Легкая кавалерия/Выпуск №1, 2025
Василий Авченко - Родился в 1980 году в Иркутской области. Окончил журфак Дальневосточного государственного университета. Автор книг «Правый руль», «Кристалл в прозрачной оправе», «Фадеев» (серия ЖЗЛ), «Дальний Восток: иероглиф пространства», «Красное небо: невыдуманные истории о земле, огне и человеке летающем» и др. Публиковался в журналах «Новый мир», «Юность», «Дружба народов», «Знамя» и т.д. Финалист премий «Большая книга», «Национальный бестселлер», «НОС», лауреат премий «Дальний Восток» им. В. Арсеньева и «Чистая книга» им. Ф. Абрамова. Живет во Владивостоке.

Василий Авченко

Что держит Россию, как не язык и Транссиб?

1.  Литература (как и те, кто ею занимается) не живет в вакууме, поэтому и на первую, и на вторых влияют внелитературные события. Сегодня центральное из таковых – спецоперация. Наблюдаем дальнейшую поляризацию или даже баррикадизацию литературного пространства: кто остался, кто уехал, кто разругался вдрызг с прежними друзьями… Тут многое печалит, а, с другой стороны, все как-то стало яснее, обнаженнее и внятнее.

Если собственно о литературе, то меня как читателя радует прежде всего появление новых хороших книг. Они продолжают писаться, издаваться и читаться (вот читателей хотелось бы побольше; это стало бы благом как для писателей и их издателей, так и, убежден, для самих читателей). Книги – разные, авторы тоже разные – по манере, миропониманию, местожительству, и это замечательно.

Если говорить о тенденциях, то тут я сразу ощущаю себя в каком-то смысловом тупике. Допустим, много говорят о «литературе травмы», об «автофикшне»… Но, по-моему, тут нет ничего специфического или нового, все эти манеры и приемы так или иначе существовали всегда, и порой за новое мы выдаем подзабытое старое.

Что еще? Литературные премии как важный инструмент не только материальной и моральной поддержки писателя, но и читательской навигации? Одни исчезают, другие трансформируются, появляются новые. Процесс непростой, порой болезненный, но живой. Как паводок, к примеру. К премиям, конечно, у многих есть самые разные претензии, но… Живой – уже хорошо.

В самые последние годы налицо какой-то бум всевозможных литературных школ, фестивалей, резиденций, мастерских… Липкинская тропа, проторенная когда-то С. Филатовым, стала торной дорогой. Это радует. Многое в этом плане делает АСПИР – поклон и благодарность. И очень правильно, что все эти мероприятия не замыкаются на столицах, а проходят по всей нашей стране, до самых до окраин. Тоже важный элемент сшивания наших бесконечных пространств. Что держит Россию, как не язык (и Транссиб, конечно)?

2. Если взять советское кино, советскую литературу, сразу бросится в глаза вот что: представлены все профессии, все сферы деятельности. А сейчас в кино – сплошные полиция и бандиты, в книгах – поднадоевший офисный полуинтеллигент-полубездельник… Хотелось бы это преодолеть. Иначе мы видим не полнокровную реку, каждой своей каплей связанную со всем Мировым океаном, а заболачивающуюся старицу. Юный Бродский нанимался в геологическую партию и летел в Якутию, молодой Владимов устраивался матросом на СРТ, ловил селедку, а потом писал «Три минуты молчания»… Сейчас подобное представить сложно. Вот чего мне не хватает – нового производственного романа в самом хорошем смысле этого слова. Как «Аэропорт» Хейли или «Территория» Куваева…

То же касается всех наших драгоценных провинций. Мне бы хотелось, чтобы в каждой были свои Искандер или Распутин – и при этом считались авторами не локальными, а всемирными. Хочется расцвета новой северной прозы, тем более что Арктика, в силу опять же не литературных, а политэкономических причин, кажется, возвращается если не в моду, то по крайней мере в повестку дня. «В Сан-Франциско всегда была своя литература, а теперь нет никакой. Скажи О’Хара, пусть постарается найти осла, который согласится поставлять для «Волны» серию рассказов — романтических, ярких, полных настоящего сан-францисского колорита», – говорил джек-лондоновский Смок. То же можно сказать о многих наших территориях, остающихся в литературном смысле белыми пятнами, зонами умолчания. Корчится улица безъязыкая… Собственно, я потому и начал писать в свое время, что хотел прочесть о современном Владивостоке – а было нечего.

