Колонка редакции

Среди многих аспектов литературных произведений необходимо выделить один, относящийся, как кажется, как к числу наиболее значимых, так и наименее продуманных. Это вопрос о когнитивном объеме литературного произведения. То, что, по крайней мере начиная с XVIII века, принято называть художественной литературой, является не только одним из самых древних, но и одним из самых сложных способов репрезентации и понимания окружающего нас мира и человеческого существования в этом мире, природы реальности и самого существования человека именно в качестве человека, хотя и в его исторической конкретности. Это ультимативный, многогранный и многоплановый медиум, с помощью и на языке которого на протяжении тысячелетий человечество пыталось осмыслить свое место в мироздании и само себя.

Во многих статьях этого номера эта тема получит продолжение, прямое или косвенное, и во введении кажется разумным поставить этот вопрос в более общей форме. Но, парадоксальным образом, именно в своей предельно общей форме на нынешнем этапе развития науки о литературе этот вопрос кажется неразрешимым. За три тысячелетия размышлений о поэзии и драме, а в Новое время — о «литературе» в более общем смысле было предпринято множество попыток указать на единую фундирующую сущность литературы в целом — или ее когнитивного содержания в частности. Ни одна из этих гипотез так и не стала общепринятой позицией литературоведения. Поэтому, выбирая «средний путь», я попытаюсь указать на некоторые основные компоненты потенциального когнитивного объема литературного произведения, разумеется, не пытаясь исчерпать обсуждение этих компонент и хорошо осознавая, что почти в любом эмпирически существующем произведении реализована лишь часть этих возможностей.

На уровне базисного опыта существования человек воспринимает и непосредственные чувственные данные, цвета, звуки и запахи, и объекты, сформированные нашим сознанием на основе языка. Мы видим неизменные горы и почти неизменные в своих постоянных изменениях улицы, скользящие тени на деревьях и весенние грозы. Большую часть времени индивидуум ощущает окружающий мир своим телом; испытывает чувства и желания; ощущает поток своих мыслей, но эти мысли в основном хаотичны и фрагментарны; слышит и понимает речь, случайно услышанные слова и долго готовившиеся выступления. Этот опыт в основном допредикативен. Науки редко фокусируются на этом опыте, искусства передают его отдельные пласты, и лишь литература способна сделать видимой всю сложность этого опыта в его многоплановости. 

И гуманитарные, и естественные, и социальные науки обычно имеют дело с наблюдениями, аргументами и выводами. Вероятно, это лучший из известных нам способов познания мира, но на уровне его переживания человеческий ментальный опыт устроен совсем не так. Догадки, предположения, перебор возможностей, хаос заблуждений, поиск аргументов и доказательств, отступления — так рассуждают шекспировские герои и о любви, и о справедливости, и о смысле человеческого существования. Так рассуждаем и мы.

На сознательном уровне индивидуум существует в мире, наполненном смыслами и значениями, действительными и воображаемыми, данными нам сейчас или бывшими в прошлом, возможностями понимания и действия, дискурсами и формами опыта, научными теориями и идеологиями и многим другим. В этом разнородном и перенасыщенном пространстве смыслов и способов существования индивидуум сталкивается с многочисленными возможностями выбора, на самом деле значительно большими, чем средний человек в своем повседневном существовании обычно осознает. Литература способна передать не только хаотичный и гетерогенный спектр этих возможностей, но и сам опыт совершения выбора в самых разных, хотя и тесно переплетенных между собой сферах: интеллектуальной, эмоциональной, этической, социальной, политической. Это вопрос о человеческой субъектности, ее смыслах и ее переживании.

То, что индивидуум обычно воспринимает в качестве «реальности», сконструировано многочисленными культурными процессами, частичными детерминациями, структурами и институциональными влияниями, по большей части находящимися не только вне поля повседневной рефлексии индивидуума, но и индивидуального сознания в целом. Крайне редко об их существовании можно узнать с помощью «интроспекции», бывшей чрезвычайно популярной на ранних этапах развития психологии, а впоследствии почти полностью отброшенной, как методологически ненадежной. Эти элементы и процессы, конструирующие воспринимаемую реальность в ее культурно-исторической конкретике, чрезвычайно разнообразны и разнородны, и они находятся в разных отношениях к рефлексирующему сознанию индивидуума. Литература редко обращается к рефлексии по поводу этих субстратов культурного бессознательного, но она часто делает их видимыми, а понимание природы реальности человеческого существования в его данности индивидууму, соответственно, многократно более глубоким.

