Эстетика революционной мысли

1

Стоит вспомнить очень давние, но удивительно точно и современно звучащие строки Луначарского: «Не принижая ни на минуту ни великих алтарей Пушкина и Лермонтова, ни более скромных, но прекрасных памятников Алексея Толстого, Тютчева, Фета и других, мы все же говорим: нет в русской литературе, во всей литературе нашей такого человека, перед которым мы с любовью и благоговением склонялись бы ниже, чем перед памятью Некрасова» ¹. Именем Некрасова может быть обозначена целая эпоха в художественном развитии нашей страны. Его поэтическое слово отразило важную историческую ступень самосознания народа, смысл которой, возможно, лучше всего раскрыт в некрасовском же двустишии:

Сбирается с силами русский народ

И учится быть гражданином.

 

Великое народное горе и великая народная ярость выплеснулись в поэзию и озарили ее таким светом, что под влиянием Некрасова стали возникать и утверждаться в обществе совершенно новые представления о сущности и назначении поэтического слова.

Да и личная судьба Некрасова в высшей степени поучительна. Выходец на богатой помещичьей семьи, он порвал с ней и «выломился» из среды «хозяев жизни», перейдя на сторону их смертельных врагов. И это само по себе явилось симптомом неизлечимой болезни, уже тогда поразившей дворянский, помещичий мир.

Я дворянскому нашему роду

Блеска лирой моей не стяжал.

Да какой там «блеск»! Никто из поэтов XIX века не нанес столько ран этому «роду». Некрасовская поэзия была вся одержима ненавистью к нему и нетерпеливым ожиданием его погибели. Ленин говорил о Некрасове и Щедрине, что они учили русское общество распознавать в крепостнике-помещике «его хищные интересы», под какой бы приглаженной и напомаженной внешностью он ни выступал.

Душно! без счастья и воли

Ночь бесконечно длинна.

Буря бы грянула, что ли?

Чаша с краями полна!

Буря – излюбленная метафора у романтиков, несущая в себе чаще всего чисто эмоциональную нагрузку. У Некрасова же она выражает вполне определенный политический настрой души поэта. А отсюда уже берет свое начало поэтический образ Буревестника, который станет у Горького символом неотвратимо приближающейся революционной грозы.

Белинский когда-то проницательно заметил, что своими «Записками охотника» Тургенев зашел к мужику с такой стороны, с какой к нему никогда еще никто не заходил, показав разностороннюю одаренность его натуры, тонкость и богатство его душевного склада. Некрасов сделал следующий и еще более значительный шаг в этом направлении. Он раскрыл поэзию борьбы, мужика против своих угнетателей, воспел его подвиг. Поэтический образ народа, борющегося за свободу, стал главным содержанием его творчества.

А ты, поэт! избранник неба,

Глашатай истин вековых,

Не верь, что неимущий хлеба

Не стоит вещих струн твоих!..

Будь гражданин! служа искусству,

Для блага ближнего живи…

Таков был символ гражданской веры Некрасова и одновременно его эстетический завет будущим поколениям поэтов.

Поэзия Некрасова пронизана ощущением социального разлома мира, его несовершенства и острой необходимости в его преображении. Никогда еще прежде поэтическое слово не звучало с такой пронзительней и трагической силой и вместе с тем не было начинено столь оглушительно действующим взрывчатым материалом. Никогда прежде поэт не разговаривал с народом так свободно и естественно на языке, столь понятном и близком ему.

Ленин называл Некрасова «одним из старых русских демократов» ², в этой точной и емкой формуле выразив смысл творчества поэта и определив его место в историческом развитии русской литературы.

