Публикуя этот неизвестный фрагмент из романа «Хранитель древностей», я для начала хочу напомнить о задачах, которые перед собой ставила рубрика «Легкая кавалерия», когда она только начиналась, и объяснить таким образом, что эта публикация нисколько не противоречит назначению, формату и сути рубрики. Наоборот, она открывает еще одну дверь — новую возможность не только для критиков, но и для литературоведов.
Итак, главной задачей рубрики была и остается реакция на все новое и актуальное в современной литературе, рефлексия над проблемами. Однако в ряд проблем современной литературы входит также восстановление и переосмысление старого. Когда-то целым явлением была «возвращенная литература» — литература прошлого, ставшая самой современностью. Именно об этом я подумал, когда наткнулся на этот неизвестный фрагмент из первой главы «Хранителя древностей», который к тому же идеально подходил под формат рубрики по объему.
Большая проза Домбровского давно не переиздавалась, поэтому событием стал недавний выход его романов в «Редакции Елены Шубиной», причем в едином оформлении вышла серия — не один и не два романа, а почти все сразу (за свою жизнь Домбровский успел написать не так много), так что получилось своего рода малое собрание сочинений.
Однако есть Домбровский, которого мы еще не читали, более того, есть другой «Хранитель древностей», скрытый в рукописях и в машинописи с правками автора и редактора… Настоящий фрагмент, восстановленный из рукописи, — это лишь капля в море, но вместе с ним обозначается проблема современной литературы — необходимость первого комментированного издания романов из знаменитой дилогии Домбровского о 1937 годе, что позволило бы увидеть эту дилогию такой, какой мы ее никогда не видели, и наглядно оценить все «потери». А потом можно было бы пойти еще дальше и опубликовать версию романов со всеми восстановленными фрагментами — уже без комментариев.
В свое время, добиваясь публикации «Хранителя древностей» в журнале «Новый мир» (1964 год, №№ 7-8), автору пришлось немало постараться, и не всегда эта работа вела в сторону улучшений. От чего-то пришлось отказаться по цензурным соображениям, от чего-то по совету и пожеланию редактора, а что-то, по мнению уже самого Домбровского, отрицательно сказывалось на динамике всего произведения, поэтому это было решено также убрать. Скорее всего, последнее приключилось с публикуемым ныне отрывком. К слову, в первой публикации сокращенной главы о Зенкове в сентябрьском номере газеты «Алма-атинская правда» в 1962 году этот кусок также отсутствовал.
Наиболее значительные и объемные фрагменты, не вошедшие в печатную версию романа, были опубликованы вдовой писателя, в том числе в собрании сочинений.
Но есть и другая литературная проблема, которую хорошо подсвечивает этот отрывок, а именно поэзия и правда. В отрывке поставлены рядом два стихотворных произведения разного времени: одно принадлежит перу верненского1 батюшки, а другое — советскому поэту Мартынову, первый текст наивно-любительский, а второй написан мастером, у первого из достоинств только искренность, у второго всего один недостаток — документальная неточность, связанная, очевидно, с политической конъюнктурой, и просто неправда, создающая антилегенду. Мартынов, как и многие советские поэты в 1930-е годы, не мог говорить о царском времени хорошее и описывать в нем что-либо положительное, тем более, уже наученный уроком первого ареста и высылки в 1932 году. Его текст, о котором пишет Домбровский, — это поэма об архитекторе Зенкове2, сочиненная в 1936 году.
О чем это все и к чему это? И на чьей же стороне в итоге сам Домбровский?
Домбровский, конечно, на стороне Зенкова, которого он тоже сделал своим героем: в частности, от лица архитектора он высказывает свою фактографическую критику поэмы Мартынова, правда, при этом вскользь и подспудно признает ее художественные достоинства, сообщая нам о том, что в поэзии Зенков ничего не смыслил, и еще раньше — о том, что областной инженер сам писал плохие стихи.
В итоге делаем вывод, что хорошая поэзия — не всегда правдивая поэзия (впрочем, как и проза), на то и существует, в самом деле, понятие художественной правды. И тем не менее то, что не смогла поэзия в 1930-е годы в лице Мартынова, сделала и исправила, восстановив историческую справедливость, проза в 1950–1960-е в лице Домбровского, документально более достоверная и точная, да еще написанная с таким ярким, поэтическим чувством человека, влюбленного в город (в Алма-Ату) и в его историю, — роман «Хранитель древностей»3.