Еще четыре разноприродные, хотя и сонаправленны компоненты связаны с проблемой трансгрессии. Обыватели склонны считать «реальностью» то, что их непосредственно окружает в повседневной жизни, и то, о чем они узнают из СМИ. Именно это представление о «реальности» обычно подразумевается в так хорошо знакомых разговорах о том, что тот или иной человек «стоит двумя ногами на земле» или, наоборот, «оторван от реальности». И именно это сведение реального к повседневно привычному в настоящем литература ставит под сомнение, перенося человеческое существование в его бытовой и исторической привычности в совершенно иную герменевтическую перспективу.

Рассуждая о судьбе, греки были во многом правы. Мы не выбираем, в каком времени и где родиться, кем будут наши родители, лишь частично мы способны повлиять на то, как мы выглядим; мы можем стараться развить наши способности, но ставить своей целью стать великим композитором, вероятно, будет неразумным. Многое из этого относится к тому, что теперь принято называть идентичностью. Литература позволяет выразить идентичность в ее социоисторической конкретности, но она делает и обратное, размывает ее границы и пределы. Читая, мы проживаем сотни жизней в разных временах и социальных классах, жизни не только мужчин и женщин, но и хоббитов, и даже драконов. Артикулируя разнообразные аспекты идентичностей, литература является и пространством свободы от них.

Аналогичным образом при ее рассмотрении с точки зрения опыта, осуществления, осмысления и проблематизации свободы литература оказывается способной к денатурализации исторического и деглобализации локального. Она способна вывести читателей за пределы привычной картины мира, автоматизированного поведения, поведенческих норм и неотрефлексированных ценностей. В историко-географической перспективе, образованной совокупностью литературных произведений, столь частые в фильмах и сериалах современные американцы в костюмах римских патрициев или легионеров уже не кажутся «естественными». Привычное, повседневное и автоматически узнаваемое перестает казаться естественным и единственно возможным, а значит — идентифицироваться в качестве сущностно «реального».

В онтологическом плане литература также способна дестабилизировать идентификацию существующего в качестве реального как такового, а значит, фактически единственно возможного. Во многих значимых смыслах «Мастер и Маргарита» является сказкой, однако она выстраивает ту смысловую перспективу, в которой низменность, убожество и обессмысленность описываемого в ней мира повседневного существования уже не кажутся неизбежными. Похожего эффекта достигает и литература, сфокусированная на отрицании логичности или легитимности фактически существующего, от «Путешествий Гулливера» и «Кандида» до Кафки и театра абсурда. Еще одна стратегия трансгрессии связана с проблематикой эстетической цельности и гармонии, опыта прекрасного и опыта возвышенного. На их фоне фактически данное предстает хаотичным, бесформенным, отталкивающим и нелепым. Но аналогичного эффекта способна достичь и эстетика «уродливого», возвращающая миру его еще более искаженный образ.

Лакан когда-то говорил, что «невежество — это страсть», разумеется, имея в виду не бытовое невежество, а глубоко укорененное сопротивление человека более глубокому, хотя и часто трагическому, понимаю себя и своего существования в мире. Литература в значительной степени способна либо преодолеть это сопротивление, либо обойти его с помощью фигурации, повествовательной организации, жанровой трансформации опыта, размывания границ привычного, эстетической гармонии и многого другого. В результате литература оказывается способной сохранить крайнюю сложность и многоплановость человеческого опыта в форме сложных и принципиально нередуцируемых художественных высказываний. В современном мире оглупляющего новостного шума, социальных сетей, поточного просмотра картинок, сериалов и институализированной «наукометрии» литература остается одним из немногих пространств, в которых манифестация и осмысление более глубоких форм человеческого опыта и понимания являются возможными.

Просуммировать сказанное выше можно, например, следующим образом. Литература является сном реальности и сном человека о себе в «реальном», сном, в котором и реальное, и сам человек раскрываются с той глубиной и сложностью, которые обычно недоступны повседневному сознанию. Литературоведение, в свою очередь, является и расшифровкой, и историей этого сна.

Вопрос об отношениях литературы, литературоведения и истории должен быть поставлен заново. Более того, возможно, в современном научном контексте такая постановка задачи делает этот вопрос не только одним из самых сложных, но и одним из самых насущных. В этом номере сравнительно много статей, в фокусе которых находится либо история литературы в более общих контекстах, либо отношения литературы и истории. 

Еще Аристотель в девятой главе «Поэтики» не только подчеркнул это отношение, но и обозначил его компаративную форму в качестве сущностной для понимания поэзии (более общего понятия «художественной литературы» в его понятийном аппарате еще не существовало). Согласно Аристотелю, литература «философичнее» историографии, поскольку литература говорит об общем, а историография — о частном, о свершившихся единичных событиях. На протяжении двух с половиной тысяч лет девятая глава «Поэтики» оставалась одним из самых знаменитых высказываний о литературе, ее сущности и месте в мире, несмотря на то что взгляды Аристотеля постепенно устаревали. 

