Выпуск №3, 2019

Пикироваться, наверное, нам, кавалеристам, не стоит. Не для того, видимо, нас собрали вместе и бросили в некую атаку. Не друг на друга ведь? Но кое-что уточнить стоит

Век так называемой книжной критики оказался недолог. Еще не так давно наблюдалось победное шествие рецензий и обзоров, а ныне «нивы сжаты, рощи голы», «мертвые с косами стоят» — осталось несколько площадок. Но и там рецензенты порой вынуждены оправдывать право на свое существование оригинальными способами.

Прикол приколом, но в прозе современных авторов, в том числе и увенчанных премиями, тык-дыков хватает. Некоторые по-толстовски мыслят даже не страницами, а десятками авторских листов. Да только до замка графа Толстого путь не близкий. Тык-дык тык-дык тык-дык…

Юзефович говорит, что она «человек про книжки» и что любит читать. В фильме «Гоморра» портной Паскуале говорит, что чтобы раскроить корсаж «нужно много любви». То же Юзефович. Можно было сказать: «Как-то так» или «Такая вот фигня приключилась». В общем она так строит ответы, чтоб там поменьше торчало причин и следствий — чтоб не за что зацепиться.

Литература постепенно превращается в театр, существующий здесь и сейчас. У театра, как известно, нет памяти — спектакли испаряются, вместе с моментом, даже если их снимают, тогда как литература, напротив, материальное воплощение опыта, зафиксированного в словах

Мантия пророка — частый соблазн для литературного критика, когда он пишет не о конкретной книге или авторе, а о явлениях и тенденциях. Иногда предсказания сбываются, ведь они пользуются, как правило, тем же языком художественной литературы и могут повлиять на нее изнутри.

В прошлый раз я писал об интерактивной литературе, ее перспективах и возможной интеграции искусства слова с технологиями. Для закоренелых консерваторов подобное развитие событий может показаться едва ли не богохульством, однако, как бы то ни было, литература при подобном сценарии все-таки продолжит существовать и даже, скорее всего, расширит свои границы.

Чтения последних месяцев наводят мое внимание на формирование — даже, пожалуй, стремительное созревание и внутреннюю дифференциацию — того, что можно назвать травматическим дискурсом в новейшей русской словесности: складывание корпуса не (обязательно) знающих друг о друге, но определяемых самим воздухом времени текстов, посвященных выговариванию — словесному, символическому освоению — либо травмы (или совокупности таковых), либо принципиальной травмируемости, уязвимости человека, неустранимой хрупкости и бедственности его положения в мире вообще

Поколение Z называют digitalnatives — первыми «цифровыми аборигенами» (в то время как Y — цифровые мигранты). Они рождены в эпоху интернета и опережают в IT-грамотности не только преподавателей и родителей, но иногда и старших братьев-гиков.

«Мы окончательно разучились концентрироваться, — констатировал композитор Антон Батагов в беседе с Дмитрием Бавильским. — Если бы Бах все это увидел, да еще ему показали бы современный рекламный ролик или видеоклип, где один план длится доли секунды, он бы подумал, что оказался в аду. А Гульд подумал бы, что он в психушке».

В апреле мы едва не лишились одного из наиболее заметных русских писателей последних 15 лет — Дмитрия Быкова. Относиться к нему можно по-разному, но он, безусловно, принадлежит к числу ключевых фигур отечественного литературного процесса. К тому же Быков своей разносторонней деятельностью немало содействует популяризации литературы и чтения, порой заменяя собой целый институт.

мотрю новейший американо-британский мини-сериал «Чернобыль» (режиссер Йохан Ренк). Про нас, про русских. Извините, что примазываюсь — могу и отмазаться. Есть в английском языке определение — a russian. Так говорят о человеке (любой национальности), который находится в состоянии постоянной депрессии, который видит мир исключительно в мрачных тонах. Человек-тромб.