И ходят мародеры в наш зоомагазин…

Выход мемуаров Льва Львовича Толстого (1869–1945) мог стать событием, открытием нового литературного имени в толстовской семье, восстановлением справедливости по отношению к автору, пополнением копилки знаний специалистов и просто любителей Толстого. Однако этого не произошло. Слава, если и будет, то скандальная, а уж скандалов‑то в жизни Л. Л. Толстого было достаточно. Его новую литературную жизнь в России хотелось начать с чистого листа, пусть и с большим опозданием. Не случилось.

Машинописный экземпляр книги мемуаров Л. Л. Толстого «Опыт моей жизни» с большой авторской правкой, привезенный мне Сергеем Михайловичем Толстым для работы и подготовки к публикации в России, кочевал по издательствам, которые в начале 1990‑х годов лопались одно за другим. В отделе рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого в Москве мне много раз предлагали передать им подлинник мемуаров. Сейчас я понимаю, что этого нельзя было делать, но тогда мне казалось, что главное – сохранить документ.

В итоге через много лет мемуары Л. Л. Толстого «Опыт моей жизни» с моим вступительным словом, комментариями и хронологической таблицей появились на сайте парижского электронного литературного журнала «Окно»¹, а музей Л. Н. Толстого выпустил книгу, в которую вошли мемуары Л. Л. Толстого и его переписка с отцом. Функцию вступительного слова торжественно отдали книге Павла Басинского «Лев в тени Льва: История любви и ненависти» (в дальнейшем при цитировании номер страницы указывается в скобках). В обоих изданиях есть ссылки на мои публикации, так что никаких претензий по форме быть не может. А по сути – в пространстве двух вышедших книг доминирует дух мародерства.

Вместо двух томов, предложенных мной, в которые могли бы войти мемуары «Опыт моей жизни» в трех книгах, научная биография, публикации автора, неизвестные в России, и, возможно, фрагменты воспоминаний детей Л. Л. Толстого (или, по другому варианту, его лучшая книга «Яша Полянов: Воспоминания для детей из детства»), – повесть «Яша Полянов» издана в ста (!) экземплярах, как насмешка над потенциальным читателем, а две разношерстные книги производят удручающее впечатление. Две – потому что функция научного комментария, без которого любые мемуары мертвы, была передоверена беллетристу, не очень владеющему материалом, но выбранному русскими потомками Толстого. Оспаривать их выбор не имеет смысла, так что посмотрим на результат.

Если сравнить верстку 2007года, подготовленную руководителем издания 2014года, то разночтения в комментариях минимальны – при том, что сам жанр комментария практически уничтожен. С одной стороны, это означает, что одно имя составителя книги заменено группой лиц, с другой – что почти ничего нового в издание мемуаров Л. Л. Толстого не включено. То есть мои аргументы отвергнуты в принципе и стороны остались при своих взглядах. Тогда я отказалась от издания мемуаров Л. Л. Толстого в столь усеченном виде. Через много лет очень похожий на этот вариант комментария был опубликован за другими подписями.

Удивление вызывает ярко выраженное нежелание оторваться от заготовок 2007 года даже тогда, когда этого требует материал. Например, проникновенные страницы в парижской части воспоминаний Л. Л. Толстого посвящены его возлюбленной, молодой художнице, которую автор – вслед за Огюстом Роденом – называет «милой Францией».

Я искала ее в окружении Огюста Родена, а нашла с помощью друга шведских Толстых, Татьяны Леонидовны Балдовской, сделавшей для музея перевод шведские документы из архива Л. Л. Толстого, среди которых были и воспоминания его старшего сына, Павла Львовича, или Пали, как называли его в семье.

В 2007 году этот был единственный источник, на который можно было сослаться в комментарии. Через несколько лет открылись новые возможности, позволяющие уточнить образ женщины, так много значившей для Л. Л. Толстого. На сайте журнала «Окно» есть эти данные, в том числе и сведения о родных². А в опубликованной книге с сайта берутся даты жизни возлюбленной Л. Л. Толстого, а все остальное оставляется без внимания³. Память девятилетнего Пали в общих чертах сохранила канву событий. Нанести рисунок и попробовать вышить что‑тосвое комментаторам не захотелось.

В американской главе книги воспоминаний они и вовсе обошлись без дополнительных сведений, как, впрочем, и в той части повествования, в которой речь идет о посещении Л. Л. Толстым в разгар Первой мировой войны Японии и Индии.

Однако отказ от примечаний или их явное сокращение в некоторых местах приводит к потере смысла. Так, шестая глава КнигиII мемуаров Л. Л. Толстого, в которой события отнесены к 1910 году, а на деле происходили уже после смерти отца, то есть весной 1911 года, никак не выделена в комментарии, и этот сбой памяти – единственный столь серьезный сбой памяти Л. Л. Толстого – не оценен вовсе. Сравните это с тем, что есть на сайте журнала «Окно», и станет ясно, что можно делать с архивным документом, а что не рекомендуется.

