Юрий Домбровский: миф versus «нестерпимая быль»

Зачем он вообще взялся писать о такой сложной

и трагической фигуре, как Домбровский.

О. Хлебников. «Державин» и пустота ¹

«Но есть еще огненные кони… Могут унести…»²

А. Берзер. Хранитель огня

Что такое на самом деле «мышиный этот зуд»

Меня сильно впечатлила история об убийстве Домбровского за роман «Факультет ненужных вещей»: избиение в Центральном доме литераторов весной 1978 года. Якобы это была спецоперация гэбэшников по устранению неугодного писателя. Давно собирался написать о Домбровском, о его романах, но увлекся этой историей. В прошлом году как раз отмечалась годовщина, причем совсем не рядовая, а круглая дата — 29 мая 2018 года было 40 лет со дня смерти. Так получилось, что по договоренности с «Новой газетой» специально к годовщине я написал статью [Дуардович 2018c].

Со статьей с самого начала складывалось все не слава богу.

Сперва ее не хотели печатать: «Игорь, там большой скандал устроил главный <редактор>, не хочет этого текста, пробиваем. Говорит, копаемся в грязном белье», — сообщил редактор. Затем статью резко сократили наполовину (изначально давали разворот). Статья уже должна была выйти 29 мая, ровно в день смерти, но вдруг громкое событие на Украине — в этот самый день, как и Домбровского, гэбэшники «убивают» журналиста Аркадия Бабченко: «Перенесли <статью> на понедельник из-за Бабченко». И вот хеппи-энд: Бабченко жив, статью все-таки печатают, «раз уж Бабченко жив — просто нельзя было пускать две смерти в один номер».

Но радость была недолгой — следом в «Новой» вышло совместное опровержение Олега Хлебникова, редактора отдела современной истории, и вдовы Юрия Осиповича — Клары Турумовой-Домбровской, в котором меня обвинили во всех тяжких [Хлебников, Турумова-Домбровская 2018].

Опровержение состоит из двух частей. Начинает Хлебников — продолжает вдова. Вторая часть, по сути, комментарий, в котором Турумова-Домбровская рассказывает, как ее обманули: «…весной этого года пришел ко мне журналист Игорь Дуардович, сказав, что он от «Новой газеты»» [Хлебников, Турумова-Домбровская 2018]. Не стану застревать на том, кто и что сказал, а просто приведу все обвинения по порядку, процитировав нужные места. Замечу только, что в оскорблении памяти обвинила меня именно вдова. Казалось бы, что может быть ужаснее?

1. Вот только хотелось бы, чтобы это мнение было основано на твердом знании предмета, в данном случае — биографии и произведений Домбровского. С Дуардовичем другая история. Так, в самом начале текста он утверждает, что «Хранитель древностей» был написан в ссылке, тогда как на самом деле — через несколько лет после возвращения писателя в Москву.

2. Но дело не только в том, чего не знает автор беспомощной статьи. Хуже, что он совершенно не чувствует и не понимает своего героя.

3. Вспомнились стихи Татьяны Бек о своем отце Александре Беке, на которого в разные годы было много нападок и наветов:

Был он ерник и затворник

И невесть чего поборник,

Но судить его не вам!

Впрочем, «затворник» это отнюдь не про Домбровского и «невесть чего поборник» тоже совсем не про него. А вот «не вам» совершенно точно про автора статьи «Драка с привидениями».

4. …Стало понятно, что произведений Домбровского Дуардович не читал и имеет весьма смутное представление о его личности.

5. Никакого обещанного расследования, а только желание сенсации и разные версии обстоятельств преследования последних лет, ничем не подкрепленные.

6. Откровенное незнание биографии и творчества Ю. Домбровского — и как результат — совершенно искаженный облик писателя, оскорбительный для его памяти.

