Шестидесятник

Позвонили из редакции: «Как, ты не знаешь? На прошлой неделе похоронили Мишу Ландора…» В суматошной этой жизни мы словно на разных планетах, хоть и в одном городе. Напрягаюсь и все не вспомню, когда же мы последний раз виделись – два года назад? Четыре? На какой-то дискуссии, которые теперь, впрочем, такая редкость, на праздновании юбилея, которые почти перестали отмечать?

Зато первую нашу встречу помню отчетливо, как будто была она совсем недавно. А на самом-то деле была она в 68-м, в августе, – может, оттого и врезалась в память так накрепко. Я тогда только начинал работать в «Вопросах литературы», он принес статью и уточнил, что надо будет еще кое-что дополнить, но тут же, без всякого перехода, принялся пересказывать мне – первый раз в жизни меня видя – сообщение, которое слышал по Би-би-си, собираясь в журнал. А сообщение было про то, что Дубчека освободили и он уже в Праге, вечером, вероятно, выступит с радиообращением к стране. Ни о чем другом мы в те дни не, могли думать.

Будучи коллегами в самом точном смысле слова – и он, и я писали тогда только про американских авторов, – мы бы, конечно, без труда могли найти для первого разговора более безопасную тему. Но надо было знать Мишу с его открытостью и доверчивостью, подчас просто обезоруживающей, с его неспособностью осторожничать, понижая голос да оглядываясь по углам, как только дело касалось не вполне невинных сюжетов. Проникшись друг к другу доверием с минуты знакомства, а затем и подружившись, мы с ним, случалось, сиживали в пивной недалеко от Ленинградского рынка, и этот с виду хлипкий интеллигентик – с ранней лысиной, в сильных очках, то и дело достающий из обвисшего кармана какую-нибудь книжку, да еще и по-английски, – не боялся вступать в дискуссии по поводу событий, которые не полагалось обсуждать.