Как-то я скинул знакомому интересную литературную статью, но спустя несколько минут получил, пожалуй, самый печальный отзыв, который только может получить статья: «не осилил». Без грустного смайла. Просто не осилил, ибо это давно как-то стало нормой, что большинство научных статей, даже хороших, невозможно читать, не спотыкаясь о громоздкие конструкции и неоправданные усложнения текста. Даже тем, для кого статья в общем-то и писалась.
Я не вступил в полемику, мол: «Как же так! Ты филолог! А тут такое…» Я понимал, что статья написана ужасно. Предложения усложнялись и удлинялись там, где текст этого совсем не требовал. Отдельные куски приходилось перечитывать по три-четыре раза. И нет — вовсе не из-за того, что материал совершал филологическую революцию и полыхал идеями, которые сложно постичь. Текст просто объективно было сложно и неприятно читать из-за неудачно подобранного слога автора. Самое досадное во всем этом, что содержание было дельным.
Почему-то в российских научных кругах давно существует мода искусственно усложнять текст, особенно среди людей, изучающих слово. Я не просто так выделил слово искусственно, потому что в большинстве случаев это усложнение неуместно. Оно не придает никакой стилистический окраски и не делает текст интереснее. Все, что делают такие научные работы, — заставляют читателя страдать, а в иных случаях даже вызывают недоверие: иногда кажется, что за нарочито вычурными пассажами подобные авторы намеренно пытаются скрыть профнепригодность или создать видимость значимости исследования.
Помню, как в университете меня шокировали англоязычные статьи и учебники. В то время я буквально захлебывался «водой» российских ученых, американские и британские тексты дарили спасительный глоток воздуха. Их лаконичность и жесткая конкретика не утомляли, а, напротив, форсировали читательский интерес, из-за чего я еще больше стал интересоваться наукой. Совсем печально стало, когда я познакомился с немецкими трудами — они тоже читаются сравнительно легко. Так что, скорее всего, это не англоязычные специалисты молодцы, а российские страдают непонятной графоманией.
Причин на эту моду может быть бесконечное множество — от банальной напыщенности ученого до дурацкой привычки писать «научно», которую в России прививают в вузах. Мало кто объясняет студентам, что «научно» не равно «сложно», поэтому неопытные студенты захламляют свои работы глазовышибательными оборотами и терминами в пол-листа. А затем это входит в привычку. Переключаться между стилями не так просто, и студент, который становится неплохим ученым, в лучшем случае продолжает писать искусственно сложно.
Кто-то возразит, что наука доступна не каждому; да и вообще — как без терминологии? Никак. Для многих научных статей действительно нужна хорошая база. Даже если статью по нейролингвистике написать максимально доступно, вряд ли человек, совершенно незнакомый с предметом, сможет понять смысл исследования. Но суть не в матчасти, а в умышленном усложнении. Именно об этой проблеме идет речь, а не о сложности самих исследований.
Интеллектуалы жалуются, что интерес к науке падает, а блогеры и авторы интернет-медиа занимаются откровенной профанацией. Последние действительно порой совершают ошибки, за которые не несут никакой ответственности. Но они хотя бы пытаются сделать науку более доступной и занимательной. А что делают ученые? Очевидно, думают, что их статьи важнее и интереснее сериалов с многомиллионными бюджетами и соцсетей, где используется передовое программирование. Откуда такое самомнение? Непонятно.
Не исключено, что мое представление о науке ошибочно, но у меня часто возникает вопрос: как просвещать людей, если статьи тяжело даются даже коллегам и плохо выполняют одну из важных функций научного текста — коммуникативную?
Возможно, раньше у науки просто не было конкурентов — увлекательные исследования могли заменить и сериалы, и блоги, и видеоигры. Но сегодня любому контенту, в том числе и научному, приходится жестко конкурировать, чтобы заинтересовать людей. И кажется, что писать абзацы на полстраницы — это не самая удачная стратегия в борьбе за внимание с тем же ТикТоком, тем более когда речь идет о науке и образовании.
Чтобы наукой интересовалось как можно больше людей, в идеале она должна быть понятна даже школьникам. Чем ниже порог вхождения, тем больше людей. А чем больше людей, тем больше идей. В теории интересная и «простая« наука может поднять и уровень образованности населения. Разумеется, это все при условии, что сами ученые искренне заинтересованы в том, чтобы наука становилась массовой и просветительской.
Писать просто о сложном гораздо сложнее, чем бросать читателя в болото непроходимой графомании, — согласен. Более того, это навык, который необходимо развивать, а у ученых не всегда есть на это время. Что-то действительно тяжело объяснять на пальцах, но ведь далеко не все. Почему, чтобы прочесть зарубежную научную статью достаточно просто быть «в теме«, а для российской нужно быть полноценным специалистом? По качеству и количеству российская наука, к сожалению, не особо выделяется, поэтому списывать все на трудность и уникальность исследований будет сродни школьным оправданиям за плохо написанную контрольную. Куда вероятнее, что наука в России просто не интересуется людьми. Поэтому и россияне в большинстве своем не особо интересуются наукой.
P.S. От редакции
Статья Молокова актуальна. Давно ведем речь, что хорошо бы нам научиться писать популярно для многих. (Впрочем, это совсем не означает, что для мысли нужен уровень, обязательно доступный школьнику или даже студенту.)
При этом статья Молокова неточна, поскольку исходит из неверной посылки: автору в руки удачно попадало англоязычное популярное университетское — for use of students — литературоведение. Он его сравнивает с тем, что на Руси претендует на «научность», — с тем дискурсом, что захлебывается в терминах, которые в своем большинстве заимствованы или созданы на англоязычной основе.
Это интернациональная болезнь терминологического пустословия. Видимо, Молокову не приходилось встречаться с настоящим западным литературоведением. В России правят бал не создатели вируса, а его жертвы-распространители. Из этого исходить нужно.
А что же сравнивать достаточно внятное и, хотя массовое, но вполне информативно добротное популярно-университетское литературоведение (у нас его практически нет) с российскими страдальцами от благоприобретенного терминологического недержания. Нечасто встречающееся, но все-таки существующее литературное исследование за их терминологические красоты ответственность нести не может.
Стараемся, чтобы в ВЛ подобного не было. Кстати, удивительная вещь, когда мы говорим, что такого не печатаем (хотя и очень красиво), те же самые люди нам порой приносят нечто вполне читаемое, что мы и печатаем. Могут же, когда их не хотят печатать. Во всяком случае, кое-кто из них может, но не хочет, потому как «не научно».
Für Wenige: Тынянова — Шкловского — Эйхенбаума не раз попрекали, что они вели разговор на троих. И термины у них были, но за каждый они могли ответить и — главное — применить, пуская их в оборот.