«…Мир, меняющий обличье…» (Стихотворение Арсения Тарковского «Дождь»)

С. БРОЙТМАН

«…МИР, МЕНЯЮЩИЙ ОБЛИЧЬЕ…»
(Стихотворение Арсения Тарковского «Дождь»)

Как я хочу вдохнуть в стихотворенье

Весь этот мир, меняющий обличье:

Травы неуловимое движенье,

Мгновенное и смутное величье

Деревьев, раздраженный и крылатый

Сухой песок, щебечущий по-птичьи, —

Весь этот мир, прекрасный и горбатый,

Как дерево на берегу Ингула.

Там я услышал первые раскаты

Грозы. Она в бараний рог согнула

Упрямый ствол, и я увидел крону —

Зеленый слепок грозового гула.

А дождь бежал по глиняному склону,

Гонимый стрелами, ветвисторогий,

Уже во всем подобный Актеону.

У ног моих он пал на полдороге.

1938

1

«Дождь» не просто пейзажное стихотворение, а образец натурфилософской лирики, русская традиция которой восходит к Ф. Тютчеву. Уже у старшего поэта конкретная и имеющая самостоятельную ценность картина природы, не предполагающая никакого аллегорического истолкования, начала просвечивать символическими смыслами благодаря прямому параллелизму с образами душевной жизни и мифологическими мотивами. У Тарковского же в анализируемом стихотворении самоценный пейзаж не сопровождается отдельно от него идущими параллелями, но символический план с самого начала присутствует внутри него и заставляет прочитывать изображенную картину в неуловимо многозначной смысловой перспективе.

Стихотворение называется «Дождь», но оно – сплошное движение и превращение состояний природы и начинается в тот момент, когда мир в «предгрозье» меняет свое «обличье» (ср. более позднее стихотворение: «Мамка птичья и стрекозья, / Помутнела синева, / Душным воздухом предгрозья / Дышит жухлая трава» – и далее). Для воплощения этой и последующих метаморфоз поэт нашел идеальную строфическую форму – терцины, создающие образ перманентной незавершенности и перетекания строфических волн, которые могут разрешиться лишь тогда, когда ритм трехстиший будет оборван и замкнут отдельной строкой. Эти особенности внутренней формы строфы подчеркнуты у поэта благодаря сплошным и «открытым» женским клаузулам (обычно русский стих предпочитает альтернатирующие окончания).

Движение-перетекания и метаморфозы создаются и ритмико- синтаксической, и фонической, и словесно-образной, и композиционной (смена планов изображения и точек зрения) структурой «Дождя».

Взгляд говорящего сначала обращен вниз: «Травы неуловимое движенье», затем – вверх: «Мгновенное и смутное величье / Деревьев», – здесь первый в стихотворении анжанбеман, создающий ощущение разрыва и перехода и ритмико-синтаксически выделяющий «дерево». С этого момента «дерево» неизменно будет дано (в целом или по частям – ствол, крона) крупным планом, представая то в бытийном (как реальный предмет), то в компаративном (как часть сравнения) плане.

После травы и дерева говорится о песке, то есть опять о том, что должно было быть внизу, но стало по отношению к деревьям не низом, а верхом, ибо песок уподоблен птицам, в том числе на фоническом уровне, благодаря повторению свистящих и шипящих звуков («… раздраженный и крылатый / Сухой песок, щебечущий по-птичьи…»); здесь же появляется и анжанбеман, второй в стихотворении.

В итоге отношения низа и верха, заданные вначале, сместились – и возникла картина мира, в которой низ (песок) стал верхом (птицей). Заметим, что такое, хаотическое, смещение – первая, подготовительная фаза дождя. Но дыхание (пока еще «неуловимое движенье») стихии выявило и особое место дерева (отсюда «мгновенное и смутное величье»), порожденное его ролью протагониста, первым принимающего на себя удар стихии и являющегося медиатором между верхним и нижним миром. Мало того, в третьей терцине возникает нечто большее, чем обычное сравнение, – почти превращение дерева в «прекрасный и горбатый» мир – центральная метаморфоза, оформившаяся ровно к середине стихотворения.

Восьмая строка, где это происходит, многообразно выделена в «Дожде». Здесь первая точка в стихотворении – конец первого предложения, но и середина третьей из пяти терцин и абсолютный центр всего стихотворения (в нем 16 строк). Кроме того, перед нами первая – и именно в этом месте возникшая – редкая ритмическая форма пятистопного ямба, при которой пиррихий стоит на третьей (сильной по закону альтернирующего ритма) стопе. Строки такой ритмической формы появляются в «Дожде» трижды, каждый раз отмечая очередную метаморфозу в природе:

8. Как дерево на берегу Ингула.
9. Зеленый слепок грозового гула.
10. Гонимый стрелами, ветвисторогий.

Нельзя не заметить пропорционально нарастающего уменьшения интервалов между стихами этого типа (7-3-1), чем еще раз акцентируется нарастание грозы и движение-превращение внутри текста. Показательно, что после этой центральной строки темп ускоряется: остальные восемь строк составляют четыре предложения, но неравной длины (одна строка с анжанбеманом, три неполные строки четвертой строфы, три строки пятой строфы, завершающая строка).

Мы заметили, что «Как дерево на берегу Ингула» – нечто больше, чем различающее по своей природе сравнение. Действительно, это образ, основанный не на внешнем сходстве (как классические тропы), а на архаической семантике, воскрешающей мифологему мирового древа. Кроме того, здесь возникает синкретический эпитет «горбатый», относящийся одновременно и к «миру», и к «дереву» и исподволь мифологизирующий эти образы, подготавливая их связь с появляющимся позже оленем-человеком (Актеоном).