Державин и Жуковский, а особенно Пушкин и Лермонтов вывели русскую поэзию на мировые просторы. Она оказалась в состоянии решать самые сложные проблемы современного общественного бытия. Но минуло еще два десятилетия. После того могучего взлета, какой пережила наша поэзия в 20 – 30-х годах XIX века, Россия нуждалась в поэте, который поднял бы ее на следующую ступень исторического развития. Эту потребность высказал публично Добролюбов в одной из своих статей 1860 года. Он писал, что после Пушкина, Лермонтова и Кольцова нам нужен поэт, который сумел бы «осмыслить и узаконить сильные, но часто смутные и как будто безотчетные порывы Кольцова и вложить в свою поэзию положительное начало, жизненный идеал, которого недоставало Лермонтову» ³. И хотя имя Некрасова здесь не названо, но кто мог усомниться в том, что именно его имел в виду критик.

Пушкин и Некрасов – две самые великие вершины в богатой первоклассными именами русской поэзии XIX века. Пушкин подытожил предшествующую поэтическую эпоху и осенил своим гением всю последующую историю нашей отечественной литературы. Некрасов, опираясь на тот фундамент, который был заложен Пушкиным, открыл в поэзии новые дали – в сфере и содержания и формы. Главное заключалось в том, что «низкую», прежде презираемую и попираемую повседневную прозу жизни народа он поднял на небывалую эстетическую высоту и переплавил в чистое золото поэзии.

Одна из самых характерных черт некрасовской поэзии состояла в нерасторжимости ее гражданских мотивов и чисто лирических. Ни в ком из русских стихотворцев до Октябрьской революции не выражалась столь органично, можно сказать, полная слиянность этих двух линий.

Ныне мы все чаще открываем лиризм поэтической публицистики Некрасова и публицистичность его лирики.

Некрасов, как и Пушкин, развивал традиции гражданственности в русской поэзии. Но если у Пушкина еще можно различить стихи гражданские и стихи лирические (поэтический строй и лексика, скажем, «вольных» стихов или «Памятника» иные, чем в лирических стихах), то у Некрасова эти различия почти не ощущаются. Лирика у него стала более гражданственной, а гражданские стихи – более лирическими. В публицистических стихах Пушкина «народ» – обобщенное понятие. «И долго буду тем любезен я народу» – здесь трудно разглядеть тот народ во плоти и крови, который у Пушкина же действует в «Борисе Годунове».

Слова, которые в донекрасовской гражданской поэзии казались несколько отвлеченными, риторическими – «родина», «народ», «гражданин», – приобрели у Некрасова новое, лирическое звучание. Вот, например, его знаменитое предсмертное стихотворение «Баюшки-баю». Достаточно сопоставить это стихотворение с тем же пушкинским «Памятником», чтобы почувствовать, насколько лирически-трепетной, линией стала у Некрасова гражданская тема. По сути, он говорит о том же, что и Пушкин; «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой». Но у Некрасова это очень личное, интимное, может быть, наиболее серьезное из жизненных переживаний связано с самым сокровенным, дорогим ощущением- детством, образом матери. Вот в каком новом контексте возникает пушкинская мысль о духовном бессмертии поэта в народном сознании.

В этом и во многих других своих стихах Некрасов сумел окончательно преодолеть тот дуализм гражданского и лирического восприятия мира, который редко кому-либо из поэтов, ему предшествовавших, удавалось преодолеть и который, кстати сказать, порой еще до сих пор весьма сильно кажет себя у иных наших поэтов.

Одно из громадных завоеваний Пушкина заключалось в том, что он изображал мир в равновесии лирического и эпического начала. Некрасов подхватил эстафету Пушкина и понес ее дальше. Его лирическое «я» не только воплотилось в реалистических образах, оно перестало быть единичным, оно «роздано» многим героям. Лирическое «я» Некрасова-это и Савелий-богатырь святорусский, и семеро мужиков, и Гриша Добросклонов, это «я» всего парода.

У Пушкина голос народа и голос автора часто звучат в унисон. У Некрасова можно говорить о многоголосом лирическом «я»: и княгиня Трубецкая, и Дедушка, и Матрена Тимофеевна, и сам автор толкуют, в сущности, об одном – о неизбежном торжестве свободного человека.