В тех немногих случаях, когда предпринята попытка дополнить мой комментарий или изменить его, сделано это грубо и невпопад, с единственной целью, чтобы тексты различались хоть чем‑нибудь. Например, на странице 396 введен большой фрагмент воспоминаний А. В. Левицкой (урожденной Олсуфьевой), но точная дата данной записи не установлена⁴, и следовательно, ценность ее введения в контекст мемуаров Л. Л. Толстого минимальна. Или другой пример: хорошая публикация об истории исполнения завещания Л. Н. Толстого в 1911–1914 годах⁵ включена в комментарий к процессу составления Толстым последнего завещания (с. 419).

Слепые мемуары, без вступительного слова и без научного справочного аппарата, частью которого является комментарий, ничего не дают читателю. А безусловная ценность книги воспоминаний Л. Л. Толстого «Опыт моей жизни» состоит в ее достоверности и той степени искренности, которая заставляла сына Толстого снова и снова возвращаться к событиям лета 1910 года и его последствиям.

Переписка с отцом, включенная в книгу мемуаров, не компенсирует пробелы. Комментарий к письмам весьма скромный, а в тех редких случаях, когда хоть что‑то поясняется, невооруженным глазом видно, что это прямое заимствование, как в случае с письмом от 16 октября 1905 года, включенном в примечания к письму от 28 ноября 1905 года (с. 518–519)⁶.

Кроме того, в той части повествования, где речь идет о событиях лета 1910 года, в тексте мемуаров и в комментарии дважды допущена ошибка в записи из Дневника Толстого (с. 101 и 419): «Приехал Лева. Небольшой числитель, а знаменатель ∞»⁷. Вместо знака ∞ дважды стоит вопросительный знак. Возможно, это просто досадная глазная ошибка или небрежность.

*   *   *

Книга воспоминаний Л. Л. Толстого «Опыт моей жизни» доведена до 1917 года. Сохранилось несколько набросков продолжения мемуаров. Их можно и нужно комментировать, включая ссылки на итальянские и шведские архивы⁸. Но это осталось за кадром, вероятно, в надежде, что представленная ранее книга П. Басинского «Лев в тени Льва» примет удар на себя и своей нарочитой экстравагантностью уведет в сторону от возникающих вопросов.

Авантюрная задумка – развенчать Льва Толстого через судьбу его третьего сына Льва – наложилась на лихаческий стиль изложения, без соблюдения хронологии, с перепрыгиванием с одной даты на другую, с одной цитаты на другую и с плоским, примитивным пересказом как главным способом изложения событий. В результате вместо открытия нового имени – погремушка. Шумподнят, а в памяти ничего. Общее впечатление – к сожалению, пакостное, и с этим уже ничего не поделаешь.

У комментаторов «Опыта моей жизни» были хотя бы формальные причины без угрызений совести присвоить оставшийся в музее рабочий материал и пользоваться моим текстом как своим. У П. Басинского таких оснований нет, а потому он выбрал другую линию поведения. С одной стороны, несколько ссылок и слов благодарности. С другой – циничное и последовательное переиначивание сути публикаций, из которых он черпает материал для своих обескураживающих выводов. И если проанализировать, когда и при каких обстоятельствах появляется ссылка на мое имя, то возникает странная закономерность. Как только П. Басинскому нужно в чем‑то обвинить Л. Н. Толстого, так появляется ссылка на авторитетное мнение. В случае с Львом Львовичем – за отсутствием других имен чаще всего берется мое, в полной уверенности, что автор в том возрасте, когда уже не тратят время на спор со столь раскрученным похитителем.

Действительно, у нас с П. Басинским разный запас жизненного времени, но и разный опыт работы с источниками. Должна огорчить П. Басинского: он совсем не оригинален. В конце XIX века в русской культуре было немало переделывателей,и эта проблема уже обсуждалась. Так, талантливый фельетонист Сергей Сергеевич Гусев (1854–1922), известный под псевдонимом Слово Глаголь, в начале нового театрального сезона предложил читателям

 

…разобраться с репертуаром. Дело в том, что драматические кухмистеры Петербурга и Москвы за лето настряпали такую массу драм, трагедий и комедий, что сценическому исполнителю вполне извинительно остановиться в изумлении перед этим запасом печатной и писаной бумаги. Гг. Крыловы⁹, Шпажинские¹⁰, Терновские¹¹, Гэ¹² открыли шлюзы своего вдохновения, в большинстве случаев заимствованного у французов, и пустили такие потоки драматургии, что впору надевать калоши, чтобы не промочить ноги. Посмотрите только: г. Крылов, этот замечательный рыболов из садка французской литературы, написал три пьесы; г. Шпажинский изготовил столько же<…> г. Гэ ставит свою пьесу «Самородок», переделанную из повести И. А. Салова «Ольшанский молодой барин»¹³…

Согласитесь, что это действительно целый ворох драматургии, хотя и не такой, которой стоило бы заниматься Лессингу…¹⁴

 

Среди них самыми известными и успешными были окрылители¹⁵и сплющиватели¹⁶. Специализировались они прежде всего на переделке сочинений для сцены, так как это было достаточно выгодное занятие¹⁷, а за авторов вступались критики¹⁸.