Сложно не заметить, что долгое время у музы истории были несколько избирательные вкусы. Больше всего ее интересовали толпы людей, шедших или гонимых убивать других людей, которых до этого они никогда не видели, насиловать, пытать, грабить и угонять в рабство. Почти столь же тщательно та давняя, еще юная, муза истории записывала обычно демагогические речи власть предержащих и их противников и перед циничными «элитами», и перед обманутыми или алчными толпами. Отравления власть имущих, их удушения и выкалывания им глаз, сексуальные приключения приближенных к вершине машины власти тоже вызывали немалый интерес. 

Разумеется, с тех пор историография в корне изменилась. Радикальный перелом часто связывают со «школой анналов», сфокусировавшейся не на отдельных событиях, а на «периодах большой длительности», их социокультурных константах и медленно протекающих процессах экономических изменений, технологического развития и социального переустройства. Однако и современная историография вынуждена быть селективной, по крайней мере в двух смыслах. Ежедневно в мире происходят миллиарды событий. У прохожего на Литейном ветром сломало зонтик, в северной Англии потеплело, подозрительный грузовик задержали на перевале через Скалистые горы. Лишь единицы из этих событий сохранит историография; она вынуждена делать выбор и делает его на основе представлений о значимости того или иного события в более общих контекстах. 

Однако все это совсем не то, чем является опыт существования для человека, существующего в мире и в истории. Мы видим и слышим окружающий мир, почти постоянно чувствуем его своим телом. В состоянии бодрствования мы почти всегда думаем, но большая часть наших мыслей, фрагментарна, хаотична и непоследовательна. Часть этого опыта допредикативна, другая уже прошла фильтр по крайней мере первичного осмысления. Мы переживаем чувства, желания, моменты понимания. Фрагменты процессов большой длительности — социальные, технологические, экономические — постоянно становятся частью нашего опыта. Наше мировосприятие формируется и индивидуальной рефлексией, и идеологиями. Мы совершаем множество поступков, большинство из них «полуавтоматически», на основе социальных и культурных привычек, обычно глубоко укоренных вистории. Ни межсубъектная коммуникация, ни коллективная социальная жизнь не спрашивают нас, готовы ли мы совершить этический выбор, но мы вынуждены выбирать. А история не спрашивает нас, хотим ли мы оказаться «участниками исторических событий».

В отличие от историографии, литература способна передать и осмыслить значительную часть полноты этого опыта существования в историческом мире, благодаря качествам, которые можно было бы назвать овердетерминированностью, рефлексией культурного конструктивизма и рефлексией персонализма, о которых и пойдет речь чуть позже. Литературоведение, в свою очередь, оказывается аналитикой и историей того ультимативного медиума, с помощью которого на протяжении тысячелетий человечество делало видимым для самого себя и осмысляло свое существование в мире.

Осознание того факта, что литература сохраняет (а ее исследование способно раскрыть и осмыслить) гораздо более глубокую историческую картину, нежели традиционная историография, произошло в середине восьмидесятых и получило название «неоисторицизма». Вероятно, неоисторицизм мог бы стать одним из наиболее значительных прорывов в литературоведении, но, как кажется, стал одним из ее наиболее драматичных разочарований. При смене фокуса была потеряна как полнота и разнородность человеческого опыта в истории, так и полнота литературного произведения как особой, многоплановой, чрезвычайно сложной внутренне, имеющей свои законы, в том числе риторические и жанровые, формы понимания мира и человека в мире. В результате часто исчезала и иерархия текстов; для анализа взаимодействий «дискурсов» и «идеологий» «Медный всадник» и газетная статья годились в равной мере. 

С точки зрения смысла и смыслов — литература является одной из наиболее концентрированных форм речи, находящихся в распоряжении человека. Особая модальность литературной речи делает возможным создание произведений с огромным количеством смыслов, соотнесенных со сравнительно небольшим объемом текстуальных элементов.Это явление обычно называют «овердетерминацией». Литературоведение не делает сложное проще, но способно раскрыть тот или иной пласт этой сложности в дискурсивно последовательной форме и аргументировать выводы на основе текстов.

Применительно к истории это означает, что множественные исторические реалии, от событийного ряда до коллективной саморефлексии, от быта до идеологий, раскрываются ограниченным количеством овердетерминированных элементов литературных текстов. Как уже говорилось, то, что мы обычно относим к «истории», коллективный событийный ряд, дискурсивные практики и общие характеристики быта, для индивидуума в истории переплетено со множеством других модальностей и форм опыта, от чувственного опыта до этического выбора. Внутренняя сложность литературного произведения позволяет не только сохранить различные пласты и компоненты исторического без их аналитического разделения, но и сохранить их внутри сложных отношений с другими формами опыта.