Появление Некрасова повергло в смятение большую часть современной ему критики. Его поэзия была воспринята как святотатственное покушение на казавшиеся до сих пор незыблемыми представления о прекрасном, на самые устои искусства. Некрасова корили за то, что его стихи слишком будничны, прозаичны и начисто лишены поэзии. Стихи и проза до сих пор были разделены неким эстетическим барьером и воспринимались как антиподы. Не лишенный дарования славянофильствующий критик Борис Алмазов, скрывшись под псевдонимом «Эраст Благонравов», без обиняков заявил на страницах «Москвитянина»: «Трудно найти стихотворца, который бы был меньше поэт, чем г. Некрасов… Содержание его стихотворений самое непоэтическое и часто даже антипоэтическое. Читая его стихотворения, изумляешься, каким образом автор ухитрился вколотить в стихотворческую форму ultra-прозаическое содержание…» ⁴ Все было необычно и непривычно в некрасовской поэзии – в ее содержании, а также во всех элементах ее художественной структуры, в ее грохочущих ритмах, в неслыханной энергии и мыслеемкости стиха, в мощной стихии живой народной речи.

Власть традиции деспотична. Всякое новое явление в искусстве никогда сразу не получало единодушного признания. Вспомним, сколько упреков обрушилось на голову Пушкина после выхода в свет «Руслана и Людмилы» или Гоголя – после появления «Миргорода», «Мертвых душ».

Справедливо заметил Б. Эйхенбаум, XIX веку не так просто и не так легко было примириться с поэзией Некрасова. Даже Чернышевский сознавался ему: «Не думайте, что мне легко или приятно признать Ваше превосходство над другими поэтами, – я старовер, по влечению своей натуры, и признаю повое, только вынуждаемый решительною невозможностью отрицать его… Я чужд всякого пристрастия к Вам – напротив, Ваши достоинства признаются мною почти против воли, – по крайней мере с некоторою неприятностью для меня» ⁵.

И однако в том же XIX веке, еще при жизни Некрасова, все больше становилось людей, способных понять исключительный характер того художественного феномена, какой явила собой некрасовская поэзия. Иные критики, поначалу настроенные весьма скептически к ней как явлению искусства, впоследствии были вынуждены менять фронт и высказывать более близкие к истине оценки. Среди них можно было бы назвать, например, такого эстетически чуткого и тонкого человека, как Аполлон Григорьев. Сперва довольно воинственно встретив Некрасова и назвав в 1855 году его стихи «антипоэтическими», он несколько лет спустя, мучительно раздумывая о причинах необычайной популярности этого поэта, должен был признать: «Ведь популярность эта куплена не одним тем только, что поэт затронул живую струну современности, указал на ее больные места» ⁶.

Сегодня великое искусство Некрасова общепризнанно. И однако же секреты изумительного мастерства этого волшебника стиха еще недостаточно изучены. Читая его, думаешь, что он владел всеми тайнами художественного слова – в поэзии эпической и лирической. В основе иго искусства – тончайшее проникновение в природу человека. Выразительные и изобразительные возможности его стиха кажутся чуть ли не безграничными. Слово и стих ему абсолютно послушны. Некрасов точно не испытывал никакого сопротивления материала.

Его поэтическая система необычайно разнообразна. Расул Гамзатов, один из участников публикуемой в этом номере нашего журнала юбилейной некрасовской анкеты, хорошо сказал: «Некрасов – целое поэтическое государство». Возможно, даже – целый поэтический материк, исследованием которого вот уже более полувека занимается советская литературная наука. И чем дальше она проникает в глубь этого материка – тем больше постигает красоту и обаяние его бессмертного искусства.