Алма-атинскому собору посвящено два стихотворения. Одно из них написано местным священником Марковым и помещено в «Семиреченских ведомостях» за 1907 год, другое — Леонидом Мартыновым.
Стихотворение отца Маркова очень точно и описательно:
Светло красуется в городе Верном в центре его кафедральный собор. Колером блещет в пространстве безмерном, к себе привлекая прохожего взор храм пятиглавый в связи с колокольней с виду величествен он и красив, издали виден в окрестности горный солнца лучами охваченный быз4. В нашей епархии нет ему равного...
И дальше, и дальше еще на 30 подобных же строчках: о красоте храма, о его вместимости, о том, что «света в нем много хоть день будь ненастный», как в нем удобно петь клиру и как «просторно, не тесно стоять» прихожанам. Зенков это стихотворение читал, и я думаю, оно ему понравилось. Он и сам в тех же «Ведомостях» помещал стихи отнюдь не лучшего качества. Только темы выбирал похлеще, чем верненский батюшка. Так одно его стихотворение называется «Мужеубийца» — речь преступницы перед судом.
Леонид Мартынов назвал свою поэму «Рассказ о русском инженере» (Поэмы. «Советский писатель». 1940 г.)5. Зенков это стихотворение знать, очевидно, не мог (он умер в 1936 году), но оно бы ему и не понравилось. Герой поэмы Мартынова совсем не похож на областного архитектора Зенкова: это бунтарь, гениальный неудачник, прожектер (он хочет оросить Голодную степь) и чуть ли не революционер. Он гибнет (отравили иссыкульским6 корешком) и его хоронят около собора. Так что единственное, что инженеру удалось оставить после себя — это собор и могилу около него. Все остальное погибло в кальках. Конечно, ничего похожего никогда с Зенковым не случалось. Его не травили ни буквально, ни фигурально, на жизнь его никто не покушался. Умер он глубоким стариком. Кажется, и с начальством у него были вполне приемлемые отношения. Начальство было само по себе, он сам по себе. И, во всяком случае, все, что Зенков хотел построить, он и построил, а об ирригации Голодной степи он никогда и не помышлял — степь не его печаль. Я представляю себе, как, почитав поэму Мартынова, Андрей Павлович Зенков недовольно сказал бы:
— Клевета-с! Это не стихотворение, а полная клевета-с! Помилуйте — ничего же похожего! Ну что он пишет такое?
Это было во дни Александра Второго Над пустынями полымя полыхало багрово. <...> Деревянное здание, крупнейшее в мире Победители в память законченным войнам Вознамерились выстроить в городе Знойном.
— И город звался, — сказал бы Зенков, — не Знойный, а Верный, и не при Александре Втором это было, а летом 1907 года, и «Память войн» тут тоже ни при чем.
— Тогда, может быть, это и не про вас написано? — спросил бы его собеседник, принесший поэму.
Тут, конечно, Зенков только бы усмехнулся.
— Ну, как же-с, как же-с не про меня. Все остальное точнее точного, даже начинается совсем как у батюшки Маркова.
В центре города Знойного, в Александровском сквере Храм огромный стоит. В высочайшие двери Мог бы крылья раскинув влететь небожитель. Свод просторен, широк. Постарался строитель.
Видите, все точь-в-точь. И дальше разговор с губернатором. Вот, что говорит ему инженер, то есть я, как по поэме выходит:
"Деревянным то здание будет недаром, Рухнет каменный свод. По условиям природы, Здесь гораздо надежней древесные своды". И сказал генерал: "Принимайтесь за дело. Чтобы церковь крестами за тучи задела. Воссияет сей крест на Востоке и Юге. До свиданья. Поклон передайте супруге!"
Ну, точно наш разговор с генералом Фольбаумом7, а дальше про землетрясение. Я как будто строил военный госпиталь, и все у меня там будто раскрали. Посмотрел я — ни денег, ни материалов, ничего. И тут приходит ко мне интендант и говорит… нет, вот вы послушайте, что он мне негодяй говорит:
"Подпишитесь, пожалуйста, под донесением, Что постройка разрушена землетрясением". Отвечал инженер: "Нет, заведомо стойки Возводимые мною древесны постройки. То, что строю, едва ли разрушит стихия. Знайте, сударь, что шутки со мною плохие!"
