или Тургенев. И выбирала Тургенева по той причине, что Достоевский — весь безумие, нерв, истерика. 

Часто она сетовала, что в последнее время никому ничего не нужно. В том смысле, что никто не читает критические статьи, люди не могут выкроить время, сосредоточиться, оценить. Считала, что нужно искать новые формы литературной критики.

Примерно за год до смерти Людмила начала рассуждать и говорить о том, что совсем скоро наступит время поэзии.

На литературных мероприятиях Москвы Вязмитинову я видел чаще других. Условно говоря, можно было прийти на мероприятие лево-актуальных авторов — там своя тусовка и Вязмитинова, прийти на мероприятие якобы-традиционалистов — там своя тусовка и Вязмитинова. Молодые — Вязмитинова. Классики — Вязмитинова…

Вязмитинова была везде. Она за вечер посещала по два мероприятия. А может, и по три (я бы не удивился), но по два точно. На нас с Клементиной она обижалась, если узнавала, что состоялось какое-то мероприятие, о котором она не знала и потому не пришла, а мы знали и сходили.

Свое мнение Людмила выказывала беспощадно — она попросту засыпала над своим светящимся планшетом, если мероприятие было скучным.

Потом, когда начиналась пьянка-гулянка, можно было повернуться лицом к Людмиле, а ко всем спиной и исчезнуть. С ней было уютно и легко. В шуме и гаме литературных тусовок она была спасительным островком спокойствия и, да, адекватности.

Всегда, когда мы виделись где-то в городе, Людмила спрашивала, как поживает котик Одиссей. Мы оставляли его ей на передержку, когда уезжали на отдых. После этого она приезжала в гости, чтобы привезти Одиссею мурманской семги и какие-то цветочные листики, которые он ел, а потом… Ну, не буду рассказывать.

Людмила часто говорила, что и она завела бы кота, но не хочет, потому что этот кот ее переживет. И она переживает за его жизнь, потому что — ну кто за ним потом присмотрит? А очень хотелось, чтобы был котик.

И я очень рад, что они с Андреем Цукановым решились завести кота. Кажется мне, что этот пушистый вредина был одной из самых больших радостей в конце ее жизни.

Слава богу, ни Одиссей, ни кот Людмилы и Андрея не умеют писать в фейсбуке.