Еще до Октябрьской революции Некрасов обрел славу народного поэта. Но только наша революция раскрыла в полной мере масштаб и значение его подвига. Извлеченные из цензурных и жандармских архивов материалы позволили существенно расширить текстовой фонд Некрасова и совершенно по-новому осмыслить различные обстоятельства его писательской и личной биографии. Первейшая задача состояла в том, чтобы освободить Некрасова от цензурных и автоцензурных искажений. Это была гигантская работа, которую можно сравнить с воссозданием утерянных фресок, когда перед глазами потрясенных от изумления и радости реставраторов исподволь, слой за слоем, открывается неизвестная прежде живопись. На новых методологических основах и принципах началось планомерное и упорное, не прекращающееся по сей день изучение наследия поэта.

Мы узнали много важного о лирике и поэмах Некрасова, о его поэтической публицистике и сатире. Маяковский, например, восхищался строками: «Князь Иван – колосс по брюху, руки – род пуховика…» – и говорил: «Неужели это не я написал?!» ⁷ Читателю открылись неизвестные раньше некрасовские страницы в прозе, драматургии, критике. Не все эти грани наследия Некрасова ныне равномерно изучены. И очень многое еще предстоит сделать.

Нуждается в большем внимании исследователей и работа Некрасова в области литературной критики.

Вся литературная деятельность Некрасова, в каких бы формах и видах она ни проявлялась, отличается удивительным единством художественного опыта и эстетических воззрений писателя, и в этом отношении была чрезвычайно цельной. Поэзия Некрасова, его проза, драматургия и критика росли из одного корня и в известном смысле представляли собой «сообщающиеся сосуды». Работа Некрасова-критика заслуживает обстоятельного разговора не только потому, что она интересна сама по себе. Ее изучение поможет глубже прояснить и различные аспекты художественной деятельности Некрасова.

2

Однажды в письме к Тургеневу, это было весной 1857 года, Некрасов сознался в том, что он мучается неодолимой потребностью публично высказаться о новых его сочинениях – «просто мне надо написать статью о твоих повестях» ⁸. Некрасов часто испытывал чувство, выражаемое словами «надо написать статью». Впрочем, это была черта, свойственная отнюдь не одному лишь Некрасову.

Такова была традиция большой русской литературы, получившая блистательное развитие в XIX веке, но истоки которой восходят еще к середине предшествующего столетия. Прозаиков, поэтов, драматических писателей неизменно влекла к себе критическая трибуна, потребность открыто и непосредственно выразить свой эстетический символ веры.

В свое время многим казалось странным, что «Путешествие из Петербурга в Москву» – одно из самых политических сочинений русской художественной литературы – неожиданно завершается главой «Слово о Ломоносове». В этом страстном гимне «насадителю российского слова» Радищев раскрыл свои собственные представления о том, каким должно быть поэтическое «слово российского племени», сколь безмерны могут быть подвиг поэта и его «заслуга к обществу» и как важно будущим поколениям писателей следовать сему «великому мужу». «Слово о Ломоносове» многозначно и исполнено глубокого смысла. Здесь лишь важно отметить, что в своей книге Радищев открылся разом как политический боец, как художник и как литературный критик.

Легко ли в XIX веке назвать крупного русского писателя, который не выступал бы в роли литературного критика? Разверните двухтомник «Истории русской критики», изданный около полутора десятилетий назад, и посмотрите, сколько писательских имен обозначено в его оглавлении! Не только Белинский и Писарев, Чернышевский и Добролюбов создали славу русской критике. В ее венок вплетали лавры почти все русские писатели, которых мы называем классиками. «В наше время нет художника, который в то же время не был бы критиком» ⁹, – писал в 1868 году Тургенев Флоберу.

Конечно, Некрасов-критик и Некрасов-поэт – явления не равновеликие. Но литературно-критическая деятельность Некрасова, продолжавшаяся особенно интенсивно всего каких-нибудь полтора десятилетия, оказала столь существенное влияние на все последующее его развитие как поэта и на литературное движение 40 – 50-х годов в целом, что она сама по себе стала фактом серьезного значения.