На сегодняшний день поле деятельности передельщиков расширилось за счет возможностей интернета, а атомизированное профессиональное сообщество не в состоянии адекватно реагировать на этот беспредел, а потому подход, продемонстрированный П. Басинским, – беру там, где нахожу, и вставляю в тот контекст, который сочту нужным, – представляется мне показательным для современного состояния литературных дел.

От скрупулезной выверенности текста и проверки подлинности документа до пляски на костях давно ушедшего автора, действительно, дистанция огромного размера. Метод П. Басинского элементарно прост: несколько щелчков компьютерной мышкой – и текст твой. Но чужой текст не влезает в другие смысловые рамки, попытки его приспособить не удаются, и часто фраза, вырванная из контекста, превращается в жвачку¹⁹.

Я остановлюсь только на примерах, вызывающих у меня резкое отторжение и бросающихся в глаза в 10% самостоятельного текста, которые есть в книге П. Басинского.

*   *   *

Приступая к анализу нового документа (в данном случае мемуаров Л. Л. Толстого), важно обозначить круг источников, с помощью которых устанавливается его степень достоверности. Это главный критерий, который позволяет отделить мемуары, созданные на лестничной клетке (а таких много), от подлинных. Книга П. Басинского должна была ввести читателя в яснополянский мир, познакомить с семьей и при этом сосредоточить внимание на третьем сыне Толстого, его притягивании к отцу и отталкивании от его образа мыслей. А вышла фальшь – и ничего кроме фальши. Нельзя, заимствуя из источников, имеющих разную степеньдостоверности, создать нечто новое, живое и убедительное по той простой причине, что материал сопротивляется. И тогда в ход идут прямые подтасовки.

Самая очевидная из них связана с именем профессора Владимира Федоровича Снегирева (1847–1916), вызванного в Ясную Поляну в критический для С. А. Толстой момент и, по существу, спасшего ей жизнь проведением операции на месте. Воспоминания В. Снегирева вошли в юбилейный сборник 1908 года и с тех пор редко переиздавались. Но П. Басинский не цитирует почтенного профессора, встречавшегося с Толстым и сохранившего в памяти свой образ писателя. Его основной метод – пересказ, а лучше – двойной, а то и тройной пересказ. И совсем замечательно, если удается найти промежуточного рассказчика с такой безупречной репутацией, как, скажем, у В. Булгакова, последнего секретаря Толстого.

Воспоминания В. Булгакова о встрече с профессором Снегиревым понадобились П. Басинскому только для того, чтобы вложить в уста доктора фразу: «Осторожно, Толстой!» (с. 9). Однако именно этих слов в книге воспоминаний В. Булгакова «Как прожита жизнь» нет.

В. Булгаков много раз дополнял и уточнял свои воспоминания. Имя проф. Снегирева появилось на последнем этапе, когда основной корпус мемуаров был практически готов. Перечитывая рукопись, В. Булгаков расширил раздел, касающийся его пребывания в Москве накануне вынужденного отъезда. Он ввел образ матери, Татьяны Никифоровны Булгаковой (урожденной Исаковой; 1866–1922), и в связи с ней еще раз уточнил, что С. А. Толстая относилась к нему действительно с особой деликатностью и заботой, так непохожей на то, что видели все в год ухода Толстого из Ясной Поляны. И только благодаря участию С. А. Толстой его мать была срочно принята проф. Снегиревым и им самим прооперирована в клинике осенью 1916 года. Не забыл В. Булгаков отметить и то, что знаменитый врач так и не сказал ни больной, ни ее сыновьям, что рака‑то нет. Профессору Снегиреву было 69лет и жить ему осталось несколько месяцев.

Эпизод, привлекший внимание П. Басинского, в книге воспоминаний В. Булгакова выглядит так:

 

Мы с мамой еще раз ходили в особнячек благодарить профессора. Тут он, оставив свою бывшую пациентку в приемной, увел меня в свой кабинет и завел разговор о Толстом. Миросозерцание Льва Николаевича не удовлетворяло его. Он хотел и меня, как молодого человека, предостеречь против «неразумного» увлечения Толстым.

