Впервые прочитав стихотворение Юлия Гуголева «Не дверцу шкафчика, а в целом Сандуны…«, я почти расстроился. Оно показалось вторичным. Нет-нет, с цитатностью и центонностью там все хорошо и верно. Текст с первого взгляда смотрелся самопародийным, повторяющим одну из визитных карточек автора: «Папа учил меня разным вещам…«. Более того, уступающим исходному стихотворению, где замечательная драматургия дополняла изобилие деталей и вещей. Кирилл Корчагин написал когда-то в рецензии: «Читателю, которому близки, условно говоря, московские декорации шестидесятых-семидесятых, легко ассоциировать себя с их лирическим субъектом. В то же время здесь Гуголев дает волю своему безудержному бытописательству, как, например, в стихотворении «Папа учил меня разным вещам…», где все эти «вещи» исчерпывающе перечисляются в характерной для поэта «реестровой» манере. Эти стихи почти не содержат характерной мрачной иронии, не подчеркивают неприглядные стороны действительности — детство предстает у Гуголева неким идиллическим пространством, своеобразным парадизом1».
Хотя сам Гуголев за стихотворение едва ли не оправдывался: «Многие считают, что папа только меня мучил, уча, но это вовсе не так. Я надеюсь, из стихотворения того это следует. Но, в общем, я не все в нем перечислил. В частности, папа мне подсовывал разные книжечки. «Родные поэты», в которых как сейчас помню, «Кубок», «Перчатка» Жуковского«…
Тут момент, кажется, поколенческий. Действительно, в отечественной поэзии XXI века описание неудавшегося детства принято изображать через бытовые ужасы, насилие, изоляцию, школьные проблемы. В мягчайшем случае — через повествование о бедности и чрезмерной занятости родителей. Меж тем на излете коммунистической эпохи существовал момент странного единения: Леонид Ильич Брежнев, в прошлом, во всяком случае, не глупее других в своем окружении и явно красивее многих, шамкая, вещал с трибуны о необходимости воспитания «всесторонне развитого человека». Интеллигенция, нисколько ему не веря и вообще утратив ориентиры, пыталась тем не менее «жить в детей»: музыкальная школа, кружок, две спортивные секции, музеи по выходным… Граждане более ушлые, почуявшие, куда все движется, пытались обеспечить деток материально. Наконец, маргиналы учили отпрысков оказывать моральное и физическое воздействие на мир. То есть качать права и бить первыми.
Мир переменчив, и все три стратегии провалились: эрудитам нет места в галактике целеустремленных профессионалов, быки слабоваты супротив пистолетов, а «Жигули» и видеомагнитофоны в качестве залога богатой жизни оказались так себе. Финальные строки стихотворения про отца говорят ведь не только о результате падения с велосипеда:
Как же над нами смеется весь сквер. Как же над нами смеется Москва, все Подмосковье смеется.
Есть слой глубже: спасибо, папа, что ты меня породил, но дальше я как-нибудь сам. Самый телесный фрагмент «Папы», где ребенок заревел от вида фотографий Аполлонов с Гераклами и очень обрадовался, увидев фрагмент женских турецких бань, — это ж прототип будущего отстаивания прав на вино и девочек взамен учебы с физкультурой. Прав на ошибку и самость, словом. Более того, физически неприятные подробности вроде оскала и прущих из ноздрей волос — они тоже не о родном отце, они о довлеющем и направляющем мире. Это очередной слой текста.
А в «Сандунах» никакой драмы нет: пришли мужики в баню, помылись, теперь довольны:
они сидят на влажных простынях, раскинувшись, как баре на санях, рвут плавничок, сдувают пену ловко среди багровых и счастливых рож. — Эй, Юликатый, ты чего не пьешь?! И дед Аркадий, тяпнув "Жигулевского", знай себе крякает. И миром правит ложь.
Старики, инвалиды — никто не переживает за несовершенство. И вот это довольство, самый строй текста, фонетика оказываются даже не заявкой на возврат билета, выданного ребенку в мир, а отказом миру в праве на существование. Беда не в том, что придется стареть и помирать, а что жизнь в сущности своей какая-то некрасивая вся.
Тут уже подход не поколенческий и не гендерный. Совсем недавно Анна Голубкова опубликовала в своем ФБ-аккаунте заметку:
Девочка лет 7-8 в раздевалке спортивного центра: — ...потом придется замуж выходить, детей рожать... А вообще непонятно, меня-то зачем родили...Обращалась она как бы в пустоту, но на самом деле, очевидно, к мрачным переодевающимся тетенькам хорошо за..., которые тоже находились в этой раздевалке.
Неприятие плоти и самой жизни — явление новое. Верней, новое для нас, живущих. Мы немножко застали годы дурной бесконечной радости. Ту эпоху принято называть «временами до СПИДа», но дело, конечно, не в маленьких вирусах, на них просто удобно сваливать проблемы. Вирусов же не видно, оправдаться они не могут и юридических прав не имеют.
А так — история дает многочисленные образцы периодов неприязни к плоти. От брахманов до сколько фантазии хватит. Как показывает та же история, за периодами негативизма к чувственно воспринимаемому приходят времена раблезианские. В этот раз тоже придут, но жаль только — жить в эту пору прекрасную…
И другой момент: по осознании единства живого, фобии в отношении человека разумного распространились на феномен жизни как таковой. Об этом, например, моднейшая книга Бена Вударда «Динамика слизи». Автор — видный очень представитель «спекулятивного реализма». Тут надобно перейти к теме, относится ли этот реализм к метамодерну как интеллектуальной силе, стремящейся ныне к доминированию…
Стоп!
Все понятно, все интересно, все здорово, все со всем связано. Одно неясно: стихотворение Юлия Гуголева про Сандуны — само по себе хорошее (что я теперь признаю безусловно) или хорошее как вторая часть диптиха к «Папе»? Сейчас уж не понять, а вопрос действительно важный!
- К. Корчагин. Эсхатология шашлычной колбаски // Новый мир. 2011. №1.[↩]