И совершенно не случайно подавляющее большинство
отрицательных рецензий полны бесстыдных передергиваний,
отвратительного перехода на личности
и отталкивающего самолюбования.
(Из интервью Кузьмина Прилепину)
Кузьмин пишет неплохой русской прозой, которой пишут более-менее все, кто более-менее пишет, где проскакивает ямб и анапест, и непонятно, зачем он разбавляет ее чьими-то выморочно-похабными верлибрами и рассуждениями о субъекте и прочей хайдеггерианской х-те.
Просто он был, по его словам, «пассионарным мальчиком», который стремился к «организации пространства вокруг себя», что привело его сперва на должность комсорга в МГУ, а потом и в пустыни верлибра на краях лимитрофа. Здесь и далее приводится интервью Кузьмина Горалик.
Почему гонит и гнобит Кузьмин русскую силлабическую тонику?..
«Моя двоюродная бабка здравствует в Петербурге, я как-то раз у нее даже остался переночевать в те поры, когда еще не было ни друзей с жильем, ни денег на гостиницу, ночью по привычке вытянул с полки первую попавшуюся книжку и, раскрыв ее наугад, попал в аккурат на подробную и обильно иллюстрированную классификацию странгуляционных следов». Этот эпизод отсылает, конечно, к последнему приезду Есенина в Петроград, гостиница «Астория». С тех пор Кузьмин упорно душит силлабическую тонику вонючими верлибрами.
Однако ненависть к почве у Кузьмина коренится глубже. Показывает сам Кузьмин:
«Мой главный соперник на почве идейного лидерства в классе, а также в сражениях на первенство класса по шахматам теперь называется не иначе как Волхв Иггельд, один из вождей родноверческого движения, соавтор фундаментального труда «Языческие боги славян»». «Общая пассионарность и склонность как-то организовывать пространство вокруг себя всякий раз приводили меня к каким-то конфликтным социальным ролям, роли комсорга». Мне было поручено организовать и возглавить на факультете комсомольский отряд дружинников».
Ключевые слова тут — «волхв» и «дружинников». Открываем, как в случае с Кириллом Корчагиным, «Повесть временных лет» и читаем:
«В лето 6453. В се же лето рекоша дружина Игореви: «Отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьемъ и порты, а мы нази. Поиди, княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы». И послуша их Игорь, иде в Дерева в дань, и примыслиша к первой дани».
Таким образом Игорь Старый (личность которого еще будет в дальнейшем разъяснена) изобрел «приращение смысла», Mehrsinn, по Карлу Марксу. Кто же есть Игорь Старый? Сын выдуманного персонажа Рюрика («царь царей» с древнеирландского), воспитанник Олега Вещего («вещий» — собственно перевод имени Helgi), супруг Ольги Святой («святая» тоже собственно перевод Helga). Соответственно, и Игорь есть не Игорь, а Ингви, т. е. Один, которого распяли злые древляне. Он, расчувствовавшись после распятия, стал сочинять стихи, древлянам же Ольга сделала холокост, чем и заслужила наименование Святой. В извлечении для смысла — сделала древлянам жизнь немного светлее. Сын же ее Святослав прославил святость и освятил славу.
Нюанс в том, что Олег и Ольга, очевидно, были одним и тем же человеком, а смерть, описанная в «Песни о Вещем Олеге» (см. древнегреческий миф о Тиресии), была операцией по смене пола (и, по совокупности, религии). Кто же в таком случае был Игорь Старый?.. Вспомним повесть Гоголя «Нос». Очевидно, что Игорь был носом майора Ковалева, и тут-то и коренится корень его самонадеянности в отношении древлян, «приращения смыслов» за их счет и «экспроприации символического капитала».
Рекапитулируем. Волхв посредством конского черепа и змеи превращает Вещего Вещего в Святую Святую, а остаточный нос в форме Игоря-Ингви отправляется à côté chez древлян в целях приращения смысла.
Проблема Кузьмина в том, что, по его собственным словам, как бы он ни фрондерствовал и анфан-террибльствовал, он все равно остается более известным в качестве внука Норы Галь, которая более всего известна как переводчик «Маленького принца», который более всего известен как любимая книга нашего главнокомандующего. Соответственно, кто такой Кузьмин tout court?.. Внук переводчицы любимой книги нашего главнокомандующего.
Caeterum censeo, настоящая современная поэзия — Агунда Цирихова, которая «луна не знает пути, но летит». Где и звукопись на «о», потому что луна — круглая, и «на-ни-на», которое хорошо разбирает Александр Гаврилов, и разъяснение к тому, как маленький принц стал великим кесарем. Но это уже другая история.