Есть счастливые исключения, и мне хотелось бы, чтобы они превратились в правило. «Язычник» А. Кузнецова-Тулянина о кунаширских рыбаках, «Заххок» В. Медведева о постсоветском Таджикистане, уральский поток А. Иванова, «Тойота-Креста» М. Тарковского о сибирских и дальневосточных перегонах, «Чилима» И. Кротова о Владивостоке 1990-х, «Поцелуй тигрицы» моего земляка, таежника и охотоведа П. Фоменко…

Считается, что издателей сегодня интересуют прежде всего романы (а романом сейчас почему-то называют просто любую более или менее толстую книгу; хотя в смерть традиционного романа, о чём порой говорят, я не верю). Хочется ренессанса русского рассказа, нового Ю. Казакова.

3. Сам недоумеваю. Что это – профессия, хобби, миссия? Сейчас говорят о разработке профстандарта «писатель», но я так пока и не понял, что это даст на практике. Членство в каком-либо союзе – критерий формальный, не говорит ни о чем. Как и нечленство…

Что до портрета… Тут многое зависит от конкретной фигуры. У писателей хемингуэевского или лимоновского типа, а такие и сегодня есть, жизнь не менее интересна, чем творчество. Как писать их портреты – примерно понятно. Других, «кабинетных», – даже и не знаю.

4. Ждешь всегда одного и того же: новых книг, старых и новых имен. Всестороннего и глубокого отражения действительности, объяснения человека и времени. В какой манере, с каким героем – тут подскажет само время. И здесь, конечно, нельзя игнорировать военный контекст сегодняшнего дня, даже если кому-то хочется жить так, как будто его нет. Мы всегда живем у подножия вулкана, а сейчас переживаем один из драматичнейших периодов российской истории. Конечно, литература не может остаться в стороне.

Если вспомнить прозу Великой Отечественной, то сложившиеся, зрелые литераторы писали уже во время войны – и М. Шолохов, и А. Фадеев. Сразу после войны выстрелили книги фронтовиков В. Некрасова («В окопах Сталинграда») и Э. Казакевича («Звезда») – видимо потому, что обоим было уже за тридцать, они сложились еще до войны, Казакевич писал стихи и пьесы, Некрасов работал актером и театральным художником… Более молодые сержанты и лейтенанты «расписались» позже, к концу 1950-х – началу 1960-х, дозрев, доучившись и получив свободу сказать – Ю. Бондарев, Г. Бакланов, В. Курочкин и так далее.  

Что-то подобное происходит и теперь с донбасской темой. Быстрее всего реагирует поэзия, – она всегда в авангарде, как та самая легкая кавалерия. За ней подтягивается тяжелая артиллерия прозы. Здесь первым стал З. Прилепин (причем сегодняшняя война незримо присутствует – за кадром, между строк, – и в его вроде бы невоенных книгах последних лет – «Шолохов», «Собаки и другие люди»), а теперь уже можно говорить о целой генерации: тут и Д. Филиппов, и А. Долгарева (с прозой), и В. Троицкая… Уже есть о чем говорить и спорить. И этот процесс будет так или иначе продолжаться.

Что до литературы эмигрантов новой волны, отмены русской культуры на Западе, трудностей с переводом на русский западных авторов… Сложно делать прогнозы, лучше подождем – и увидим.

5. Он, конечно, и без моих подсказок разберется. Чего-то я просто не могу сейчас увидеть, за деревьями лес не всегда виден, – а он с дистанции разглядит…

Скажем, важная примета дня сегодняшнего – явное усиление государственного контроля в области литературы. Прежде государство старалось как-то контролировать СМИ, прежде всего телевидение, а на книги ему как будто было наплевать. Сейчас к каким-то моментам в книгах – мат, наркотики и так далее – отношение изменилось, все стало куда строже, и ответственность за написанное может быть в том числе и уголовной. Кто-то скажет, что мы идем к тотальной цензуре и Оруэллу, кто-то, быть может, воспримет происходящее иначе: как признание государством значимости, действенности литературы.

Пока люди живут и пользуются языком, – литература продолжается. Она жива, она разнообразна, интересна. Кто говорит, что вот, мол, раньше были классики, а теперь нет, – этот человек просто не дал себе минимального труда вникнуть в то, что пишется и издается…

Сегодня много пишут о прошлом. Мы словно еще не прожили свой ХХ век, не осмыслили его, не разобрались с ним – и снова в него погружаемся. И тут – интересный момент: книги о прошлом становятся книгами о настоящем, минувшее помогает понять сегодняшнее. Можно назвать и «Поход на Бар-Хото» Л. Юзефовича о Монголии начала ХХ века, и «Ледяную тетрадь» А. Рубанова о протопопе Аввакуме, и роман А. Колмогорова «ОТМА. Спасение Романовых»… Читая, постоянно ловишь себя на ощущении: нет никакого прошлого или будущего, есть лишь одно сплошное кипящее настоящее, и в нем мы живем.