В писательской судьбе Некрасова поражает одна очень интересная черта – рано пробудившаяся в нем внутренняя потребность в критико-эстетическом, так сказать, самовыражении. Уже в самых первых своих художественных произведениях – рассказе, фельетоне, водевиле, романе – всюду он ищет повод, чтобы высказать свой взгляд на искусство, свое отношение к самым разнообразным вопросам художественного творчества.

В 1840 году в девятой книжке «Пантеона» Некрасов напечатал рассказ «Без вести пропавший пиита». В нем осмеян некий Иван Иванович Грибовников – пошлый, заносчивый, беспринципный делец, пишущий бездарные стишки и мечтающий нажиться на них. И тут же рядом с ним – другой персонаж: честный труженик, бедняк и неудачник, беззаветно влюбленный в литературу и ни за что на свете не соглашающийся изменить своей мечте стать писателем. Некрасову в ту пору еще не минуло и полных девятнадцати, и он сам еще делает только первые шаги в литературе, а ему уже не дают покоя вопросы: что есть искусство? чему оно должно служить? каким должен быть человек, посвятивший себя ему? К этим вопросам он то и дело возвращается в своих сочинениях.

Год спустя он написал водевиль «Утро в редакции». Это «сцены из журнальной жизни». И снова мы окунаемся в атмосферу раздумий о сущности и природе писательства. Бойкий сочинитель Польский выхваляется многогранностью своего пера: «Повесть написал, другую начал, драму продолжаю, к чужому водевилю куплеты приделываю, поэму переделываю, литературные сцены пишу». Его вразумляет другой литератор, редактор газеты: «Все вдруг… Вот от этого-то у вас и не выдет ничего путного». У редактора водевильная фамилия – Семячко. Это слабодушный человек, но добрый малый, со своими «правилами». Он презирает литературную «ржавчину», сам старается писать по «убеждению» и готов отстаивать незапятнанную репутацию своей газеты и своего литературного имени. Пельский пытается сбить его с пути истинного, подстрекая использовать газету в личных интересах: «Ваши враги вас бранят, смеются над вашей фамилией, делают из нее каламбуры; а вы не отвечаете им». Семячко ему возражает: «Я литератор, а не торговка с рынка. Я могу входить в спор литературный, где от столкновения мнений может произойти польза для науки, искусства или словесности, но в торгашнические перебранки, порождаемые спекулятивным взглядом на литературу моих противников, я входить не могу и не намерен» (IV, 63 – 64).

Это все-отголоски современного Некрасову литературного быта. И довольно отчетлива проглядывает здесь направление мысли самого Некрасова. Еще мало опыта у него, еще невысок художественный уровень его собственных сочинений, но общая тенденция поисков молодого писателя, присущий ему инстинкт истины и умение верно ориентироваться в сложных перипетиях современной литературной борьбы – все это уже характерно для Некрасова той поры.

Вот еще один и, возможно, самый интересный пример эстетической чуткости молодого Некрасова.

Автобиографический герой его незавершенного романа «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» рассказывает о «состоянии литературы и журналистики русской» в то время, когда он вступал на сочинительское поприще. Картина, нарисованная Тихоном Тростниковым, любопытна тем, что она увидена глазами человека, близкого к позиции Белинского и традициям передовой, демократической журналистики, Невежество «журнальных витязей» и шарлатанство «литературных барышников», пытающихся дать ложное направление еще не вполне сформировавшемуся вкусу читательской публики, – с одной стороны, с другой – усилия тех честных литераторов, которые отстаивают совершенно иной взгляд на журнальную деятельность и пытаются «поселить в публике настоящее понятие о значении литературы в жизни народа», свергнуть ложные авторитеты, развенчать недостойные кумиры и «на развалинах старой промышленной письменности» построить «здание новой литературы, литературы сознательной и благородной в своих стремлениях», – таковы отдельные элементы общей картины. С чувством величайшей симпатии толкует герой некрасовского романа о тех немногих журнальных бойцах, которые отважились пойти против течения и самоотверженно выполняют свой долг перед обществом.