7. Автор просто не знает реалий брежневской эпохи… [Хлебников, Турумова-Домбровская 2018]

Опровержение — и полное отсутствие разговора. Обвинение — и никаких доказательств или аргументов, только эмоции, будто мясо на шампур насаженные на один-единственный несправедливый факт — ошибку со временем написания «Хранителя».

Почему несправедливый?

Потому что ошибку допустил редактор, причем во врезе, в самом видном месте.

Потому что этот врез из-за спешки со мной не согласовали и я увидел его только в день публикации: старый врез в последний момент заменили на новый.

Потому что я сразу сообщил об этом в редакцию и просил исправить, естественно, только на сайте — ведь газета ушла в печать.

Потому что ошибку в итоге так и не исправили, а затем газета в лице Хлебникова приписала ее мне.

Ошибка, таким образом, оказалась главным и единственным доказательством всего обвинения, отвечающим за правдоподобность. Она подтверждала даже оскорбление памяти, так как к этому, по словам оппонентов, привело именно незнание. А что может быть нагляднее, чем ошибка столь грубая?

Я никак не хотел обидеть вдову и уж тем более не ожидал, что оскорблю память любимого писателя. Но есть факты, с одной стороны, — и их практически полное отсутствие и манипуляции в связи с этим — с другой. К тому же первоначальный замысел статьи был ровно противоположным — подтвердить и дополнить историю, а не опровергнуть/подвергнуть сомнению. В итоге все действительно оказалось так, как и сказала Клара Файзуллаевна при первой нашей встрече, и эту фразу я сразу про себя отметил: «Так новых фактов не будет — откуда они возьмутся?» [Дуардович 2018a].

Есть миф, который долгие годы преподносился в качестве биографической истины, однакo «мифологизация, которая, естественно, сопровождает легендарную личность Ю. О. Домбровского, не должна возобладать над правдой жизненной биографии этого человека» [Письма… 2009: 45], — вот слова, ставшие для меня руководством к действию и главной исследовательской мотивацией. Все тот же редактор в нашей переписке назовет это позицией: «Там дело не в ошибках <…> дело в позиции, она для многих людей неприемлема, сыр-бор из-за этого».

Увы, — пишет Хлебников, — именно у нас в «Новой» очень своеобразно была отмечена годовщина памяти Юрия Осиповича: 1 июня в газете появилась статья… [Хлебников, Турумова-Домбровская 2018]

Увы, именно у вас в «Новой» годами возделывался этот миф. Но такова ведь и специфика издания (и в данном случае нет разницы между патриотическими и либеральными СМИ), а потому и опровержение было вполне предсказуемо. Эту специфику можно назвать одним «новым» словом: «постправда». Согласно определению в Оксфордском словаре английского языка (кстати, выбравшего слово post-truth в качестве слова 2016 года, аккурат после выборов Трампа), постправда «обозначает обстоятельства, при которых объективные факты менее значимы в формировании общественного мнения, чем обращение к эмоциям или личным убеждениям». Аналогичным образом это понятие описывает Брюс Маккомиски, автор трактата «Риторика и композиция постправды» («Post-Truth Rhetoric and Composition»): «Сегодня слово «постправда» подразумевает состояние, в котором связь между языком и фактами, правдой и реальностью разорвана» [Романов 2018]. Этот разрыв происходит по разным причинам — партийным, идеологическим, тусовочным или, скажем, по причинам внутрисемейной цензуры. Однако с ним также связана деградация общественных наук, характеризующаяся подчинением исследовательских целей задачам пропаганды.

Выбирая между постправдой и «нестерпимой былью»³, газета выбрала первое, иначе как объяснить, что вместе с так называемым грязным бельем под редакторский нож попали и некоторые факты, важные при проверке мифа? Например, эпизоды с эпилепсией, которая сама по себе — малоизвестная деталь. Или тот факт, что нет собственных записей единственного свидетеля избиения в ЦДЛ — Софьи Славиной, а все, что мы знаем, — только со слов вдовы.