– Помните, – говорил он, – что Толстой поглощает людей. Всех, кто к нему приближается, он поглощает без остатка, и как бы ни был талантлив тот или иной человек, он, увлекшись Толстым, все отдает ему, и от него уже ничего не остается…

Слова эти я часто вспоминал потом, когда мне казалось, что я сам стою на границе своего полного «поглощения» яснополянским мудрецом и гениальным человеком. Хотелось спасти остатки «своего»²⁰…

 

Близко это или далеко от реплики «Осторожно, Толстой!» каждый решает сам. В. Булгаков всегда выделял правку цветным карандашом или чернилами, а смысловые дополнения в текст часто датировал. Отделить у него конъюнктурные вмешательства в ход его мысли от его собственных изменений можно. В данном случае этого нет. Зловещая фраза повисает в воздухе в самом начале книги с тем, чтобы потом, в нужный момент, автор мог к ней вернуться.

И П. Басинский вернется к профессору Снегиреву еще раз, когда речь зайдет непосредственно об операции С. А. Толстой в 1906 году. Л. Л. Толстого в Ясной Поляне нет, напрямую с ним этот эпизод не связан, но П. Басинскому он показался выигрышным как доказательство того, что Толстой не только не способен ценить современную науку, но и напрочь лишен таланта любить и может только осложнять жизнь своих близких (с. 415–420).

Ни в Дневнике Л. Н. Толстого, ни в дневнике Д. Маковицкого «У Толстого: Яснополянские записки» ничего похожего нет. Есть эпизод в романе Ивана Наживина²¹, канву которого П. Басинский частично перенес в свою книгу, особенно во второй ее части. Не только перечень событий и основных действующих лиц, но даже цитаты воспроизведены. Зачем искать что‑то свое, если другие так удачно все уже нашли?

И.Наживин показал читателю духовные искания Толстого. Он внимательно прочел воспоминания В. Снегирева, и тональность их, их общий настрой были ему близки. П. Басинский на первых страницах книги создал образ сумасшедшего Толстого, безумные поступки которого безмерно осложняли жизнь семьи с 1881 года. Поэтому событие, случившееся в Ясной Поляне осенью 1906 года, дается крупным планом, хотя оно никакого отношения к Л. Л. Толстому не имеет. Но П. Басинскому важно заставить читателя поверить в то, что Толстой не был способен сострадать, любить, жалеть даже свою жену, а только ждал ее смерти.

Но вот что писал на самом деле проф. В. Снегирев:

 

Когда брюшная рана была зашита, я послал сказать семье Толстых, что операция кончена<…>Марья Львовна принесла мне отцовский халат, в котором я и вошел в бывшую спальню графини, чтобы показать семье Толстых удаленную опухоль.

Уходя из комнаты, я встретил Льва Николаевича. Он был бледен и сумрачен, хотя казался спокойным, как бы равнодушным. И, взглянув на кисту, ровным, спокойным голосом спросил меня:

– Кончено? Вот это вы удалили?

 

П. Басинский от себя добавляет одну фразу: «Опухоль, размером с детскую голову, показали Толстому» (с. 418;курсив мой. – В. А.). И повторяет ее вновь, выстраивая свою систему ценностей:

 

…Толстой чувствовал себя духовно уязвленным. Он настроился на то, чтобы встретить смерть жены как «раскрывание» ее внутреннего существа, а вместо этого получил от Снегирева гнойную кисту размером в детскую голову. Толстой казался спокойным при виде этой кисты, но на самом деле испытал сильнейшее духовное потрясение. Потому что вот эта гадость была истинной причиной страданий жены.

Как все просто…

Толстой чувствовал себя проигравшим, а Снегирева – победителем. Скорее всего, Снегирев понял это, судя по тональности его воспоминаний… (с. 420;курсив автора).

 

В. Снегирев же писал так:

 

…К концу четвертых суток, утром, я пришел проститься с Л. Н. в его кабинет <…> Он был сумрачен и принял меня очень сухо<…> Он был мало разговорчив, сидел все время нахмурившись и, когда я стал с ним прощаться, даже не привстал, а, полуповернувшись, протянул мне руку, едва пробормотав какую‑то любезность. Вся эта беседа и обращение его произвели на меня грустное впечатление. Казалось, он был чем‑то недоволен, но ни в своих поступках и поведении или моих ассистентов, ни в состоянии больной причины этого недовольства я отыскать не мог. Обсудивши все, я приписал это мрачное состояние его усталости и измученности.

 

Почти весь этот фрагмент вошел в пересказ П. Басинского (с. 419).

Но дело в том, что воспоминания В. Снегирева на этом не кончаются. Доктор пытался понять состояние Толстого и нашел для этого слова, которые П. Басинскому показались лишними. Приведу их полностью, чтобы читатель сам мог сравнить оба текста.

