Творчество Велимира Хлебникова в контексте мировой культуры XX века

После вышедшего в Астрахани сборника докладов предыдущих чтений под общим названием «Велимир Хлебников и мировая художественная культура на рубеже двух тысячелетий» (2000) громкость заголовка нынешнего издания выглядит уже неизбежностью. Мероприятию как будто окончательно придан государственный статус и размах. Масштаб дарования Хлебникова делает его заложником собственного имени – при том, что тираж его нового Собрания сочинений составляет всего полторы тысячи, а тираж чтений сопоставим с крученыховскими выпусками «Неизданного Хлебникова» – 125 экз. Между тем организаторы конференции во главе с энергичным проректором Г. Г. Глининым сами оказались зависимыми – от качества присылаемых текстов.

Не считая вступительного слова В. Маканина, с его мнением о том, что Хлебников был взрывом, «а взрыв не имеет формы» (по Маканину, Хлебников подобен Сократу, который не оставил законченных текстов, но породил философское направление), в программе конференции было заявлено 76 докладов. Из них 34 (!) приходятся на астраханские (включая три сообщения из Элисты, где родился поэт), 11 – волгоградские (с Волгоградским университетом у АГУ прочные научные связи), 10 – московские, по три – от Петербурга и Казани… Международными чтения сделал лишь один доклад профессора Олбанского университета (штат Нью-Йорк) Хенрика Барана.

Больше половины первой части сборника отведено разделу «Поэтика Велимира Хлебникова», затем идут статьи под грифом «Велимир Хлебников и мировая культура», где читатель был бы вправе ожидать обещанных компаративистких исследований. Ничего подобного! Сопоставления (подчас, впрочем, весьма «далековатые») делаются исключительно на отечественном материале: Анненский, Бабель, Л. Рейснер, Брюсов, Мандельштам, Пастернак, Андрей Белый, Павел Флоренский, Блок, Гоголь, современный русский роман и… «рок-поэзия» Б. Гребенщикова. Публикация письма к Максиму Горькому начинающего Хлебникова в статье А. Парниса «Неизвестная пьеса Хлебникова «Елена Гордячкина»: к истории литературного дебюта» в данном разделе оправдана, видимо, желанием не обидеть «заслуженного» хлебниковеда включением его во вторую, отдельно изданную (под шапкой «Сообщения») тонкую часть сборника. В этой второй части можно найти хронологически родственные теме А. Парниса заметки Ю. Биряльцевой о казанских мотивах в произведениях Хлебникова с ценными архивными сведениями о его учебе в гимназии и университете Казани. Отмечу также добротно проиллюстрированное и четкое сообщение директора Музея Велимира Хлебникова А. Мамаева «Семейный фотоальбом Хлебниковых». Пятьдесят процентов второй части сборника занимают рисунки скульптора Степана Ботиева (автора памятника поэту в Элисте) к повести Хлебникова «Есир».

Обилие писательских имен в заголовках работ объясняется тем, что о Хлебникове пытаются писать не хлебниковеды, а специалисты по этим писателям. Смущает то, что знание ими его творчества, судя по ссылкам, нередко ограничивается популярным томом «Творений» 1986 года. В работах же литературно-теоретической и общефилософской направленности авторы и вовсе обходятся без Хлебникова, компилируя готовые формулы и цитаты «классиков» хлебниковедения. Последняя статья первой части сборника – «В. Хлебников и филологический эксперимент» К. Степаненко (г. Волгоград) – сбивается уже на «исповедальную» публицистику: экспериментаторство «требует <…> особого строя души. Художник, отважившийся на него, должен готовить себя к трагической судьбе. Жизнь и личность В. Хлебникова подтверждают эту истину» (с. 224).

Такая наивная, но и опасная приватизация истины (к тому же по «патриотическо-воспитательной» линии), выраженная в сборнике со стороны преподающих литературу в региональной школе, на данной конференции представлена в основном волгоградским «десантом».

Необходимо, однако, помнить, что в отношении Велимира Хлебникова с его исключительно разносторонними познаниями и интересами научно корректными могут оказаться штудии и так называемого узкого специалиста, и человека «со стороны». Например, статья В. Воронина из г. Волжский «Логические системы в драмах Хлебникова «Мирсконца» и «Ошибка Смерти»» пропускает хлебниковские тексты сквозь трехзначную логику Лукасевича, доказывая «многошаговый переход ото лжи и смерти к жизни и истине» (ч. 1, с. 29). Редкий случай: отвлеченная логика ученого становится инструментом самого конкретного прочтения произведения, с полным ощущением погруженности в материал. И наоборот: работа лингвистов Е. Ждановой и Л. Прокофьевой «Суггестия «сгущенного» смысла (фоносемантическая интерпретация «Заклятия смехом» В. Хлебникова)» с ее «объективным» описательно-статистическим методом кажется слишком отстраненной. По их данным, согласные звуки в хрестоматийно известном стихотворении должны вызывать у читателя ассоциации с зеленым, синим и красным цветами, а это не соответствует классификации непосредственно Хлебникова. В «Смехачах» у Хлебникова отсутствует сама установка на звукопись; или, применяя его собственную терминологию, оно написано по другому «уставу».