Как выяснилось, вдова и многие вслед за ней в силу личных убеждений подстраивают и меняют обстоятельства, как им удобно, и вольно трактуют слова писателя. В том же опровержении текст Турумовой-Домбровской озаглавлен строчкой из стихотворения Домбровского «Мыши»: «Мне нестерпим мышиный этот зуд». Не будучи знакомым с «Мышами», можно подумать, будто речь идет о недругах, о клеветниках, стукачах. Но что такое на самом деле этот «мышиный зуд»? О чем писал поэт? На поверку строчка оказывается вырванной из контекста — а поэт говорит о слабости характера, о «проступочках», которые и есть «мыши», то есть мелких грехах на фоне больших , — а большие он называет «львами». Вот какой «зуд» нестерпим поэту.

Вся эта ситуация усугубляется тем, что у нас нет биографии Домбровского, хотя он уже давно перешел в тот раздел истории литературы, где обитают классики. Несмотря на множество публикаций, до сих пор картина его жизни не собрана, значительная ее часть плохо известна, а где-то просто белые пятна. Например, ранние годы и лагерно-ссыльный период.

Сегодня я публикую скандальную статью без купюр и со всеми отсылками (со всем грязным бельем), так что читатель сможет сам решить, исказил я Домбровского или нет, оскорбил ли его память и т.  д. За время, прошедшее с момента скандала, были проанализированы дополнительные факты, статья переписывалась и дописывалась. Иначе были расставлены акценты, связанные с привычками и бытом, так как понятно, что некоторые моменты могут быть неприятны родственникам. Наконец, я отважился пойти дальше и попытался установить источник мифа о преследованиях, проследить его развитие, в итоге датировать — и объяснить, когда и как он возник. Что касается купюр и фактов, не попавших в газету, то они в комментариях не нуждаются и просто выделены жирным шрифтом — для наглядности.

В продолжение статьи в одном из ближайших номеров будут опубликованы редкие документы, открывающие неизвестные страницы биографии, — «побочный» результат работы с архивами во время сбора материалов для скандальной статьи.

Драка с призраками, или «Убить» писателя⁴

Кто убил Домбровского: шпана, КГБ или страх, въевшийся за годы сталинских лагерей?

Сорок лет назад умер Юрий Домбровский (1909–1978). Его прозу ставят вровень с произведениями Солженицына и Шаламова, а точнее два романа из известной дилогии о 1937-м — «Хранитель древностей» и «Факультет ненужных вещей». Второй — самый главный, сделал его имя легендарным для людей, отстаивающих свободу духа. С этим романом к тому же связываются загадочные обстоятельства смерти писателя, а также череда неясных происшествий последних лет жизни. Смерть Домбровского принято считать местью гэбэшников за «Факультет». Так и говорят: убит за роман. Между публикацией на Западе, в Париже, и кончиной — совсем короткий промежуток времени, всего несколько месяцев. О том, что это миф, такой же, как убийство Есенина или Маяковского, при этом целиком сформировавшийся относительно недавно, никто не догадывается.

Миф о гэбэшниках и убийстве за роман в том виде, каким мы знаем его сегодня, появился не так давно — в 2008 году. В «Новой газете» — и также в годовщину смерти — была опубликована статья с говорящим названием «Убит за роман», написанная уже упоминавшимися соавторами — К. Турумовой-Домбровской и О. Хлебниковым [Хлебников, Турумова-Домбровская 2008]. И композиция у статьи была та же, что в опровержении 10 лет спустя, — текст плюс комментарий, правда, в тот раз Хлебников написал скорее краткое вступление, у вдовы же был полноценный рассказ:

Угрозы и ночные звонки начались с тех пор, как под романом была поставлена дата — 5 марта 1975 года.

<…>

Вот что произошло с Юрием Осиповичем почти за два года:

— ударили в автобусе, раздробили руку железным прутом;

— выбросили из автобуса;

— избили в Доме литераторов.