 

В нем, несомненно, происходила великая борьба: отрывалась от него половина его существа, нарушалась цельность продолжительной жизни.

И он однажды сказал больной графине:

– Вот ты лежишь и не ходишь, и не слышу я по комнатам топота твоих ног, и знаешь, не слыша их, я плохо читаю и плохо пишу.

И в те минуты, когда он посещал ее после операции, сколько нежной трогательности было в его взгляде, его голосе при обыкновенно шутливых выражениях!

А тут в тихую, размеренную жизнь ворвалось что‑то чуждое и, может быть, враждебное ему. Явилась масса новых людей, перевернувших весь порядок жизни для своих целей, сбивших с ног прислугу, заставивших всех говорить только об операции, волноваться только операцией. И все это происходило под стоны и крики больной, которой становилось все хуже и хуже. Тяжелое спустилось в дом и всех придавило. Он один стоял вдали и, уходя в парк, молился там. Что должно было совершаться в душе его, в этой уединенной скорби?! И что же удивительного, что что‑то оскорбленное закралось в его душу и что это оскорбленное падало на главного виновника – оператора. Кто пережил приготовление к операции, операцию на близких людях, кто испытал, что ни ум, ни знания, ни энергия не ускорят часов благополучия, кто знает, что время тянется с подавляющей утомительностью, тот поймет, что единственное утешение повторять в это время фразу: «Выше лба уши не растут». И только когда уже все кончится и ближайшая опасность исчезнет, тогда только скажешь: «Слава Богу, пронесло!»

Через месяц я снова был в Ясной Поляне, снова увидел приветливых, ласково расположенных ко мне детей Льва Николаевича, графиню, изящно одетую, и ласкового гостеприимного хозяина. Л. Н. встретил меня с обольстительною приветливостью и джентльменством. Речь его лилась скромно, изысканно, с трогательною дружелюбностью. Я увидел юного льва. И такое сильное впечатление, такой контраст отъезда и приезда моего оставил Л. Н. во мне, что я сказал себе: «Больше не хочу видеть его, ибо уже никогда не увижу его в таком обольстительном виде. И пусть я умру с этим впечатлением. Это – мое«²².

 

В книгу П. Басинского этот фрагмент не вошел. Он не вписывается в концепцию, согласно которой сумасшедший старик отравлял жизнь своим близким. Зато этот случай был использован помимо романа И. Наживина еще в книге Владимира Жданова²³.

*   *   *

Итак, документ и его художественное осмысление сопрягаются вместе. Прием рискованный, особенно если источник такой сомнительный, как книга С. А. Толстой «Моя жизнь», законченная после смерти Толстого и призванная перебить впечатление от многих страниц в его Дневнике. Этими воспоминаниями надо пользоваться с большой долей осторожности, проверяя и выверяя данные и, особенно, тональность и эмоциональный фон. 3 августа 1916 года В. Булгаков в Ясной Поляне записывает разговор Т. Кузминской с Т. Сухотиной-Толстой по поводу только что прочитанной книги С. А. Толстой:

 

Т. А. Кузминская знакомилась частями с обширными записками Софьи Андреевны под названием «Моя жизнь» и потом говорила об этих записках Татьяне Львовне:

– Да там все неправда! там ничего <от> правды нет! А этому всему будут верить!

Татьяна Львовна ответила тетке:

– Вот Америку открыла! Я всегда это знала, что там ничего <от> правды нет²⁴.

 

П. Басинский же доверяет всем утверждениям С. А. Толстой, щедро дополняет ее рассказ цитатами, а чаще простым пересказом мемуаров Л. Л. Толстого (вместе с моим комментарием, разумеется). Таким образом, воспоминания разной степени достоверности, написанные с разной установкой, монтируются впритык, нанизываются друг на друга, как, например, в эпизоде отказа Толстого от имущества и раздела его между членами семьи (с. 127–130), работы на голоде, в эпизодах болезни и длительного лечения Л. Л. Толстого в России и за границей.

Второй случай подмены понятий связан с натягиванием на Л. Л. Толстого мундира Победоносцева.

 

Согласно воспоминаниям сына Павла, после встречи отца с царем Дора шутливо называла мужа «тайным советником». Но, по-видимому, для Льва Львовича это было не шуткой. Какое‑то время он лелеял в себе мечту: стать новым Победоносцевым при новом царе. Но не тем Победоносцевым, который, по выражению Константина Леонтьева, «подморозил Россию», не тем, что, по словам Блока, «простер» над нею «совиные крыла». Лев Львович видел себя в роли реформатора. Причем не только политической системы, но и русской церкви, о чем недвусмысленно писал царю в том же сентябрьском письме 1912 года (с. 401–412).

