Жизнь, воплощенная в слове

Попытка охарактеризовать в журнальной статье состояние послевоенной польской художественной прозы представляется весьма рискованной. Рассказать пришлось бы об очень многом: о богатстве и разнообразии тем и форм, об окольных и даже ложных путях художественного развития, о силе и слабости прозаических произведений, написанных в течение тридцати лет, начиная со дня опубликования Манифеста Польского комитета национального освобождения, возвестившего о переменах в общественной жизни (национализация промышленности, земельная реформа, установление социалистической власти), которые поистине преобразили структуру польского общества и сознание миллионов его граждан, в том числе и писателей. Поэтому автор этой статьи не претендует на всестороннее освещение проблем, по природе своей сложных и не поддающихся однозначным, бесспорным оценкам. Тем паче, что приходится иметь дело с живыми и актуальными процессами, далекими от завершения, а порой лишь зарождающимися. В настоящем очерке мы ограничимся отдельными наблюдениями и соображениями, касающимися, как нам кажется, особенно важных, характерных, знаменательных для польской прозы минувшего тридцатилетия проблем.

1

Тогда все начиналось как бы сначала. 1 сентября 1944 года в освобожденном от гитлеровских захватчиков Люблине впервые после начала войны состоялось общее собрание профессионального союза польских литераторов. Спустя два дня вышел первый номер еженедельника «Одродзене» («Возрождение») – первого литературного журнала Народной Польши. В том же году в Люблине появились первые книжные публикации. Это были сборники стихотворений Юлиана Пшибося «Пока мы живы», Адама Важика «Сердце гранаты» и Ежи Путрамента «Война и весна». Так что все началось с поэзии. Однако уже очень скоро литературную жизнь страны обогатили прозаические произведения. «Медальоны» Зофьи Налковской, «Решетка» Поли Гоявичиньской, «Ночь» Ежи Анджеевского, «Записки, найденные у стены казней» Адольфа Рудницкого, «Каменный мир», «Прощание с Марией» Тадеуша Боровского, «Дым над Биркенау» Северины Шмаглевской, «Святая пуля» Ежи Путрамента, «В стране молчания» Войцеха Жукровского, «Бесчеловечное время» Стефана Отвиновского, «Невозмутимый пейзаж» Корнеля Филиповича, «Старый кирпичный завод» Ярослава Ивашкевича, «Тринадцать рассказов» и «Кривая сабля из Месхеда» Ксаверия Прушинского – эти и многие другие книги тех лет были прежде всего отражением опыта, накопленного за время войны и гитлеровской оккупации.

«Пограничье романа» – такое итоговое определение дал недавно умерший выдающийся критик Казимеж Выка в своей одноименной книге (вышедшей в 1948 году) писательским исканиям четырех послевоенных лет, подчеркивая документальность содержания и небеллетристичность формы, характерные для прозы того периода, когда выбор тем и изобразительных средств диктовался великими историческими событиями. «Этот комплекс переживаний, – писал спустя много лет в своей книге «Литература Народной Польши. 1944 – 1964» Влодзимеж Мачёнг, – стал в центр послевоенной прозы; впрочем, то же самое происходило в поэзии. Термин «оккупационная тема» в данном случае следует понимать широко, – речь идет об огромном историческом опыте, начавшем накапливаться в эпоху санации, за которой последовали сентябрьское поражение, фашистская неволя, жертвы и разрушения, патриотическая борьба подполья, освобождение, которое принесла стране Советская Армия и действовавшие в союзе с ней политические и военные польские прогрессивные силы. Фашистская агрессия и беспощадность террора потрясли общество во всех отношениях, в том числе и в моральном. Это потрясение, этот контраст между высокими патриотическими идеалами, высокими нормами поведения в трудное для родины время и жестокой оккупационной действительностью был главным источником литературного вдохновения в тот период».

Тематика эта требовала от писателя овладения новыми выразительными средствами: стилистическая экспрессия психологической прозы или характерные для польской литературы межвоенного двадцатилетия формальные и художественные эксперименты таких писателей-авангардистов, как Станислав Игнацы Виткевич, Бруно Шульц, Витольд Гомбрович, оказались непригодными для выражения сущности «времени презрения». И писатели в первую очередь обратились к традиции фактографически-документальной прозы, близкой к репортажу. Факты должны были говорить сами за себя. И говорили: со страниц многочисленных воспоминаний узников гитлеровских концлагерей; со страниц волнующей, основанной на рассказах живых свидетелей и жертв и на документах, книги Зофьи Налковской «Медальоны», в которой писательница, отказавшись от прежних своих, изысканно «литературных», поэтики и стиля, вскрыла механизмы преступных деяний фашизма. Налковская разоблачает уловки фашистской пропаганды, обнажая прикрываемые хитроумной ложью жестокие деяния, цинизм и коварство палачей. Гуманистическую позицию писательницы, сколь ни горька ее книга, лучше всего выражает эпиграф: «Люди людям уготовили эту участь», В»Медальонах» звучит главная тема, проходящая через всю тогдашнюю прозу: стремление спасти завоевания человеческого разума, сохранить основные гуманистические идеалы и ценности, найти рациональное объяснение пережитому кошмару.