Юрий Осипович давно туда не ходил, но тут пошел поделиться радостью: показать экземпляры вышедшего «Факультета».

Я была у мамы в Алма-Ате (курсив мой. — И. Д.) и еще не знала, что роман вышел. Вернулась через две недели, а его словно подменили. Кончился запас жизненных сил. Все 18 лет, что знала, почти не менялся, шутили, что, мол, вот она, особая «лагерная порода».

Мне ничего о происшествии в ЦДЛ не стал говорить [Хлебников, Турумова-Домбровская 2008].

Убедительность мстителям за роман придают свидетель и свидетельство о смерти:

Только через год жена Льва Славина, Софья Наумовна, рассказала мне об этом последнем избиении.

В фойе ресторана она увидела, что какие-то громилы бьют в живот рухнувшего навзничь человека. Кинулась и вдруг узнала: «Это же Юра! Юрочка Домбровский!» Громилы-нелюди — «их было очень много!» — разбежались.

Он умер через полтора месяца после этого.

Из свидетельства о смерти:

Дата — 29 мая 1978 года.

Причины — острая кровопотеря.

Варикозное расширение вен пищевода и желудка… (Выделено авторами. — И. Д.) [Хлебников, Турумова-Домбровская 2008]

Так эта история окончательно приобрела статус биографической истины: в таком виде она тиражируется, хотя есть вещи, на которые сразу стоило бы обратить внимание, — тот же диагноз в свидетельстве и длительный промежуток времени с последнего избиения до момента смерти («полтора месяца»).

«Действительно, какие-то неожиданные и поразительные нестыковки!» — написала мне Далила Портнова, племянница Домбровского.

Все основные нестыковки связаны с ЦДЛ. Первая — это как раз время. Большинство мемуаристов считают, что избиение произошло в мае, а не в апреле, и Юрий Осипович умер всего спустя две недели, а не через полтора месяца, как говорит вдова. И тут нет согласия даже среди родственников.

Портнова в своих воспоминаниях, опубликованных в позапрошлом году в «Новом мире», рассказывает именно эту версию: Домбровского избили в мае, накануне его дня рождения:

А события начали разворачиваться следующим образом. Майским днем, накануне 12-го числа, он в приподнятом настроении, держа в руках глянцевое издание «Факультета», пришел в ЦДЛ показать друзьям-писателям свою выстраданную и такую долгожданную вещь. Ушел незаметно. На улице его ждали. У самых дверей Дома литераторов он был жестоко избит неизвестными негодяями. Выследили-таки <…> Из милицейской сводки известно только, что избит хулиганами и госпитализирован в тяжелом состоянии. Вскоре — выписан [Портнова 2017: 128–129].

Есть и другие важные отличия от рассказа вдовы — избили на улице, у дверей ЦДЛ, а не внутри; вдобавок, оказывается, писатель попал в больницу, и даже была милицейская сводка.

Вдова же утверждает, что избиение случилось в апреле: «Нет, это произошло раньше. Он получил <роман>, как раз в это время я была в Алма-Ате. Я в апреле уехала, а приехала как раз перед маем. День рождения мы уже отмечали здесь» [Дуардович 2018b]. Более того, она была сильно удивлена, услышав о больнице и сводке, когда я брал у нее интервью: «Я первый раз об этом слышу… Ничего про это не знаю… Просто <Юра> умолчал <…> не сказал ни друзьям, ни мне» [Дуардович 2018b].

На это Портнова отвечает мне в переписке: «Меня крайне озадачили уверения Клары, что скончался Ю. О. через почти два месяца после избиения у дверей ЦДЛ. Это не так. Мы бы с мужем обязательно его посетили. Моя цепкая память была бы переполнена самыми достоверными подробностями и впечатлениями».