 

Действительно, Л. Л. Толстой хотел приносить пользу, с годами стал убежденным монархистом, встречался с Николаем II и неоднократно писал ему²⁵, отдал своих сыновей сначала в Тенишевское училище, а потом добился их перехода в Императорское училище правоведения²⁶, чтобы из них выросли государственники, и неоднократно говорил и писал об этом²⁷. Но все это было значительно позже, и представить Л. Л. Толстого на месте Победоносцева может только человек с буйным воображением.

Пересказывая воспоминания П. Л. Толстого, П. Басинский не учел одного: в январе 1905 года Пале было 4½ года и о Победоносцеве он не имел понятия. Что касается ироничного обращения Д. Ф. Толстой, то она могла подтрунивать над мужем, который, может быть, и искал места, хотел служить и получить чин тайного советника, но слишком уж был непохож на знакомых тайных советников²⁸.

Третий пример связан с центральной линией книги П. Басинского: Толстой повинен не только в болезни Льва и несчастьях семьи, но и в болезни России. Иначе говоря, «Толстой как болезнь» и «Болезнь – Россия«. В угоду этому утверждению принесена судьба Л. Л. Толстого – литератора, публициста, драматурга и скульптора. Вместо анализа разнообразного фактического материала – ярлыки и клише с одной единственной целью – обвинить во всем Л. Н. Толстого.

Это самое уязвимое место книги П. Басинского. Видимо, сбросить кого‑нибудь из великих – наша ново-старая литературная мода. Когда за душой нет ничего, так и хочется кого-нибудь ниспровергнуть. Не лучше ли остановиться и подумать?

 

Теперь по поводу фактических ошибок. Для издания, предназначенного для массовой аудитории, их даже слишком много.

Вот фрагмент, посвященный Т. Сухотиной-Толстой:

 

Однажды она напишет в дневнике: «Очень грустно. Жалко молодости. Хочется любви».

Это написано в 1895 году, когда Татьяна увлеклась женатым последователем отца Евгением Ивановичем Поповым (с. 25).

 

На самом деле запись в дневнике Т. Сухотиной-Толстой датируется 19 апреля 1896 года²⁹, а пик увлечения Е. Поповым пришелся на 1894‑й год³⁰.

 

Все, что касается Т. Сухотиной-Толстой и брака ее дочери с Леонардо Альбертини (с. 26), П. Басинский заимствовал у С. М. Толстого в той части, где доминируют штампы: дворец, светская атмосфера, аристократическая элита, – а другую часть сознательно пропустил. На самом деле отец Леонардо, сенатор ЛуиджиАльбертини (1871–1941), вскоре после прихода Муссолини к власти купил участок земли в местечке Торре‑ин‑Пьетра в 30 километрах от Рима и организовал там образцовую молочную ферму, которая в прямом и переносном смысле помогла выжить многим русским эмигрантам, в том числе и Л. Л. Толстому³¹.

26 сентября 1930 года Т. Сухотина-Толстая писала старшему брату С. Л. Толстому в Москву:

 

Таня выходит замуж за итальянца, которого она любит уже полтора года. Зовут его Leonardo Albertini, ему 27 лет, он доктор прав, а занимается он хозяйством в римской компании, где у отца большие земли<…> Единственное обстоятельство, которое будет для Тани тяжело, это именно их обеспеченное положение среди нищеты всех друзей и родственников. Наша трудовая жизнь здесь была очень хороша.

