Смотрю новейший американо-британский мини-сериал «Чернобыль» (режиссер Йохан Ренк). Про нас, про русских. Извините, что примазываюсь — могу и отмазаться. Есть в английском языке определение — a russian. Так говорят о человеке (любой национальности), который находится в состоянии постоянной депрессии, который видит мир исключительно в мрачных тонах. Человек-тромб.
Узнаёте? Нет, разумеется. Сами себя мы такими не видим. Мы — разные. Даже шутим иногда. Реже про себя, чаще про других. И подлавливаем их на нелепостях, и дурацкий акцент высмеиваем у играющих нас актеров. Например, какого черта они без конца дают «товарища». В СССР это слово не юзали с такой частотой, форм было гораздо больше: «женщина», «мужчина», «девушка», «молодой человек», «парень», имя-отчество, в конце концов.
Почему им никогда не приходит в голову нанять за три копейки консультанта, прожившего в России хотя бы лет 90? Он бы заодно имена героям подобрал — реальные, а не бутафорские. А то сплошь гомункулы, вроде Дятлова (здесь это не перевал, а замначальника атомной станции); либо коронованные кокошником экзотизмы (Топтунов, Акимов, Ульяна Хомюк); либо вообще страннозвучащие конструкты: Легасов, Пикалов, Брюханов.
Так думал я, пока смотрел первую серию «Чернобыля». Претензии росли — и тут же привычно выскакивали контраргументы (уж так устроен мой мозг). О том, что в производстве имен для персонажей мы сами не копенгагены. Скажем, автор шпионских бестселлеров Юлиан Семенов с именами героев особо не заморачивался. Поэтому даже «наши» у него подчас — какие-то никнеймы из шифрованных донесений: Константинов, Славин («ТАСС уполномочен заявить»)… А господа из «забугорья», судя по именам, — вообще лапчатые кентавры: Джон Глэбб, Пол Дик, Нельсон Грин, Дональд Джи…
Или вот, смотрю параллельно советскую тетралогию о «резиденте» (сценаристы О. Шмелев, В. Востоков). Имена иностранцев: Кинг, Апдайк, Мортимер, Стивенсон, Лоуренс… Мне одному тут мерещатся фамилии писателей и литературных персонажей?
…О, как я был посрамлен! Первый же запрос в гугле дал мне лица участников и ликвидаторов аварии — почти все они в «Чернобыле» подлинные: и Дятлов, и Пикалов, и даже Топтунов. Все — кроме Ульяны Хомюк из минского Института ядерной энергетики АН БССР (великолепная роль Эмили Уотсон).
Простите мне мое неведение, сгинувшие и выжившие. Когда произошла трагедия, я был тринадцатилетним, глупым, бессмертным — и жил за 3000 километров от Припяти; те облака приплыли ко мне гораздо позже. Журналист Тимур Олевский прав: за 33 года Чернобыль никуда не делся, он продолжается, и это не фигура речи. Об этом говорит главный герой фильма, замдиректора Курчатовского института атомной энергии Валерий Легасов (роль Джареда Харриса): «Большинство этих „пуль» продолжит летать сотню лет, а некоторые — и пятьдесят тысяч лет». Такова природа атома — никогда не «мирного», поскольку именно он является роковым таймером, который жизнелюбивое человечество включило себе в качестве обратного отсчета.
Но, если хотите, можно и «фигурально»: радиация — это такая колоссальная метафора античного Аида, только без присущей мифам обратимости. Ты уже мертв, но все еще чего-то ждешь, куда-то бежишь, как герои другого фильма о чернобыльском ужасе — «В субботу». По мне — так более мощного, поскольку Александр Миндадзе даже не стал прибегать к треску дозиметра (который в «Чернобыле» Йохана Ренка служит опознавательным знаком смерти, весь саундтрек на нем держится); не показывал распад клеток человеческой плоти. При этом фильм насквозь пропитан радиацией, она визуализована через работу режиссера со временем, через вибрацию камеры — и монтажно.
«Чернобыль» воздействует иначе. Это классический фильм-катастрофа; но, в отличие от других образцов жанра, катастрофа тут не увенчивает фабулу, она фабулу создает. Ведь главное — не взрыв, а то, что он высвобождает и чему конца уже не будет. Мои учителя называли этот прием — «труп в трюме корабля».
Подстать ему и липкий абсурд, как нельзя лучше отвечающий месту действия: российской (пардон, советской) империи.
«Этого не может быть!» — лейтмотив первой половины фильма. Правда «Чернобыля» как художественного произведения в том, что люди врут не другим, они врут самим себе. Самая высокая квалификация, самая очевидная очевидность, даже явленная воочию смерть — тут бессильны. Большой дозиметр сгорел сразу после включения — «обычное дело». Принесли другой, он зашкалил — «чушь!». «Как можно получить такие цифры от воды из взорванного бака? — Никак. — Тогда какого хрена вы несете? — Там на земле лежит графит, кусками… — Вы не видели графита. — Видел! — Не видели. Не видели! Потому что его там нет!!! Я сам пойду на крышу блока, оттуда хорошо видно здание четвертого реактора, и все увижу собственными…» — не договорив, Дятлов блюет, его уносят. На крышу блока отправляют главного инженера. Под конвоем. Это он принес дурную весть — вот пусть и проверит ее на себе. Дальше все повторяется на уровне ЦК и правительства.
Абсурд не вытекает из незнания, абсурд — в самой основе системы, которую западный мир силится понять. И фильм прежде всего об этом. Носитель правды Валерий Легасов противопоставляет справедливый и разумный мир Чернобылю, в котором «не было ничего разумного; а было — во всем, даже в хорошем — безумие». Вся Россия — это Чернобыль. Выработанные миллионами лет природные механизмы, равно как и новейшие достижения цивилизации — тут одинаково не работают; накопленные ценности всякий раз обесценены.
Бессмыслен героический труд пожарников; бессмыслено водружение флага над трубой энергоблока (в знак победы над зверем), поскольку цена этого действия — еще две бесценные никому не нужные жизни. Символ не может бежать впереди целесообразности, а тут — может. И водка, которую здесь хлещут ВО СПАСЕНИЕ, называется «Галерная» (все верно, самообман — наши фирменные «русские галеры»). И шахтеры при рытье котлована обнажаются полностью: в морге одежка без надобности.
Роль главного «русского медведя» в фильме досталась министру энергетики, зампреду Совета Министров СССР, Борису Щербине (его играет любимый актер Триера, швед Стеллан-Скарсгорд). Малообразованный и взбалмошный, жестокий и ранимый, он воплощает тот русский характер, который долгие годы был жупелом для Запада, которого и сейчас опасаются во всем мире за алогичность и непредсказуемость. После того, как Легасов под страхом быть выброшенным из вертолета рассказывает Щербине принцип работы ядерного реактора, министр заявляет: «Теперь я знаю, как работает реактор. Вы мне не нужны». И зритель ждет: вот теперь Легасова точно выбросят из вертолета.
Однако именно Щербине принадлежит главная формула, прозвучавшая в разговоре с Ульяной Хомюк (о грядущем выступлении Легасова перед международным сообществом в Вене) и лежащая в основе всех наших национальных комплексов: «Вы предлагаете ему унизить нацию, которая одержима тем, чтобы не быть униженной».
Да, это не про то, что случилось с нами треть века назад. Это про сегодня.