Во время первого избиения — в автобусе, когда Домбровский и вправду попал в больницу с переломами, племянница действительно его навещала:

Мы с Рудиком (муж Портновой. — И. Д.) узнали об этой печальной истории не сразу. Спустя время, так и не дозвонившись на Просторную, позвонили Федоту Сучкову, давнишнему другу Гурина (прозвище Домбровского, данное племянниками. — И. Д.) — скульптору. От него узнали, что Юрий в 67 больнице. На него было совершено нападение, он травмирован, а Клары нет в Москве; она в Алма-Ате (курсив мой. — И. Д.).

В ближайшее воскресенье мы вместе с Наташей (дочь Портновой. — И. Д.) поехали на улицу Саляма Адиля. Застали Гурина в плачевном состоянии — осунувшегося, обросшего <…> Он сидел, опустив голову, поперек кровати, прислонив к стене зафиксированную под углом и привязанную бинтом и салфетками к длинной шине-перекладине руку. Один-одинешенек в четырехместной палате, в страшной духоте… [Портнова 2017: 129]

Таким образом, мы имеем дело с двумя версиями, назовем их «майской» и «апрельской». Как они появились, какая возникла раньше или они родились одновременно?

Любопытно, но первой была именно «майская» — несмотря на то, что появилась она позже, чем сам рассказ о случившемся в ЦДЛ (на котором, кстати, она и основывается). Причем это рассказ все той же Турумовой-Домбровской, просто вдова тогда совсем ничего не говорила о времени — даже месяц не называла, кроме даты смерти и примерного количества дней, которое она провела в поездке. Но подробнее об этом позже.

Про май впервые рассказывает писатель Александр Михайлович Кобринский в статье «Версия гибели Домбровского», которую он опубликовал в 2000 году на собственном сайте⁵. Сам автор, к слову, в советские годы преследовался за свои убеждения, и его отправляли на принудительное лечение в психбольницу. С 1987 года, после репатриации, он проживает в Израиле. Вот его версия случившегося с Домбровским:

Примерно 25–27 апреля 1978 года Клара уехала в Казахстан <…> Юрий остался один.

29–30 апреля он приезжает в Дом творчества в Голицино — с ним камышовая рысь <…> на кого из друзей оставишь хищное непредсказуемое в поведении животное. Тем более что в апреле-мае, когда наступает сезон рождения котят <…> инстинкты <…> обострены до предела.

Слежка <…> была организована по месту жительства. Весьма допустимо, что целью являлось не только выяснение круга общения, но и поиск наиболее благоприятного случая для расправы. Тайный надзор <…> в связи с публикацией во Франции «Факультета ненужных вещей» стал усиленным. Столкнувшись с непредвиденным отсутствием подопечного <…> органы госбезопасности попытались вернуть его провокационными методами (по месту жительства слежка была более удобна и к тому же налажено прослушивание), и посему представитель КГБ заставляет завхоза Дома творчества потребовать увезти кота, хорошо зная, что сложившаяся ситуация (отсутствие Клары) буквально привязывает Юрия к животному, а значит, и к квартире. Домбровский не подчиняется <…> и тогда КГБ немедленно направляет <…> двух агентов, и те осуществляют надзор <…> на виду у всех.

Приближался день рождения Юрия Домбровского (12 мая), и к вечеру 11 числа Юрий, желая, вероятно, отметить эту дату в кругу наиболее близких друзей, заявляет, что едет в Москву отвезти кота. Причина не только в дне рождения. Здесь уместна также трактовка Ольги Козновой — Домбровский «получил наконец-то вышедший роман и пошел в ЦДЛ показать друзьям и знакомым книгу — ну, порадоваться, наконец, отметить!..» <…> Неподалеку от ресторана ЦДЛ он был зверски избит. Привыкший в тюрьмах и лагерях, не жалуясь, терпеть и переносить подобное, Юрий, чувствуя что его покалечили серьезно, решил написать письмо жене с просьбой срочно вернуться, но не желая ее волновать, причину не сообщил. Врачам спасти Юрия Иосифовича Домбровского не удалось. Он умер 29 мая [Кобринский 2009: 58–59].