Наряду с прозаическими произведениями и воспоминаниями о недавнем военном прошлом – о сентябрьской катастрофе 1939 года, о вооруженном сопротивлении подполья, об участии поляков в борьбе с фашизмом, о мученичестве целого народа – появляются книги, затрагивающие иной круг жизненных явлений.

Книги эти были ближе к текущему дню; их тематика определялась общественно-политическими переменами, вызванными победой прогрессивных сил в Польше. Это течение послевоенной литературы публицисты и литературные критики того времени назвали течением «интеллигентских расчетов». В тогдашней польской прозе оно было одним из основных; в нем отразился трагический опыт разных групп и слоев населения – дезориентированных либералов и отгораживающихся от действительности интеллигентов, наивных прекраснодушных идеалистов, растерявшихся солдат и офицеров, которым война и фашизм, а вслед за тем послевоенные перемены раскрыли глубину кризиса их жизненных позиций и указали на необходимость решительного пересмотра идейных и моральных принципов. Самые известные книги этого направления – «Пепел и алмаз» Ежи Анджеевского, «Боденское озеро» Станислава Дыгата, «Деревянный конь» Казимежа Брандыса, «Седан» Павла Хертца, «Смерть либерала» Артура Сандауэра. Одновременно подобные попытки пересмотра традиционного «интеллигентского» образа мышления были предприняты на страницах исторических романов, весьма разных по стилю и литературным достоинствам; к их числу относятся книги Антони Голубева (цикл «Болеслав Храбрый»), Тадеуша Голуя (историческая фреска времен ноябрьского восстания под названием «Испытание огня»), Тадеуша Брезы, в чьих романах «Стены Иерихона» и «Небо и земля» дан превосходный анализ предвоенного прошлого и критическая оценка тогдашней политической жизни страны. В этих и других сочинениях того же ряда сказалась высокоморальная гражданская позиция ведущих писателей, обратившихся к теме войны и оккупации.

И все же в целом война и история явно отступают в произведениях, относящихся к течению «интеллигентских расчетов», на второй план – на первое место выдвигается послевоенная реальность, проблемы, которые несет с собой новая жизнь, новые общественные и политические порядки, борьба за народную власть и закладывание основ народной демократии. Обращение к этим проблемам требовало новых художественных подходов, активно велись поиски адекватных форм и эстетических решений. В целом можно утверждать, что выявилась наибольшая перспективность реалистического направления, опиравшегося на лучшие традиции национальной литературы и остро реагирующего на опыт современности. Очень хорошо написал об этом в своей нашумевшей статье «Трагичность, насмешка, реализм» Казимеж Выка (статья напечатана в уже упоминавшейся книге «Пограничье романа»): «…Если наш реализм намерен вместить всю суть нашего опыта, он должен быть как можно более широко открыт навстречу этому опыту во всей его объективной неожиданности. Мы радостно приветствуем и отмечаем каждого, кто без трагичности и без насмешки сумеет выразить правду времени. Однако задача сегодняшней польской прозы одинаково близка всем, и потому нельзя отталкивать никого из тех, кто начал свой путь с другого места, а сегодня остановился на перекрестке».

2

Второй период послевоенной польской литературы, период едва ли не самый сложный и самый спорный в истории национальной словесности, ограничен 1949 – 1955 годами (1948 год – время окончательного объединения прогрессивных сил: Польской рабочей партии и Польской социалистической партии). Об этом периоде в нашей литературной печати много дискутировали, оценки порой выносились поспешные и неверные (об этом еще пойдет речь), но сейчас, с дистанции времени, стало очевидно: в ту пору были созданы произведения, которые навсегда вошли в историю нашей литературы как подлинные документы своего времени, и сегодня не утратившие интереса для читателей. Среди них – «Под фригийской звездой» Игоря Неверли, «Дни поражения» Войцеха Жукровского, «Сентябрь» Ежи Путрамента, «Поколение» Богдана Чешко, «Ржавчина» и «Дом Яворов» Вильгельма Маха, «Образ любви» Ежи Брошкевича.

Это было время активных художественных поисков, творческого соревнования различных стилей и направлений, – достаточно тут назвать имена таких разных художников, как Ярослав Ивашкевич и Антони Слонимский, Ян Парандовский и Мария Домбровская, Зофья Налковская и Адольф Рудницкий, Станислав Зелиньский и Тадеуш Ружевич.

Это, наконец, было время выработки новых концепций творчества. Именно в те годы окрепла убежденность, что литература должна откликаться на злободневные проблемы, проявлять интерес ко всему, чем конкретно живут социальные слои и отдельные общественно-профессиональные группы населения. Таким образом, разработка современной тематики становилась и формой активного участия литературы в жизни. Критика призывала к созданию таких произведений, которые в новом обществе будут хлебом насущным для читателя: