Кокосово-карточный мир литературных проектов. Оксана Робски

— Ты знаешь, я написала книжку.

— Зачем?

— Не знаю. Просто захотелось.

О. Робски. Casual

В отношении Оксаны Робски как писательницы критики-«интеллектуалы» в свое время были достаточно единодушны в своей отрицательной характеристике, которая зачастую сводилась к презрению не к прозе как таковой, а к «великосветскому» автору (еще и женщине!) и к образу жизни, описанному в романах. Единодушным казалось и мнение читателей. В начале 2000-х интернет-блоги пестрели отзывами и мнениями как о самой Робски, так и о ее книгах. Читатели разделились на явных снобов-интеллектуалов, для которых само появление «рублевских» среди писателей превратилось в символ апокалипсиса, и на апологетов нового стиля жизни и литературы. Вторые писали: «»Кэжуал» — это замаскированная под «женский роман» жесткая социальная сатира. Кто этого не понял — не умеет читать между строк…»

Подобной поляризации мнений Робски во многом и оказалась обязана своей популярностью, однако в действительности ее проза не исчерпывается ни тем ни другим. Романы Робски не символизируют никакого конца, так как вполне вписываются в литературный процесс нулевых, и не являются сатирой ни социальной, ни какой-либо иной; более того, в них нет никакого сатирического междустрочия. Единственное, в чем правы обе стороны, так это в том, что перед нами — массовая литература, которая всегда отражает изменения в социальной иерархии, которая «сканирует массу»¹. Робски фиксирует и проповедует совершенно новое для русской (но не для мировой!) литературы положительное отношение к богатству, описанию которого и посвящены все романы автора, причем без классического противопоставления богатства духовности.

Кажется, никто из писавших о «крупной прозе» Робски не учитывал один весьма важный факт: перед нами не литература, а модный бизнес-проект, как и другие, нелитературные начинания Оксаны. Изначально — с появлением романа «Casual» в 2005 году — она была более всего озабочена новизной и «неокученностью». Робски — отличный бизнесмен с хорошим нюхом на все то, что может принести деньги:

Все хотят прославиться. Некоторые просто стесняются в этом признаться. А если человек не хочет прославиться, значит, он псих. Или что-то замышляет. Или считает себя умнее всех.

Так проповедует Робски устами героини своего второго романа «День счастья — завтра» (2005). Робски не хочет быть этим самым психом и не хочет, чтобы кто-то считал ее умнее всех, — ведь неспроста в романах такое количество психотропных и поднимающих настроение препаратов (в том числе и кокаин), которые то и дело принимают герои ее романов (для тех же, кому психотропные уже не помогают, в романе «Устрицы под дождем» (2007) даже открывается элитный дурдом).

Писательское ее тщеславие — другого рода. Она не желает «умничать» и заигрывать с «интеллектуальной элитой», но не потому, что не может или не могла бы, а лишь потому, что эта ниша уже занята Т. Толстой, Л. Улицкой, Д. Рубиной и др., чьи произведения (проекты?) апеллируют к новой русской интеллигенции, желающей видеть на страницах новой русской литературы знакомых героев и объединенной во многом общим ставшим модным презрением к «совку». Нет, если современная интеллигентская отечественная проза движется по пути подражания русской классической литературе, то Робски старается набросать контуры литературы новой русской буржуазии (названной «светским реализмом»), противопоставленной интеллигентской прозе новой русской «аристократии».

Как и телепроект товарища Робски по цеху, а в будущем — соавтора и героини «Casual 2» (2009) К. Собчак — «Дом 2», проза первого рублевского автора не ведет диалог с интеллигенцией, а адресуется к людям более молодым, менее образованным и ослепленным новорусским бумом нулевых. Отсюда и щегольские антиблоковско-белые приземленные образы, демонстрирующие, что и новый homo glamorous не «свободен от унитаза» («День счастья — завтра»), образы, которые становятся центральными в «антигламурном» направлении русской литературы этого же периода (взять, например, «Духless» С. Минаева).

Робски выбирает для описания знакомую ей среду и, что еще более важно, среду, ранее никем не исследованную, — Рублевское шоссе, где «наиболее полно представлены те из популяции Земли, кто способен выжить при любых условиях, даже во время смуты» («Эτа Тета», 2008), оазис богатства, противопоставленный «мерзкой, нищей жизни» («Устрицы под дождем»).

Однако способность «рублевских» выжить при любых условиях (о которой, правда, говорит в романе инопланетянин) явно преувеличена. Несомненно, «князи из грязи» романов Робски проявляют небывалую сноровку и умение делать деньги из воздуха — этому у них можно только поучиться, но подобное умение является скорее приспособленчеством и ловкостью, характерными для периодов смуты, в частности — для периода перестройки и нулевых. Вне кокосово-карточного² мира такие люди терпят неудачи и оказываются крайне несостоятельными. Они живут в узком пространстве стереотипов, созданных, как и деньги, на пустом месте: марки, бренды, купленные обязательно без скидок, о которых говорить запрещено; классические русские мифы: как то — о том, что слова «душа» и «любовь» популярны особенно в России; модные и немодные места для жилья и отдыха; употребление кокаина через свернутые из купюр трубочки; домработница, ворующая шубы, — одно из низших существ, «живущих на чаевые», на чью зарплату можно купить только две порции роллов «Калифорния»: «В домработницы идут те, у кого в жизни что-то не получилось. Кто делать ничего другого не умеет. Или за легким заработком» («День счастья — завтра»); возрождающаяся русская «духовность» — воцерковленные герои романов ходят в церковь, которую неизменно называют храмом, ставят свечки, взывают к помощи Бога (кстати, неспроста вездесущий дьякон Андрей Кураев входил в члены жюри премии «Национальный бестселлер», на которую выдвигался и первый роман Робски). Герои и героини романов погрязли во «всем таком буржуазном. Чтобы этого было много. Всего too much» («Любоff/on», 2006).

Робски можно назвать писателем, на страницах своих романов отразившим существенный период русской истории, связанный в том числе и с попытками «реставрации литературоцентричности»: ее проза «формирует целевую аудиторию, позиционирует темы, выставляет товар, экспериментирует с евроканоном, валоризует советскую литературу, обналичивает классику. Пытается стать привлекательным полем для реальных и символических инвестиций»³. Перед нами «первое поколение богатых девочек», мечтающих стать «первым поколением счастливых старушек в Москве» («Casual»), поколение «рафинированных бездельников с первичными признаками интеллектуала» («День счастья — завтра»). Хотя сложно согласиться с подобной классовой самоидентификацией.

Золотая молодежь существовала всегда, даже в практически неназываемом вполне «целенаправленно» Советском Союзе. Изменились не столько явления, сколько акценты: гэдээровские джинсы, американская жвачка, чешская мебель обернулись новыми брендами и «стильными» топосами тусовок. «Первичными признаками интеллектуала» стали два высших образования, изучение иностранных языков, ранее доступные и применяемые только в ЦК и МИДе, ловкое управление бизнесом. По этой причине в романе «Любоff/on» появляется извечная мифологема Золушки — Даша, девушка-аспирантка из «хрущобы», влюбленная в олигарха, который видит в ней чистоту и неиспорченность и полную противоположность своей жене Ладе.

1. Соколов Е. Аналитика масскульта. СПб.: Санкт-Петербургское философское об-во, 2001. С. 183.[↩]
2. «Кокосом» в романах называется кокаин; карта = кредитная карта.[↩]
3. Данилкин Л. Парфянская стрела. СПб.: Амфора, 2006. С. 301.[↩]