В статье Кобринский опирается на два источника: дневники Ольги Козновой, опубликованные в двух номерах еженедельника «Русская мысль» (№№ 4300–4301) тогда же, в 2000 году [Кознова 2000], и рассказ Александры Катаевой-Венгер «Люблю своих девчонок», который она написала в 1999 году специально для только создававшегося в то время литературного сайта Кобринского. Рассказ нигде больше, кроме как на сайте, не публиковался. Однако в 2009 году Кобринский напечатал статью, а также в качестве отдельных приложений к ней фрагменты из обоих источников в своей книге «Благородная смесь» [Кобринский 2009: 55–59; 305; 307].

Именно из рассказа Катаевой-Венгер, знакомой с Домбровским и, как следует из ее текста, отдыхавшей в Голицыно как раз в те майские дни 1978 года, мы узнаем, что у Домбровского была камышовая рысь, которой в версии Кобринского отводится особая роль, здесь же запечатлен момент скандала с завхозом из-за животного:

…кот этот был особенным — камышовым. Домбровский, будучи в казахстанских краях, подобрал его, совсем еще махонького, в тростниковых зарослях.

<…>

…в один из дней я услышала в нашем флигеле назойливо-истошный вопль. Вопила завхоз <…> обвинялся кот <…> якобы исцарапал в салоне диван <…> «Прошу немедленно отвезти его домой» — цедила она слова <…> Юрий Иосифович стоял в полной растерянности [Катаева-Венгер 1999].

В этом же рассказе к Домбровскому приставляют гэбэшников, и друзья предупреждают его об опасности:

Примерно через два дня <…> в нашем флигеле появились новые жильцы, которые до этого в Доме творчества ни разу не были — два молодых человека, весьма похожих друг на друга, производивших впечатление однояйцовых близнецов. Среднего роста. Крепкого сложения. Наголо стриженные. В одинаковых штанах и рубашках. Прогуливались они только вместе и почти всегда молчали <…> их появление по времени всегда совпадало с прогулками Юрия Иосифовича, они словно преследовали его по пятам.

…И на следующий день мы <…> решили побеседовать с Домбровским. Он выслушал нас совершенно серьезно и сказал, что более всего боится, чтобы с котом какой-нибудь пакости не сотворили. Накануне дня рождения своего он вдруг сказал: «Я еду в Москву — отвезу кота и вернусь». Вскоре мы узнали, что Юрий Иосифович умер от побоев. Он был зверски избит в Москве хулиганами [Катаева-Венгер 1999].

Сразу вопрос, от кого узнали, — если Славина, а она, судя по всему, оказалась единственным свидетелем — иных за 40 лет не нашлось, — рассказала об этом вдове и родственникам только спустя год?

О Славиной и о ЦДЛ мы впервые узнаем из дневника Ольги Козновой, которая записала эту историю со слов вдовы. Дневник относится примерно к тому же времени, что и предыдущий рассказ, вот только интересующая нас запись появилась в 1997 году, то есть за два года до Катаевой-Венгер. Правда, из дневника также становится ясно, что Кознова услышала эту историю еще раньше, в 1994 году, но тогда не записала. Таким образом, от первого устного рассказа вдовы до Катаевой-Венгер и Кобринского уже пять лет. Вот эта запись Козновой (орфография и пунктуация сохранены. — И. Д.):

16.09.97. Из дневника (продолжение)

И по моей просьбе Клара Фазуллаевна рассказала про избиение Юрия Осиповича неизвестными в 1978 году. Оказывается, Клара уехала на месяц в Алма-Ату навестить больную маму и «помочь с племяшками». В ее отсутствие Ю. О. получил наконец-то вышедший роман <…> и пошел в ЦДЛ показать друзьям и знакомым книгу <…>

Это он Кларе написал (курсив мой. — И. Д.). Но не прошло и двадцати дней, как он стал ее звать в Москву: <…> «Меня удивило, что он меня зовет до срока… должен мужчина побыть в одиночестве… Нет, зовет — приезжай…» Вернулась Клара, а он болен, «тяжко болен». Про то, как били Ю. О. семь — нет, не скажешь «семь человек»! — мерзавцев, нелюдей: ведь семеро на одного!..