1. URL: http://okno.webs.com/No8/heritage.htm [↩]
2. См.: Толстой Л. Л. Опыт моей жизни: Мемуары в 3‑х кн. Кн. II. Гл. 4, примеч. 144–145, 163 // Окно. 2012. № 10 (13). URL: http://okno.webs.com/No10/tolstoy.htm, http://oknopoetry.narod.ru/No10/ comments.html [↩]
3. П. Басинский, кстати, полностью перенес этот фрагмент в книгу. Он не стал превращать Жизель Бюно‑Варилью (1890–1957), дочь успешного инженера, инициатора строительства Панамского канала в концеXIX – начале ХХ века Филиппа‑ЖанаБюно‑Варильи(1859–1940) и аристократки Идыде Брюнхоф(1859–1948), в дочь влиятельного редактора и владельца газеты «Matin» МорисаБюно‑Варильи (1856–1944), как сделали комментаторы мемуаров. [↩]
4. См.: Воспоминания Анны Васильевны Левицкой / Публ., вступ. ст. и прим. Е. Ю. Ивановой и Е. Н. Олсуфьевой // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв.: Альманах. Т. IX. М.: Студия ТРИТЭ: Рос. архив, 1999. С. 272–273. [↩]
5. См.: Ядовкер Ю. Д. К истории исполнения завещания Л. Н. Толстого (1911–1914 гг.) // Толстовский ежегодник – 2001. М.: Государственный музей Л. Н. Толстого, 2001. С. 453‑472. [↩]
6. Оба письма были введены в научный оборот в статье: «Время идет интереснейшее…»: Письма Л. Л. Толстого к Николаю II / Публ. В. Н. Абросимовой и С. Р. Зориной // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1992 год. СПб.: Академический проект, 1996. С. 127, 129–131. См. также оба письма полностью в моих комментариях в публикации: Толстой Л. Л. Опыт моей жизни… Кн. II. Гл. 3, примеч. 117 // Окно. 2012. № 10 (13). URL: http://okno.webs.com/No10 /tolstoy.htm, http://oknopoetry.narod.ru/No10/comments.html [↩]
7. См.: Толстой Л. Н. Полн. собр. соч. в 90 тт. Т. 58. М.: Гослитиздат, 1934. С. 75. (В дальнейшем – ПСС с указанием тома и страниц). [↩]
8. См.: BelodubrovskyE.B. The L.L. Tolstoy archieves, Carolina Rediviva library, university Uppsala //Tolstoy studies journal. Ottawa-Toronto, 2005. Vol. XVII. P. 91–94;Белодубровский Е. Граф Лев Толстой Второй // Новый журнал. № 255. 2009. С. 322–350; Giuliano G.Irussiallacorte’ diMussolini // ArchivioRusso-Italiano (Русско-итальянский архив). Т. V. Salerno, 2009. P. 303–323;Джулиано Дж. Русские при «дворе» Муссолини // Персонажи в поисках автора: Жизнь русских в Италии ХХ века / Перевод с итал. А. В. Ямпольской;сост., науч. ред. А. д’Амелия, Д. Рицци. М.: Русский путь, 2011. С. 286–294. [↩]
9. О Викторе Александровиче Крылове (1838–1908) см. примеч. 15.[↩]
10. Ипполит Васильевич Шпажинский (1844–1917) был автором многих драм, в том числе стихотворной трагедии в 5‑ти действиях «Чародейка: Нижегородское предание» (1884), вдохновившей П. И. Чайковского на создание одноименной оперы. [↩]
11. Вероятно, речь идет о переводчике и авторе многих водевилей Константине Августовиче Тарновском (1826–1892), писавшем также подпсевдонимами Семена Райского и Евстафия Берендеева. Постановка одной из переделанных драм К. Тарновского «Чистые и прокаженные» дала толчок к созданию пародии А. Чехова «Нечистые трагики и прокаженные драматурги» (1884). См.: Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Т. 2. М.: Наука, 1975. Сочинения. Т. 2. С. 319–322; 543–545.[↩]
12. Младший брат художника, Иван Николаевич Ге (1841–1893) перевел и переделал много пьес, некоторые из которых шли на сцене Императорских театров (см. след. примеч.). [↩]
13. Важное, на мой взгляд, замечание. Критик одернул переделывателя, как только он перешел рамки дозволенного: И. Ге решил снять подпись своего коллеги и ставить пьесу как свою. См.: Ге И. Н. Самородок: Комедия в 4‑х действиях и 5‑ти картинах: Из повести И. А. Салова «Ольшанский молодой барин». М., 1885.[↩]
14. См.: Воскресный листок / Слово Глаголь // Саратовский листок: Газета обществ., полит. и лит. 8 сентября 1885 г., № 192. С. 1.[↩]
15. По имени В. А. Крылова. Это понятие вновь возникло в печати в связи с одной из его работ – инсценировкой романа Достоевского «Идиот», предпринятой вместе с критиком и театральным деятелемОсипомГригорьевичем Этингером, выступавшим подпсевдонимом С. Сутугин. См.: Идиот: Драма в 5 действиях, переделанная из романа М. Ф. (sic! – В. А.) Достоевского В. Крыловым и Г. Сутугиным (С. – В. А.). М., 1899. См. также: Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. III. М.: Изд. Всесоюз. кн. палаты, 1958. С. 145. [↩]
16. По имени драматурга, театрального критика, а также тайного советника и юрисконсульта министра внутренних дел Якова АлексеевичаПлющевского-Плющика (1845–1916), известного под псевдонимом Я. А. Дельер. Ожесточенную полемику вызвалаего инсценировка романа Достоевского «Преступление и наказание». См.: Преступление и наказание: Драм. сцены в 10 картинах, с эпилогом: По роману Ф. М. Достоевского / [Инсценировка] Я. А. Дельера. СПб., 1900. См. также: Масанов И. Ф. Словарь псевдонимов русских писателей, ученых и общественных деятелей. Т. IV. С. 373.[↩]
17. По словам С. Гусева, «поспектакльная плата драматургам составляет 10% валового сбора». См.: Саратовский листок. 8 сентября 1885 г., № 192.[↩]
18. В качестве примера приведу резко отрицательные суждения таких убежденных противников всяческих переделок, как В. Дорошевич и А. Амфитеатров, писавшие в газете «Россия» под псевдонимами, соответственно, В. Д. и OldGentleman, и А. Суворин в газете «Новое время». См.: Театр и музыка / В. Д. // Россия: Газета полит. и лит. СПб., 5/17 октября 1899 г., № 160; «Преступление и наказание» / В. Д. // Там же. 6/18 октября 1899 г., № 161; Дорошевич В. «Преступление и наказание»: Трагедия в 3‑х действиях // Там же. 7/19 октября 1899 г., № 162; Преступление г. Дельера и наказание Ф. М. Достоевского / OldGentleman //Там же. 16/28 октября 1899 г., № 171; Суворин А. «Идиот» по Достоевскому // Новое время. 6/18 ноября 1899 г., № 8511. См. также: Суворин А. С. Дневник. 2‑е изд., испр. и доп. М.; London, [2000]. С. 345–354.[↩]
19. Ср.: «В литературных кругах начала XX века он был известен как граф Лев Толстой-сын или граф Лев Толстой-младший. И никто не догадывался, какою болью отзывалось это уточнение в душе самолюбивого автора. Единственный из детей Л. Н. Толстого избравший профессию литератора, он был обречен всегда оставаться в тени своего великого отца. Двух Львов Толстых в истории культуры бытьне могло. Имя, данное родителями на счастье, в реальной жизни стало источником недоразумений, горестей и обид» (Сын и отец: По страницам дневниковых записей и мемуаров Л. Л. Толстого / Подготовка текстов, публикация и комментарии В. Н. Абросимовой и С. Р. Зориной; вступ. ст. В. Н. Абросимовой // Лица: Биогр. альманах. Т. 4. М.; СПб.: Феникс; Athenaeum, 1994. С. 173.).

