На всю жизнь. Перевод Лорины Дымовой

Для меня борьба с фашизмом никогда не была просто литературной темой. Это время, которое прошло через мое сердце и сделало его чуть ли не болезненно чувствительным к насилию над человеческой личностью. Все, что я написал, – это выступление против жестокости и насилия. Я употребил слово «написал», но это неточное слово. Будучи политическим заключенным, а затем партизаном, я не имел возможности писать, как обычно пишут. Мои антифашистские стихи рождались и оставались в голове после побоев в полицейском участке, между политзанятиями в тюрьме, в минуты партизанских привалов и походов. Поздние, после 9 сентября 1944 года, я их записал, переработал и издал в первой своей книге «Жажда».

Фашизм и Сопротивление оставили в моей душе такие следы, которые никогда не сотрутся. Эти следы можно найти почти во всем, что написано мной, даже если речь и не идет непосредственно о том времени. Их нетрудно найти и в моем поэтическом сборнике «В гостях у дьявола», и в другом сборнике – «Крики», да и в чисто лирических на первый взгляд стихотворениях.

О временах фашизма рассказывает и моя прозаическая книга «Опять восход обманул». В этих рассказах слишком мало вымысла, чтобы назвать их рассказами, и все-таки я не могу назвать их иначе, потому что они не отвечают требованиям мемуарной и документальной прозы. Сейчас пишу новые рассказы для этой книги, которая выйдет под другим заглавием. «Этот мир» – один из таких рассказов.

И в будущем годы антифашистской борьбы прямо или косвенно будут присутствовать в моих произведениях, потому что, как я сказал, эти годы прошли через мое сердце, чтобы зарядить его ненавистью к фашизму на всю жизнь.

ЭТОТ МИР

Ветер решил позабавиться и, вместо того чтобы вести себя, как бог велел, вдруг выскочил неожиданно. Видимое вряд ли могло бы кого-нибудь удивить, но ведь он-то был невидим…

Его жажда к забавам была удовлетворена – все вокруг перемешалось. Раскиданная там и здесь солома из дворов ближайшего села летела куда только можно. Но, невидимый, он выскакивал со смехом ей навстречу в местах, где его меньше всего можно было ожидать. Сидящие на теплом асфальте бабочки были для него не менее интересны. Он так искусно их перемешивал, что они застревали у него между пальцами. Некоторые из них искали убежища у меня, влетая в открытое окошко машины.

На поле никого не было. Все спрятались, кого где застал ветер. Только один человек с трудом шагал вдоль шоссе, но ветер и его не оставлял в покое. Он раздувал штанины его брюк, делая его кривоногим, толкал его спереди, забирался между спиной и пальто, и человек делался как горбатый.

Я остановился и позвал путника к себе в машину. Он обернулся, сосредоточенно посмотрел на меня и без колебания сел справа. Люди, которые путешествуют на попутном транспорте, чаще всего бывают очень словоохотливы. Но у этого человека не было желания разговаривать, поэтому я проявил инициативу:

– Далеко?

– Куда угодно, лишь бы не быть на улице. – А немного погодя добавил: – Я опоздал на пловдивский поезд.

– Я еду через Пловдив, так что…

Я предложил ему сигарету. Человек поблагодарил и молча закурил. Внезапно мне показалось, что я его знаю. Может быть, мы вместе учились? Или познакомились в какой-нибудь компании? А может, просто ехали в одном трамвае и я запомнил его лицо?

Пока я строил догадки, мой спутник еле заметно улыбнулся, спросил, где у меня пепельница, стряхнул пепел и, не глядя на меня, проговорил одним духом:

–…Тысяча девятьсот сорок второй год от рождества Христова – Софийская этапная полицейская комендатура…

Захарий!.. С ним мы провели вместе одну ночь в этапной камере. Я хотел обнять его. Но он удержал меня и сказал, чтобы я следил за баранкой. Когда он повернулся ко мне, я заметил длинный шрам на его щеке.

– Сколько же лет мы не виделись?.. Наверное, лет двадцать шесть – двадцать семь?

– Пожалуй.

Шрам снова бросился мне в глаза. Странно, я не помнил, чтобы у него был шрам.

– Это откуда… от полиции?

– Не совсем от полиции. Через полгода после нашего знакомства меня снова арестовали в одной казарме. Только как тебе сказать… История этого шрама немного смешная…

– Если она тебя как-то компрометирует… я не настаиваю…

– Ну уж, компрометирует… Ты ведь знаешь, в те времена арестованных прежде всего избивали. Вот и я через час после ареста должен был получить

первую порцию. Для этого ко мне прислали одного совсем маленького солдата. Заметь, очень маленького. Сапоги на нем были такие широкие, что в каждый из них могли поместиться обе его ноги. А куртка доходила ему до колен.

Входит солдат в камеру и виновато смотрит, даже не на меня, а на обстановку.