Разумеется, велик соблазн предположить, что Некрасов здесь имел в виду Белинского. Едва ли это так, хотя образ великого критика, несомненно, «мерещился» автору романа. В одном случае этот образ возникает почти во всей своей фактической достоверности. Тихон Тростников вспоминает, с какой яростью обрушилась критика на первую книжку его стихов и как более всего ранила его «критика журнала, в котором участвовали люди, недовольные настоящим порядком вещей и стремившиеся к идеалу какой-то другой, более истинной и плодотворной литературы»., А. затем излагается содержание этого отзыва, в котором явственно слышатся реминисценции из известной рецензии Белинского на «Мечты и звуки» и некоторых других его общих эстетических суждений, излагаемых героем романа с несомненным сочувствием. Послушайте:

«Здесь без шуток, отечески увещевательным тоном было высказано, что писать звучные стишки без идеи и содержания не значит еще быть поэтом, что люди с истинным призванием к поэзии смотрят на свой талант, как на дело святое и великое, как на достояние всего человечества, и не расточают его на воспевание личных своих интересов и страданий, действительность которых, к тому же, подвержена еще большому сомнению; что содержание поэзии истинного поэта должно обнимать собою все вопросы науки и жизни, какие представляет современность; что прошло то время, когда за песенку или романс к Хлое можно было прослыть великим поэтом; что поэт настоящей эпохи в то же время должен быть человеком глубоко сочувствующим современности; что действительность должна быть почвою его поэзии и так далее» (VI, 168).

Эти строки могут быть абсолютно точно документированы соответствующими высказываниями Белинского. Не только общим своим смыслом, но даже некоторыми характерными стилистическими оборотами выписанный отрывок заставляет вспомнить это имя.

Словом, художественные произведения Некрасова начала 40-х годов насыщены эстетической проблематикой и свидетельствуют о том, сколь органичны были для начинающего писателя раздумья об общих проблемах искусства. Склонности такого рода должны были естественно привести Некрасова к литературной критике.

Возникновение профессионального интереса к ней совпадает по времени с периодом знакомства и сближения с Белинским. И это обстоятельство едва ли можно считать случайным.

3

Литературно-критические дебюты Некрасова относятся к самому началу 1841 года. Регулярные его выступления в этой области на страницах повременных изданий продолжались до середины 50-х годов. Истинный размах критической деятельности Некрасова открылся лишь в последние два-два с половиной десятилетия. До революции Некрасов-критик даже мало кому из специалистов-ученых был известен. Еще лет тридцать назад И. Розанов напечатал статью под названием «Некрасов – рецензент поэтов», в которой отметил, что в наш обиход вошли лишь одна его статья, один обзор да две рецензии – «вот и все, что из обширного критического наследия Некрасова дошло до нашего времени» ¹⁰. Ныне положение коренным образом изменилось.

В большинстве своем некрасовские статьи, рецензии, обзоры печатались анонимно. Кропотливыми усилиями советских исследователей (особенно – В. Евгеньева-Максимова, А. Максимовича, Б. Бухштаба, К. Чуковского, М. Гина) выявлено и атрибутировано более ста критических произведений Некрасова. Возможность новых существенных открытий в этой области далеко не исчерпана. До сих пор не завершены споры вокруг ряда важных статей, относительно которых подозревают авторство Некрасова. Но и выявленных материалов достаточно, чтобы понять и оценить значение критической деятельности Некрасова. Ей посвящено уже много исследовательских статей и даже диссертаций. Впрочем, до сих пор ни одно из центральных издательств не удосужилось выпустить книгу на эту тему. Дельная работа М. Гина о Некрасове-критике, изданная ничтожным тиражом в Петрозаводске около пятнадцати лет назад, является пока единственной в своем роде…