    С некоторыми разночтениями см. также: Абросимова В. Неизвестный Лев Толстой // Окно. 2011. № 8 (11). URL: http://okno.webs.com/ No8/heritage.htm

    Ср.: П. Басинский: «Быть сыном просто писателя, даже известного писателя и при этом носить не только его фамилию, но и имя, это в порядке вещей. Это не исключает и того, чтобы самому стать писателем. Уже есть Александр Дюма-сын, почему бы не появиться Толстому-сыну? Но вот носить имя и фамилию не просто писателя, а

    властителя дум и чувств, великого проповедника, которого ставили рядом с Христом и Магометом, это совсем другое! Двух Львов Толстых ни одна культура выдержать не в состоянии…» (с. 15–16).[↩]

20. РГАЛИ. Ф. 2226. Оп. 1. Ед. хр. 30. Л. 122. Автограф 1940‑х гг.; Там же. Ед. хр. 60. Л. 131. Машинопись с авт. правкой 1950–60‑х гг. См. также: Булгаков В. Ф. Как прожита жизнь: Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого. М.: Кучково поле, 2012. C. 702–703. [↩]
21. См.: Наживин И. Душа Толстого: Неопалимая купина. М.: ИТРК, 2003. С. 238–239. [↩]
22. Снегирев В. Ф. Операция (Из записок врача) // О Толстом: Воспоминания и характеристики представителей различных наций / Под ред. П. А. Сергеенко. Т. II. М., 1911. С. 184–189. Курсив В. Снегирева. [↩]
23. См.: Жданов В. Любовь в жизни Льва Толстого. М.: Планета, 1993. С. 276–278. [↩]
24. РГАЛИ. Ф. 2226. Оп. 1. Ед. хр. 187. Л. 27. Черновой автограф.[↩]
25. Все письма Л. Л. Толстого царю опубликованы. См.: «Время идет интереснейшее…» // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1992 год. С. 134–164.[↩]
26. Там же. С. 154–155, 161–162. [↩]
27. См.: Толстой Л. Л. Опыт моей жизни. Кн. II. Гл. 7, примеч. 274–275 // Окно. 2012. № 10 (13). URL: http://okno.webs.com/No10/ tolstoy.htm,http://oknopoetry.narod.ru/No10/comments.html[↩]
28. Среди них, конечно, в первую очередь надо назвать близкого родственника Александра Михайловича Кузминского (1844–1917), который для детей Толстых был всегда просто дядей Сашей и в доме которого в Петербурге Л. Л. Толстой часто бывал. В 1896 году А. Кузминский был произведен в тайные советники, в 1900-м стал сенатором, а   в 1911-м – действительным тайным советником. Он был одним из тех, кто готовил и проводил в жизнь судебную реформу в России. Представить себе в этой роли Л. Л. Толстого невозможно.[↩]
29. См.: Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М.: Современник, 1984. С. 371. [↩]
30. Там же. С. 255–362.[↩]
31. См.: Толстой С.М. Древо жизни: Толстой и Толстые. М.: Слово, 2002. С. 259–260.[↩]