Проблема культурного конструктивизма не менее значима. То, что мы в просторечье называем реальностью, сконструировано множеством культурных субстратов, структур и процессов, по большей части находящихся ниже порога индивидуального сознания. Это понятийное поле и «эпистемологическое пространство», операции смыслового синтеза и архетипизированные символы, нарративные паттерны и поведенческие нормы, этические и эстетические категории и нормы, идеологии и формы вовлеченности индивидуума в механизмы власти и многое другое. Литературные произведения делают эти механизмы культурного конструированияболее заметными и понятными, тем самым сохраняя многоуровневый и насыщенный образ реальности в истории, а вместе с ним образ времени.

Внутри этого перенасыщенного и противоречивого пространства исторических реалий и существования в истории индивидууму предоставлены множественные формы опыта и разнообразные возможности выбора. Это понимание влечет за собой множество вопросов. Какова природа субъектности и конкретно-исторические формы ее переживания индивидуумом? Каков спектр наших желаний, предпочтений и объектов неприятия? Каков ход нашей мысли об окружающем историческом мире, как эта мысль делает выбор, с какими препятствиями она сталкивается? Из каких смыслов, решений и социальных институций мы выбираем? Как мы совершаем тот или иной этический выбор в истории? Какие идеологии мы принимаем? С какими институциями власти мы вынуждены взаимодействовать, и какова субъектная сторона этого взаимодействия? 

Историография редко отвечает на вопрос, что значит быть человеком в истории в ее конкретности, что значит обладать субъектностью в потоке истории. Но это в огромной степени способна делать литература. В силу своей многоплановой структуры и особых «литературных механизмов» репрезентации и осмысления когнитивных содержаний, литература в значительной степени сохраняет конкретно-исторический образ субъектности в истории. А литературоведение, в свою очередь, и расшифровывает этот образ, и добавляет к нему дополнительный вопрос — вопрос о том, что значит писать, быть писателем, в истории, какие формы субъектности и выбора это предполагает и требует.

Денис Соболев, член редакционной коллегии

Ad memoriam

На излете пандемии, подводя итоги эпохи ковида с ее разобщенностью и истинно гамлетовским ощущением, что время и впрямь «вывихнуло свой сустав», хочется вспомнить тех филологов, с которыми мы встретимся теперь лишь на страницах толстых журналов и книг. Некоторые из них были постоянными авторами «Вопросов литературы», их статьи печатались в журнале из десятилетия в десятилетие. С другими мы не раз встречались в Липках, на семинарах молодых писателей и критиков, на конференциях в РГГУ и МГУ, с третьими пересекались время от времени в таких дружественных журналу издательствах, как «Рудомино», «Прозаик» и др.

2020 год многих заставил иначе взглянуть на повседневность. «Нас рас — ставили, рас — садили, / Чтобы тихо себя вели/По двум разным концам земли», — гневно писала Цветаева в марте 1925-го, и век спустя, в марте 2020-го, мир, по сути, повторил ее слова, даже не вспомнив об авторстве: для каждого из нас они звучали столь насущно, что стали нарицательными. Оказавшись наедине с собой, мы оценили живое человеческое общение, которого раньше было в достатке, — бурлила университетская и издательская жизнь, а по понедельникам и средам из года в год на десятый этаж дома Нирнзее в «Вопросы литературы» приходили литературные критики и филологи — потолковать о Гомере и Ювенале, Данте и Мильтоне, Пушкине и Шекспире, Достоевском и Бальзаке, Элиоте и Мандельштаме. 

В одном из писем знаменитого англиста А. Смирнова Т. Щепкиной-Куперник, которые сейчас готовятся к публикации в ВЛ, есть очень точная фраза об издательском мире тех лет — «сильно поредели ряды». На исходе пандемии, в теперешнем контексте, она звучит, увы, даже слишком актуально. Через месяц-другой, в апреле 2021-го, мы надеемся, работа редакции восстановится в очном формате, но не все будет как прежде. 

Символом первой волны пандемии для многих стали трагические события в северной Италии: в памяти до сих пор стоят трагические сцены — темными зимними ночами колонна военных грузовиков вывозит из города сотни умерших. Мир замер тогда в нелепом и беспомощном ожидании. И первая, и вторая, гораздо более смертоносная, волны пандемии унесли с собой, в океан вечности, немало мастеров филологического и литературно-критического жанра. 