Образец блестящего лингвистического анализа – обстоятельнейшая работа астраханской исследовательницы Л. Евдокимовой «Магия слова, растения и числа в стихотворении В. Хлебникова «В лесу. Словарь цветов»». С этим согласились наиболее авторитетные участники чтений – прежде всего московские хлебниковеды (в сборнике москвичи по традиции помещены в отдел поэтики).

Наиболее эмоциональное обсуждение вызвали доклады Х. Барана и А. Гарбуза. Фольклорист А. Гарбуз (г. Уфа), участник еще первых чтений, переквалифицировался и перешел на кафедру психиатрии. Следствием явилась работа «»Раздвоение единого» в художественном сознании Хлебникова». С его точки зрения, раздвоение – уже решенный вопрос. Остаются лишь «трудности дифференцирования шизоидной психопатии от шизофрении» (ч. 1, с. 32). Читатель может быть утешен разве что тем, что в науке нет точного определения психической нормы.

Статья Хенрика Барана «Новое об идеологии Хлебникова» посвящена верноподданническим (с черносотенным оттенком!) взглядам раннего Хлебникова, что сегодня с трудом принимает сознание даже наиболее компетентных апологетов поэта. По амстердамскому архиву Н. Харджиева автор восстанавливает фразу из программной статьи Хлебникова «Курган Святогора»: «Так и единовластие наше не есть ли восприемник лунных чар? Повелевающее приливами и отливами народной души» (ч. 1, с. 19).

Независимо от американского литературоведа, с критикой которого выступили Н. Перцова и М. Киктев, Е. Арензон пишет о том же: «Объясняя издателям и редакторам идеологическую надежность Хлебникова, литературоведы еще совсем недавно подчеркивали его революционность: дескать, Велимир ожидал и приветствовал свержение царизма. На самом деле, будучи человеком довольно правых политических убеждений, Хлебников только предупреждал об опасности» (ч. 1, с. 15). Убедительный очерк Е. Арензона о «происхождении и смысловом объеме» неологизма «будетлянин» приводит к фигуре Ницше. По мнению исследователя, хлебниковский синоним «будетлянина»»зачеловек» есть своего рода русский национальный эквивалент «сверхчеловека». Становится возможным говорить вообще «о «будетлянстве» как хлебниковском варианте «русской идеи», то есть саморазвивающейся философии «собственного пути», «русского ответа» на исторические вызовы времени (Ф. Достоевский – К. Леонтьев – В. Розанов – Евразийство)» (ч. 1, с. 17).

К сожалению, в сборник не попали сообщение стиховеда Ю. Орлицкого «»Зверинец» Хлебникова как классический образец русского верее» и доклад петербургского хлебниковеда нового поколения С. Старкиной о незаконченной пародийной «Аблокпоеме» Хлебникова.

Зато старейшина российского хлебниковедения В. Григорьев выступил в сборнике сразу тремя статьями – очередной программной «Велимир Хлебников у входа в контекстную элиту русской поэзии XX века (материалы к поэтическому словарю)» и двумя полемическими. Одна – «В поисках сущности поэмы «Синие оковы»» – выявляет относительность достоверного прочтения «самой трудной», по мнению Вл. Маркова, поэмы Хлебникова на примере ее двух последних опубликованных версий (А. Парниса и М. Киктева). В. Григорьев также предупреждает – в духе М. Гаспарова – от излишнего увлечения поисками всякого рода скрытых «интертекстов». И, увы, по- прежнему убежден в однозначной вине Маяковского в истории с отданными ему Хлебниковым рукописями. Другая статья – «Ответ В. В. Полонскому» на его (В. В. Полонского) рецензию на двухтомник ИМЛИ РАН «Русская литература рубежа веков (1890-начало 1920-х годов)», где Григорьев – автор раздела о творчестве Хлебникова. Нужно целиком принять упрек «диссидента от лингвоэстетики» (ироническая самохарактеристика уважаемого профессора; ч. 1, с. 65) в том, что «сплоченный коллектив известных специалистов- литературоведов» (с. 65) смог обойти «авангард как таковой» (с. 70).

К счастью, в материалах чтений авангард не обойден. За простым названием статьи К. Пчелинцевой «О некоторых особенностях авангардного текста» скрывается целая семиотическая концепция: «Традиционное текстопостроение можно уподобить означиванию, концептуализации, символизации действительности, а авангардное – дешифровке, деконцептуализации готовых культурных концептов с последующей их перекодировкой. Целью таких сложных семиотических операций является отнюдь не упрощение, а попытка возвращения к исходным генерационным узлам культуры с тем, чтобы направить ее в новое антиэнтропийное русло» (ч. 1, с. 211). Но и здесь творчество Хлебникова лишь умозрительно оказывается частью общеисторического сдвига в искусстве XX века, что единственно может оправдать широту заданного научным изданием контекста. И что же в итоге? Резкий контраст – узких исследований, которые следовало бы расширить, и «широкого» названия сборника, которое следовало бы сузить.

Александр ПАВЛОВСКИЙ