Про землетрясение точно все мои слова. Вы почитайте мою статью в «Семиреченских ведомостях», там ясно сказано, как я строил, и почему моим постройкам никакое землетрясение не страшно8. Ну слово в слово! Нет, клевета-с, клевета-с! Что и говорить, клевета-с! Раньше ничего подобного поэтам не позволялось. Вот батюшка Марков, например…
Так и не договорился бы не до чего поэт со своим героем, но хотя герой этот революционером и не был, с начальством уживался, Голодную степь не орошал, а в поэзии не понимал уж ровно ничего — героем он был все-таки самым настоящим. И не только героем своего времени, а и вообще героем. Потому что всякий человек, который однажды свято поверит «в наблюдательный ум человека, в его энергию и гений творчества, покоряющие стихию»9 и не отступит от этой веры до конца, несмотря на все крайности, в которые поставит его жизнь или люди — обязательно будет только героем. И тут уже, пожалуй, все равно — когда этот человек жил и, что он творил. Возводил ли он гигантскую, невиданную электростанцию на месте вчерашней тайги, шел ли с мешком за плечами в дали и глуши по тропинке, проложенной без вести пропавшей геологической партией, или вот как Зенков отстраивал новый, молодой многоэтажный город на месте старого, только что сметенного с лица земли10. Ведь верил же он, строя, что этому городу никакие уже будущие землетрясения страшны не будут, и отвечает за это перед людьми и своей совестью только он — областной архитектор Зенков.
- От города Верный, как изначально называлась Алма-Ата. В 1854 году русскими военными было основано укрепление Верное, в дальнейшем получившее статус города. Название Алма-Ата было утверждено в 1921 году. [↩]
- Легендарный Андрей Павлович Зенков (1863–1936), увековеченный в романе «Хранитель древностей», имел славу главного архитектора и строителя Верного (Алма-Аты). Одним из самых известных его проектов стал Туркестанский Софийский кафедральный собор (был переименован в Вознесенский), построенный в 1904–1907 годах. На самом деле, в проекте собора участвовало несколько архитекторов, в том числе и Павел Васильевич Гурдэ (1846–1914) — главный городской архитектор, обрусевший француз. О том, кто в итоге внес наиболее существенный вклад в усовершенствование конструкции здания, сегодня спорят. Некоторые поборники исторической справедливости выдвигают вперед Гурдэ. И все-таки, как показывают документы, именно Зенкову принадлежали многие новаторские идеи, смелые решения и внедрение прогрессивных материалов, в частности армированного бетона, позволившие разобраться с проблемой сейсмической устойчивости: город находился в сейсмоопасном районе.[↩]
- Фрагмент публикуется из рукописи с сохранением авторской пунктуации и орфографии: Домбровский Ю. О. Хранитель древностей. Часть 1. Главы I, II, III // РГАЛИ. Ф. 2561. Оп. 1. Ед. хр. 5. С. 96. [↩]
- Скорее всего, это казахское слово біз, что значит "мы", но по-другому оно еще переводится как "шило" — в данном случае метафора горной вершины.[↩]
- В 1930-е годы Мартынов опубликовал большой цикл поэм, посвященных историческому прошлому России, в который входил и «Рассказ о русском инженере». [↩]
- От озера Иссык-Куль; находится в Киргизии.[↩]
- Михаил Александрович Фольбаум (Соколов-Соколинский) (1866–1916) – генерал-лейтенант, градоначальник, военный губернатор Семиреченской области, участник Первой мировой войны.[↩]
- В тетрадке с набросками романа содержатся выписки из литературы, посвященной сейсмической теме, и видно, насколько глубоко Домбровский погружался в этот вопрос, интересуясь в том числе статистикой землетрясений за все время их наблюдений в Казахстане.[↩]
- Это цитата из статьи Зенкова в «Семиреченских областных ведомостях», на которую в конечной версии романа Домбровский ссылается уже прямо.[↩]
- Имеется в виду Кеминское землетрясение, произошедшее 4 января 1911 года (22 декабря 1910 года по старому стилю), после которого Зенков и обрел славу, так как большинство его зданий в городе, в том числе собор, уцелели.[↩]