Разумеется, дело не только в пандемии, хотя она, безусловно, сыграла свою роль, расширив список: Карен Степанян (1952–2018), Михаил Яснов (1946–2020). Александр Казинцев (1953–2020), Николай Богомолов (1950–2020), Сергей Кормилов (1951–2020), Борис Каганович (1952–2021)… Пандемия заставила нас не только заглянуть внутрь себя, но и обратиться к событиям прошлого, увидеть их в новом свете. Оглянувшись назад и окинув взором последние пять лет, с грустью понимаешь: постепенно уходит от нас в «неведомый путь» поколение филологов-семидесятников (термин Владимира Новикова).

Пожалуй, лично для меня точкой отсчета стал уход Екатерины Юрьевны Гениевой (1946–2015), директора библиотеки Рудомино, известного специалиста по английской литературе XX века. В 2016-м, после смерти Гениевой, по нашей просьбе А. Ливергант написал для «Вопросов литературы» мемориальное эссе «О пользе одержимости, или Дело прежде всего», где рассказал о Гениевой, с которой его долгие годы связывали дружеские отношения, со всей откровенностью, не скрыв ее недостатков и подчеркнув достоинства: среди них прежде всего деловые качества–предприимчивость, жажда жизни, энтузиазм, огромная работоспособность и страстное желание бороться до конца: «Многие, плохо Катю знавшие и не слишком ее любившие, считали ее эдакой «железной леди» вроде Маргарет Тэтчер: жесткой, суховатой<…> Нет, она любила живых, остроумных людей, любила застолье, любила вкусно поесть <…>В пляс пускалась так же охотно, с таким же энтузиазмом, как в научную или деловую полемику» (Вопросы литературы. 2016. № 2).

Многих филологов-семидесятников связывает, на мой взгляд, одно качество, столь присущее Гениевой, — преданность делу, служение литературе; созидательное начало, желающее преобразовывать мир и укрощать непокорную стихию. Неудивительно поэтому, что название другого мемориального эссе «Пока работаю — живу» так перекликается по духу с эссе А. Ливерганта. Свой мемуар Татьяна Геворкян посвятила памяти Карена Степаняна, которого близко знала с юношеских лет: они выросли в Ереване, вместе учились на филфаке Ереванского университета и пронесли дружбу через всю жизнь. Близки эти два текста и по своей интонации, исповедально-личной, проникнутой теплом, желанием понять другого.

Карен Ашотович Степанян — один из старейших авторов ВЛ, его статьи печатались в журнале на протяжении (37!) лет; первая публикация — 1981 год. Долгие годы он сотрудничал в ВЛ с Ниной Николаевной Юргеневой (1922–2016), работавшей в журнале с первого дня его основания: ее служение журналу началось еще на Спартаковской, где тогда располагались «ВопЛи». Более полувека Юргенева готовила к печати рукописи таких известных литературоведов, как Д. Лихачев, Ю. Манн и др., а также открывала литературному миру новые академические имена. Среди них был и Степанян.

Безграничной любовью к своему делу объясняется и стремление многих семидесятников к максимальной выверенности и точности текста и всегда доброжелательное и радушное общение с редакторами — на просьбу уточнить слово или страницу в цитате, даже при дефиците времени, Степанян отвечал всегда, и всегда вовремя. Он, много лет отдавший «Знамени», знал цену редакторскому труду.

Неоднократно печатался в «Вопросах литературы» и профессор МГУ Сергей Иванович Кормилов — не только со статьями, но и с рецензиями, одним из его излюбленных коротких жанров. Долгие годы приходили в редакцию его письма, и каждое из них начиналось куртуазно («Любезнейшая Елена Михайловна»)и продолжалось в том же стиле; ни разу, пожалуй, он не изменил своей привычке. И не только он, в той же манере писали и Михаил Яснов, и Борис Каганович, и Карен Степанян — ряд легко можно продолжить. Это — своего рода примета другой эпохи, где общению, деловому и профессиональному, придавали иной, более высокий смысл.

В мемориальном эссе о Сергее Кормилове «И кормилец, и кормчий», которое сейчас готовится к печати (читайте его в номере 4, 2021) Олег Федотов воссоздает научную имлийскую атмосферу 1970-х, подробно рассказывая о заседаниях научно-исследовательской группы по изучению стиха. В то время Кормилов, «стройный молодой человек с буйной шевелюрой, отливавшей густым темным золотом», уже принимал участие в дискуссиях. Словно вторя Ливерганту и Геворкян, Федотов отмечает неутомимый труд Кормилова, его подвижничество, даже в последние несколько лет жизни: здоровье пошатнулось, и ему уже было трудно ходить, но он продолжал работать в МГУ.