Некрасов-критик сложился не сразу. Ранние его опыты в этой области носили в значительной мере еще эмпирический характер, не претендуя на широту и основательность анализа литературных явлений. Это по большей части короткие отзывы о сочинениях второстепенных писателей, лишенные пока еще глубокой мысли и серьезных обобщений. Правда, иной раз уже и здесь мелькнет острое сатирическое раздумье о незадачливом авторе или сверкнет меткое наблюдение над его сочинением. Отзывы Некрасова немногословны, но задиристы по тону. Его эстетические оценки конкретны и выражены всегда определенно и резко. Молодой критик уверенно судит о том, что в искусстве хорошо, что – плохо. Отрицательные оценки тех или иных произведений чаще всего вызваны тем, что их авторы весьма смутно представляют себе реальные явления жизни, о которых пишут. Бедность содержания, убожество фантазии, недостоверность сюжетных конфликтов, надуманные характеры, плоский и однообразный язык – вот за что казнит Некрасов безвестных ныне сочинителей – вроде Н. Ступина, И. Молчанова, М. Воскресенского, А. Кузьмича, Ф. Кузмичева, Б. Федорова, активно поставлявших на книжный рынок свой литературный товар.

О каждом из них писал Некрасов. Помимо, так сказать, индивидуальных особенностей, присущих названным авторам, критик пытается уловить и некие общие, типологические черты, характеризующие их всех как выразителей определенной тенденции в современной литературе. Смысл этой тенденции – в псевдонародности. На историческом ли материале или современном упомянутые прозаики и поэты изображали русскую действительность натуралистически, примитивно, без божества и вдохновения, с тем холодным расчетом, который изобличает посредственность и ее стремление быть обязательно похожей на то, чем она заведомо не является. Народность в таких сочинениях оборачивается «простонародностью», от которой разит грубой подделкой и, по слову Некрасова, «непониманием потребностей русского человека» (IX, 128).

Перо Некрасова не щадит и писателей более одаренных и известных – М. Загоскина, А. Вельтмана, Н. Полевого, в произведениях которых также чрезвычайно уязвим характер изображения народной жизни. Разбирая роман Загоскина «Кузьма Петрович Мирошев», Некрасов отмечает совершенную недостоверность выведенных там типов и приблизительность представлений автора о внутреннем, психологическом мире русских людей на самых различных уровнях их социального бытия.

Признавая в Вельтмане «значительный талант поэтический, богатство воображения, художническое искусство очерчивать картины», Некрасов вместе с тем подчеркивает отсутствие в ряде его произведений «тщательной отделки и оконченности», а в других – манерность, бессвязность, крайнее однообразие (IX, 22 – 23). Чем одареннее писатель, тем суровее требования критика к его мастерству, прежде всего – к его умению лепить характеры.

1. А. В. Луначарский, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 1, «Художественная литература», М. 1963, стр. 219.[↩]
2. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 22, стр. 83.[↩]
3. Н. А. Добролюбов, Полн. собр. соч., т. 2, ГИХЛ, 1935, стр. 594.[↩]
4. »Москвитянин», 1852, т. V, N 17, стр. 19. [↩]
5. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч., т. XIV, Гослитиздат, М, 1949, стр. 323.[↩]
6. «Собрание сочинений Аполлона Григорьева». Под ред. В. Ф. Саводника, вып. 13, М. 1915, стр. 14.[↩]
7. См.: «Знамя», 1940, N 3, стр. 166.[↩]
8. Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем в 12-ти томах, т. X, Гослитиздат, М. 1952, стр. 328. В дальнейшем все ссылки на это издание – в тексте.[↩]
9. И. С. Тургенев, Полн. собр. соч. и писем в 28-ми томах, Письма, т. VII. «Наука», М. – Л. 1964, стр. 382.[↩]
10. »Красная новь», 1938, N 1, стр. 226. [↩]