Так вот, про это поведала Кларе уже после смерти Домбровского Софья Наумовна Славина, жена писателя Льва Славина: шла она по фойе в ресторане ЦДЛ, услыхала стуки, как будто по мячу ударяют, тяжелое дыхание, какие-то возгласы и приоткрыла дверь. Пригляделась: какие-то мужики бьют Юру Домбровского!.. Закричала… Гады разбежались. Юрий Осипович попал в больницу с острым внутренним кровотечением внизу живота… Вот он и вызвал жену из Алма-Аты, но ничего про избиение ей не рассказал [Кознова 2000: 12].

Этот рассказ Кобринский, несмотря на то, что в нем, повторюсь, ничего толком не сказано о времени, и связал с рассказом Катаевой-Венгер, где говорится про май.

Сторонники «мая», скорее всего, неправы. В первую очередь потому, что в мае вдова действительно находилась в Москве.

В мемуарном рассказе Феликса Светова, одного из друзей писателя, Клара Файзуллаевна звонит ему и просит сводить Юрия Осиповича к врачу, к хирургу. Действие в рассказе происходит за несколько недель до смерти, как раз в начале мая: «Клара позвонила в начале мая, после праздников <…> «Понимаешь, мне не нравится Юрина рука, врачи говорят по-разному, я им не верю, да и какие врачи в Литфонде⁶, а рука у него болит…»» [Светов 2005: 161]. Рассказ Светова был написан в 1981 году, можно сказать, еще по горячим следам, в отличие от тех же воспоминаний Катаевой-Венгер (1999), на которых, по сути, и основывается вся «майская» версия.

Стоит только начать проверять, как доказательства Кобринского, у которого, на первый взгляд, все разложено по полочкам — все факты пронумерованы и выстроены в единую линию, — рассыпаются тут же, на глазах. И дело не только в том, что в конце апреля – начале мая вдова уже в Москве, а Кобринский так лихо сорит датами: «…25–27 апреля <…> уехала в Казахстан <…> 29–30 апреля он приезжает в Дом творчества…» [Кобринский 2009: 58]. Откуда даты, становится понятно, когда мы еще раз внимательно прочитываем Катаеву-Венгер: «Пролетел год, и в начале мая я снова посетила Голицино <…> Прошла, может быть, неделя и в один из дней…» [Катаева-Венгер 1999].

Так что же, Катаева-Венгер все придумала?

1. См.: [Хлебников, Турумова-Домбровская 2018]. [↩]
2. Слова, сказанные Домбровским в телефонном разговоре с А. Бер-зер в самом начале 1978 года. У писателя было плохое предчув-ствие [Берзер 2005: 274]. [↩]
3. »Моя нестерпимая быль» – так называлась редкая книга стихо-творений  Домбровского,  выпущенная  символическим  тиражом в 1992 году [Домбровский 1992].[↩]
4. Сокращенная версия статьи под названием «Драка с призраками» была опубликована в «Новой газете» [Дуардович 2018c]. [↩]
5. См.: URL: http://amkob113.ru/akver/. [↩]
6. Центральная поликлиника Литфонда – одно из старейших лечеб-но-профилактических учреждений Москвы. Открыта в 1936 году специально для оказания медицинской помощи писателям и их семьям. В годы перестройки была украдена и продана. [↩]