В январе 2021-го, когда любители искусства замерли в ожидании новостей об Алисе Фрейндлих, а затем наконец выдохнули с облегчением, из Петербурга в редакцию журнала пришло печальное известие — в реанимации скончался Борис Соломонович Каганович. Историк по основной специальности, Каганович был блистательным архивистом — он открывал новые документы и неизвестные факты, и делал это вдохновенно. Его научной обстоятельности позавидовали бы многие. Каганович, как кажется, был очень скромным человеком. Книгу о крупнейшем специалисте по зарубежной литературе, Александре Александровиче Смирнове, — изучением его творчества Каганович занимался многие годы — он отнес не в «Молодую гвардию», а издал небольшим тиражом (всего в двести экземпляров), договорившись с издательством «Европейский дом» (Санкт-Петербург). С нетерпением ждал он и выхода Шекспировской энциклопедии, для которой написал ряд статей.

На исходе пандемии, пожалуй, пришла пора снова перечитать стихотворение Марины Цветаевой, сделав теперь акцент на второй его строфе, утверждающей торжество духовной связи между людьми: «Рас-стояние: версты, дали…/ Нас расклеили, распаяли, / В две руки развели, распяв, /И не знали, что это — сплав/Вдохновений и сухожилий…». Цветаева права, и добавить к этому больше нечего.

Елена Луценко, редактор

В этом году, словно в абсурдистской пьесе, «нас атаковали тараканы». Точнее, явился всего один, гонимый и павший жертвой дезинфекции. Мы сохранили экземпляр, непривычно внушительный, как местную экзотику. Старожилы Дома Нирнзее рассказывают про совершенно особенных «прусаков», впрочем, точнее — «южноамериканцев», по слухам, завезенных сто лет назад скульптором Коненковым (его мастерская у нас на первом этаже) вместе с запасом древесины.

Зашедший в гости журналист чисто по-журналистски решил сделать из этого историю, фейк. На следующий же день после статьи в «Комсомольской правде» мне звонили «Вести», умоляя не выбрасывать засушенного Эрнста, как мы назвали нашего таракана, и показать его стране, словно какого-то инопланетянина Алешеньку.

Новость о таракане перепостил у себя в фейсбуке главный редактор «Нового мира» — Андрей Василевский — и поглумился в свое одинокое удовольствие. Один новоиспеченный эмигрант, переехавший в Израиль, написал, что это он прислал нам усатых в конверте, специально для нашей рубрики «Легкая кавалерия», героем которой он не раз становился. Другой — новоявленный латыш, который мужественно пересиживает ненавистный режим и, кажется, не ведает, что его здесь даже единомышленники по всему актуальнейшему именуют «дряблой стариной», отпустил свою дряблую шутку: «Наконец-то коллеге Дуардовичу представилась возможность высказаться в пределах своей профессиональной компетенции».

История с тараканом — иллюстрация к тому уровню полемики, на который только и возбуждаются поборники литературного новаторства и молодости, увы, давно ею покинутые, а также последний набор их паствы. На «Вопросы литературы» льется немало грязи: не любят, когда мы говорим об их несбывшихся планах и несостоятельных амбициях. Вот и «Кавалерия» им не по вкусу. Зато тараканы из нашего подвала оказались родными для тараканов их чердачных помещений. Как они плоско шутят, уже не первое десятилетие плещутся в собственном грязном остроумии. Кто? Не хочется напоминать смутно известные имена, только в сетевой перебранке и остающиеся на плаву.

Кликушествуют по поводу тараканов: «Последние времена наступают», — и добавляют: «На Вопли».

Что ж, давайте посмотрим, что и для кого наступает.

Не будем о содержании журнала в этот раз, поскольку, как мы всегда говорим: мы зависим от наличного уровня критики и филологии, но пытаемся не быть ниже того, что есть, а, напротив, стремимся повысить то, что имеем. Поговорим о приемах подачи и продвижения нашего журнала. Теперь это — модный разговор, так поддержим его.

В этом году «Вопросы литературы» завершили свое полное обновление, начатое в 2019-м с редизайна бумажной версии журнала. Мы запустили новый сайт, который ничуть не уступает современным медиа.

Наша программа обновления изначально была сформулирована так: от толстого журнала к мультиформатному медиапроекту. Своим примером мы показали тот реальный путь, пойти по которому до сих пор не отважился ни один другой толстый журнал. Как результат — приток новых читателей и авторов, о «Вопросах литературы» стали больше говорить и спорить, крупные издательства стали предлагать нам совместные проекты (в начале будущего года выйдут сразу две книги — одна в издательстве «Бомбора», другая в «Эксмо»), наконец, это самым положительным образом сказалось на нашей экономике.

