Позволю себе пересказать фабулу (она же метафора) рассказа одного немецкого писателя. Рассказ этот выходил в сборнике короткой прозы, написанной в ГДР. Ни имени автора, ни названия рассказа не помню. Фабула же такова. Мальчик (главный герой рассказа) каждый день бегает к железной дороге, расположенной недалеко от его дома. Он машет рукой проходящим поездам. Он ждет, что кто-то в поезде помашет ему в ответ. Но нет, этого не происходит. Мальчик вырастает — и вот уже сам едет в поезде. Едет и смотрит в окно на проплывающий мимо пейзаж. И что же? На железнодорожной насыпи нет того, кто помахал бы проходящему поезду. Нет того, кому герой рассказа мог бы помахать из окна в ответ.
В какой-то степени современная литература оказалась в роли того самого мальчика. Купила билет на поезд, но пейзаж за окнами — безлюден. Читатели стали писателями. Вопрос, который сформулировал еще в первой трети XX века немецкий философ Вальтер Беньямин, о судьбе произведения искусства в эпоху его технической воспроизводимости, по-новому обернулся для литературы первой трети века XXI: доступность каналов получения литературы не привела к всплеску читательского интереса к ней. Бесконечная техническая воспроизводимость каналов доставки текста к читателю (большое число самиздатовских платформ, соцсети и проч.), наоборот, привела к обесцениванию формы и содержания. Поезда, следующие из точки А в точку Б, становятся все быстрее. Но железную дорогу отделяют от жилой застройки шумоизоляционные стены. Коммуникация происходит, если вообще происходит, только внутри сообщества литпассажиров.
В традиционной книжной индустрии происходят похожие вещи. Количество выпущенных наименований неуклонно растет, а средние тиражи книг падают. И это похоже на естественный процесс. Многие тексты актуализируются и приобретают определенный статус внутри относительно узкой аудитории. При этом категория массовости применительно к литературе окончательно переходит из количественной в качественную — в область проблематики и поэтики, но не широты охвата аудитории.
Стремящееся к атомарности литературное поле вновь требует прочерчивания силовых линий. Только так пространство приобретает оформленность. Только при наличии силовых линий, определяющих человека как человека, отдельные произведения становятся опорными точками на этих линиях, стены исчезают, поезда останавливаются, человек идет навстречу человеку, а пейзаж, как заметил русский писатель Саша Соколов, — пейзаж безупречен.
Помните, как у французского поэта Жака Превера в стихотворении «Как нарисовать птицу?»: «Сперва нарисуйте клетку с настежь открытой дверцей». Здесь-то и обозначается роль литературной критики.
Хотя стоп. Всеобщего ренессанса, конечно же, ждать не стоит. Для человека как человека всегда возможен иной вариант. О нем не скажешь лучше, чем это сделал американец Чарльз Буковски: «Ага, некоторые жизни созданы для того, чтобы их просрали».
Вот мы и выбираем из двух вариантов: помахать друг другу или взять и махнуть на все рукой. Отказаться от этого выбора не получится.