Женская проза… Что-то в подсознании (может быть, тоска по Égalité) априори подсказывало относиться к этому понятию с долей скепсиса, как к условной конструкции. Но сознание плюс воспоминания опрокинули эти ощущения.
Так получилось, что до 30–35 лет я непростительно много времени уделял такому советскому/постсоветскому феномену, как КВН. Что, в общем, понятно, учитывая место рождения и учебу в Одесском университете, где собралась знаменитая некогда команда «Джентльмены ОГУ». А в одесском КВН была давняя традиция разделения на авторов и актеров (в других командах куда менее четкая). И вот во всю долгую историю нашими кавээновскими авторами были юноши, мужчины. Причем дело здесь не в мужском шовинизме, поскольку имелись два исключения, которые подтвердили правило.
Это две Ирины (просто мистика какая-то: обе родились в один год — 1954-й). Поэтесса Ратушинская и телесценаристка Полторак. (Попутно — важная свежая новость для библиофилов. На днях вышла книга «Ив ОстРаШев. Почти полное собрание юмористических сочинений» (Одесса, 2021), составленная и прокомментированная Сергеем Осташко в память о друзьях, двух других авторах той славной троицы — Ирине Ратушинской и Игоре Шевченко.) Ратушинская после ареста, отсидки и эмиграции известна в первую очередь как поэт, как диссидент. Полторак же считалась (и была) мощным кавээновским автором.
Но две Ирины и всё — за несколько кавээновских десятилетий, хотя двери были открыты для всех. Похоже, есть нечто в женской психофизиологии, что не способствует проявлению одаренности в такой специфической творческой сфере — умении острить разяще точно, структурно, взаимосвязанно, в крайне ограниченном времени и пространстве. (Опять же попутно — по опыту общения «Джентльменов» с Викторией Токаревой на кинофестивале «Золотой Дюк-1994» могу точно сказать, что из нее получился бы блистательный кавээновский автор, но, к счастью, бог дал ей другую судьбу…)
А теперь от очень частного — к очень общему. Выделение женской прозы в нечто отдельно исследуемое было неизбежным как преодоление стереотипов общества, в котором центральную роль играли мужчины, что закреплялось в маскулинитивах. Когда «мужское» изначально заявлено как общечеловеческое, особое рассмотрение «женского» — дело времени и общественного развития. И, что важно, за этим действительно стоит некоторая многообразно проявляемая объективная реальность.
Сейчас в разных языках в спорах утверждается система феминитивов. Подобно этому должны сложиться и парадигма, понятийно-терминологический аппарат, причем не «женской прозы», а женской литературы. И вот тут, кстати, уже начинаются сложности, появляется необходимость оговорок. Ведь под «женской литературой» часто подразумевается субжанр, называемый также «женским романом» (что, в свою очередь, стоит далеко от «романа женской прозы»). Забавно получается в русской литературе и с «женской поэзией». Где столь же обстоятельные и заинтересованные, как в случае с «женской прозой», споры о ней? А если их нет, то почему? Наверное, потому что две титанические фигуры, Цветаевой и Ахматовой, так зачаровывают исследователей, что делают разговоры о «женской поэзии» менее обязательными и интересными — все уже доказано с запасом.
В целом же создается впечатление, что в настоящее время эта тема ждет комплексной работы, объемной монографии, в которой была бы сделана попытка утрясти, систематизировать значительный накопленный материал. В нее в помощь литературоведению (в том числе сравнительному — в разных матрицах) должны быть вовлечены история, обществоведение, психология, физиология, гендерные исследования как отдельная системная единица и т. д. Иначе же получается, что разговоры на эту тему идут по кругу, с обновлением почти исключительно оперативным, связанным с появлением новых имен и произведений.
При всем том женская проза — это как улыбка Чеширского кота, появившаяся у кота Шредингера (дай ему бог здоровья). Женскость в этой литературе то очень весома, то исчезающе малозаметна. И в качестве фактора не формального, а действительно весомого не дана априори, но требует подтверждения, обоснования.
С другой стороны, правильным кажется с тем же примерно уровнем подробности рассмотреть и мужскую прозу/литературу, давно уж не «общечеловеческую» (в прежнем, подчеркиваю, понимании). В этом смысле, к примеру, Захар Прилепин видится мне сейчас образцовым то ли зеркальным отражением, то ли бинарным дополнением, то ли антивеществом к имеющейся материи русской женской литературы, обобщенно говоря — «женской прозой наизнанку».
И вот это случайно сложившееся определение, в котором уже литературное «мужское/брутальное/пацанское» стало производным от первичного женского, показалось неслучайным. Кто у нас последний русскоязычный нобелиат(ка) — Светлана Алексиевич (2015); кто еще из русской литературы имеет наибольшие шансы на это — Людмила Улицкая. Кто последний лауреат из славянских литератур — Ольга Токарчук (2018). Кто вообще последний обладатель Нобелевский премии по литературе — Луиза Глюк (2020).
P. S. Текст получился несколько сумбурным, скомканным. Наверное, потому что писался он 21 июня, в день рождения Иры Полторак. И первый — в ее отсутствие. Она была глубоко одаренным человеком, лидером другой троицы, первого «золотого состава» авторской группы «Городка» (1993–2012). Она же сводила и ограняла сценарии, отправляемые Юрию Стоянову в работу. Светлая память…