Вместо того чтобы ждать, пока кто-нибудь из власть имущих придет и решит за нас наши проблемы, мы начали решать их сами, в том числе с подпиской. Одной из претензий журналов была сокращающаяся подписка в библиотеках ввиду недофинансирования последних. «Вопросы литературы» предложили властям свой проект снабжения библиотек, в котором редакция  своими усилиями проводит всю аналитику, сама организует доставку и т. д. В итоге мы связались более чем с 500 библиотеками по всей стране и обеспечили себе ежемесячный прирост подписки на уровне 4–6 %. Это вместе с другими программами по привлечению читателей, например с программой льготной подписки. И теперь мы достигли того порога, когда «Вопросы литературы» должны будут поднять тираж. Когда такое случалось? Даже старожилы журнального дела едва ли упомнят!

Хочу проанонсировать для читателей и те самые две книги, которые появятся в будущем году в указанных издательствах.

Одна из них носит рабочее название «Антиучебник по современной литературе». «Анти-» — потому что это книга, приближающаяся к учебнику по концепции и структуре, однако, не претендующая на таковое звание и на окончательность выбора и слова, ведь книга посвящена тридцати последним годам, на протяжении которых существует постсоветская литература, и в этой новой литературе еще многое может измениться.

Вторая книга — сборник лучших текстов «Легкой кавалерии». У книги уже есть название: «Как мы читаем». Рубрика в представлении не нуждается, а про книгу скажу, что она в буквальном смысле находится на передовой литературы и в ней окончательно кристаллизуется тот формат, единственно (наиболее полноценно) заключающий в себе ту новую критику, о которой все пишут и говорят. Эта книга послужит своего рода дополнением к «Антиучебнику»: литература в истории и литература на практике.

Вот так наступают для нас последние времена.

А что до тараканов?.. Как заметила коллега: «в стране больше нет новостей». Но это не наша тема. Пусть ею занимаются те, кто ощущает с ней внутреннее сродство, как будто нет других проблем, например угрозы выселения для вашего журнала с его безнадежно устаревшим миром.

Игорь Дуардович,
директор «Вопросов литературы»

А нас грызут мыши… Что делать, как избавиться от мышей?

Немного самоиронии не помешает, начнем с этого. Однако это не мы сами про себя придумали – про мышей. Так о толстых журналах докладывают президенту, о чем я узнал недавно на одном большом собрании, так скажем, внутрицеховом, посвященном как раз «толстому» вопросу, видимо, особенно больному в свете наступающего года Крысы. Хотя сами китайцы Крысу плохой не считают, это понятно, тут все зависит от человека, как он распоряжается тем, что ему дается. В этом смысле наступление нового года для «Вопросов литературы» должно стать по-настоящему праздничным, не омраченным никакими тревогами, ведь в году уходящем мы сделали для этого очень многое, хотя главные определяющие моменты, конечно, для нас остаются впереди. В общем, самое время подвести итоги и немного рассказать о планах.

2019 год стал годом больших изменений в журнале.

Все это время вы могли оперативно следить за происходящим – через нашу рассылку, через соцсети. Мы оживили одно, запустили другое. Задача была – наладить контакт с реальностью, понять ее потребности и возможности, чтобы журнал начал жить по-новому в новое время, не считая его для себя даже сколько-нибудь враждебным, как будто на другой планете, и активно с ним взаимодействуя.

Вы наблюдали изменения в журнальной политике и в технологиях, которые всегда идут бок о бок и от которых зависит сохранение традиции, неизбежно трансформирующейся. Иначе это мертвая традиция. Новые технологические и содержательные решения не только обеспечивают движение внутри традиции, но также и движение самой традиции вовне, укрепляют ее за счет расширения поля действия.

Традиция – это, собственно, сам журнал, какой он есть, «журнал критики и литературоведения». Все остальное – средство осуществления его идеи, необходимое в своей функциональной продуманности, включая формат, вплоть до тонкостей дизайна, до макета и обложки, с чего год назад и начались наши перемены. Перед дизайнером была поставлена цель – сохранить узнаваемые элементы, но сделать внешний вид журнала зримой заявкой его обновления.

Журнал «Вопросы литературы» уникален не только в российском пространстве своим сочетанием научности и критики, науки и литературы. Эссе – один из наших жанров, и сколько литературной эссеистики (вспомним эссе Юрия Домбровского, которым открывался 1977 год – «Ретлендбэконсоутгемптоншекспир») было напечатано на наших страницах.

Мы всегда стремились быть проводниками литературы («литературоведение – это тоже литература»), возражая тем, кто предпочитает говорить о литературе языком, ей противопоказанным. Мы просим наших авторов писать о сложном просто, не понижая уровня исследовательской мысли. В мире литературоведения «Вопли» давно и прочно занимают свое место. С критикой и «широким читателем» сегодня все сложнее, впрочем, не только у нас. Мы входим в цех «толстых» журналов, которым раз за разом предрекают скорый конец. Иногда мрачные предсказания звучат из нашей собственной среды. Согласно коллективной эпитафии от Андрея Василевского, последним годом должен был стать 2016-й. Слава богу, проехали, но это не значит, что все в порядке. Конечно, предстоят и уже происходят перемены.

Сегодня журнал (любой журнал, а не только «толстяк») не может существовать без дополнительных инициатив и проектов. Журнал – это ядро бренда, который куда масштабнее (пусть только в потенциале), чем кажется и каким он был до сих пор. В итоге путь обновления журнала мы сформулировали для себя так – это путь от просто журнала к мультиформатному медиапроекту. Не убоимся новых слов, не сочтем их модной пустышкой. По этому пути уже пошли некоторые издания, но мы хотели бы расширять свою деятельность, не теряя ничего из прежних достоинств. Борясь за читателя, мы прежде всего имеем в виду нашу целевую филологическую аудиторию, просто видим ее шире, чем это было прежде, и стараясь более настойчиво до нее достучаться.

Так появилась школа писательского мастерства «Пишем на крыше«, которой в декабре исполняется год, а на последней неделе ноября мы отметили окончание ее осеннего сезона, в котором вели семинары и читали лекции Дмитрий Воденников, Михаил Елизаров, Максим Кронгауз, Елена Погорелая и другие известные писатели, филологи и критики. Но даже здесь мы не только вводим новое, но и опираемся на традицию: своя школа при журнале существовала еще в 1980-х, точнее, семинар критики Лазаря Лазарева, бывшего главного редактора, а в то время заместителя. Так что мы продолжили его дело.

В 2019 году мы запустили экспериментальную интернет-рубрику «Легкая кавалерия«, задача которой – давать быстрое представление об актуальном моменте литературы. В каждом выпуске 12 критиков, которые говорят о книгах, премиях, публикациях, делятся своим видением мира, иногда полемизируют, в том числе между собой – а почему нет? «Кавалерия», как и было в замысле, стала острой, резонансной – она заставляет задумываться о том, что такое настоящая критика, как ей развиваться дальше, какой она должна быть сегодня. Вехой этого проекта, как мы планируем, станет книга, где будут собраны все выпуски года.

Только что начали выходить образовательные подкасты журнала, над названием которых не пришлось долго думать. «ВопЛи» – это короткие беседы с писателями и филологами о классике и современности. А в будущем году из аудионовшеств также появится и аудиоприложение к журналу – одна-две самые заметные статьи, которые вы сможете не только читать, но и слушать. Наконец, с января на «Ridero» мы станем проводить бесплатные вебинары по современной литературе и литпроцессу – следите за новостями.

Мы начали с обложки и макета журнала, но без нового сайта, действительно современного, со всеми необходимыми функциями и продуманной визуальной составляющей, наше обновление было бы неполным. Этот сайт по старому адресу www.voplit.ru будет запущен к концу декабря. Постепенно на сайте появится и станет доступным – частично по подписке (как на «Bookmate»), частично бесплатно (какая-то часть контента обязательно будет открытой) – и весь архив журнала за 63 года. При создании сайта мы опирались не только на опыт популярных российских медиа, связанных с литературой и культурой, но и на опыт западных коллег, в первую очередь на сайты для научных изданий, достойных аналогов которым у нас в стране, как оказалось, нет.

В будущем году социокультурная активность журнала должна стать еще разнообразнее, включая особые, социально значимые проекты (совместно с «Книжныйгид.org»). Эти проекты будут ориентированы на определенные кризисные социальные группы – чтение и разговор о литературе как терапия.

Мы также планируем возрождение издательства «Вопросов литературы», начав с книги, составленной из лучших материалов рубрики «Литературное сегодня«. Наконец и эта давняя идея Елены Погорелой, редактора рубрики, осуществится.

Хочу напомнить и о программе льготной подписки, которая теперь будет включать в себя не только бумажную, но и электронную версию, – в комплекте. И снова – следите за новостями, – потому что на № 1, 2020 можно будет подписаться только до 31 декабря.

В общем, мы верим в нашу «Крышу», которую видим каждый раз, проходя по Большой Бронной или Тверскому бульвару или выходя из метро там, где «Известия».

Игорь Дуардович,
директор «Вопросов литературы»