Все хвалебные коммерческие рецензии похожи друг на друга, каждая разоблачающая рецензия может и вовсе не оказаться таковой.
Звонкий и задорный фельетон, расположенный в паблике, позиционирующем себя как территория альтернативного критического анализа, теряет свою прагматику. Восхищенный бодрым юмором пользователь тяготеет к повышению статуса прочитанного — не юмореска, а критика; не издевка, а поучение. И через это и для себя, и в глазах сосайтников становится не гыгыкающим читателем бульварного ширпотреба, а «тонким ценителем» с ложным ощущением собственной компетентности.
Письменная работа Александра Кузьменкова на сайте alterlit обрамлена тегами и комментариями, обозначающими ее как критическую. Раз нечто ходит, как утка, и крякает, как утка, посмотрим, каково оно на вкус: «критика была бы, конечно, ужасным орудием для всякого, если бы, к счастью, она сама не подлежала критике же» (Белинский).
Объект, привлекший внимание Кузьменкова — книга О. Васякиной «Рана», — родом из литературы, а значит, и работу Кузьменкова можно исследовать как критику не личностную или идеологическую, а литературную и, стало быть, аналитическую. Рассмотрим, рождается ли в методе Кузьменкова понимание через познание.
Стартует текст проговором коллективной психотравмы: критик сразу обозначает свою позицию по отношению к дискурсу, породившему разбираемый текст, — «убожество».
Украшают рецензию смешные «с сумки», «с сыны», «с раки»: сдвигология для дошкольников. Затрапезность приема не должна смущать читателя — это стандарт, который обязан быть отыгран.
Далее следуют:
– лирическое отступление прорывающейся личной эрудированности #критика;
– внезапное исследование биографии авторки;
– верчение классиком: «перефразированный» Уайльд убедительно доказывает любую мысль перефразителя;
– исследование тематики романа, умещающееся в одно предложение — восемь слов не считая предлогов. Насколько важным считает рецензент тему умершей матери в структуре романа видно из его противопоставления «мать» — «все остальное». 8 (восемь) слов во всем разборе посвящено теме, которую разбирающий вычленяет как лидирующую по значимости;
– цитирование, оторванное из приема: вместо анализа, как это работает в пространстве романа, в традиции и в преодолении традиции, дан смишнявый коммент и психиатрический диагноз «авторессе».
Наконец, закончив со всеми вступлениями и подобравшись к анализу конструктивных особенностей текста, к его несущим элементам, к диалектическим противоречиям, гармонизированным (или нет) автором, к ключам, подсветкам, к геттам, витгенштейнам, коэнам и ньютонам, то есть подойдя к самому важному — к тому, где критик, художник и проводник, выводит возможности текста из его объективных структур и исследует через роман мир, Кузьменков резюмирует — как сделано? — «да я уже докладывал: никак…»
Занавес. Ну, в смысле, хочется, чтобы занавес.
Но из-за занавеса еще некоторое время доносятся шуточки и бурчание диванного психоанализа.
Дичь? Дичь, да не та.
Чтобы спорить с текстом на равных, его необходимо читать. Фельетонная публика не видит в тексте ничего вне своего ожидания, но через именование фельетона критикой авторизирует шутейные развлекательные соображения до аргументов, претендующих определять движение литературы.
Понятно, зачем это творчество неискушенным читателям Альтерлита — они принимают смешное слово за меткое, смакуют и охраняют шутейку как народную мудрость. А чем кроме обслуживания паствы ведом сам критикующий профессионал? Азартом разоблачителя? Воодушевлением исследователя? Но изобилующий малоподходящей штамповкой текст («рвануть рубахой», «кушать не сможет», «членомрази», «можем повторить!») разве хоть что-то скажет нам о самом романе и его читателе, пояснит, почему он все-таки работает на свою аудиторию?
Исследуемая здесь рецензия игнорирует эстетику и внутреннюю организацию объекта, общекультурную ситуацию, приведшую к созданию произведения; ничего не говорит ни о тексте, ни о школе, ни о проблеме, ни о философии, ни о современности.
Принципиальной особенностью данной структуры является пригодность ее для «рецензирования» абсолютно любого текста. Вспоминается история исследования флогистона: если ваши рассуждения подходят к чему угодно — они не годятся ни для чего.
Опрощение метода влечет и опрощение содержимого. Потребитель альтеркритики — завсегдатай развлекательных окололитературных ресурсов, потому критика нового типа демонстративно бульварна. Следуя славным традициям желтой прессы, она целится в звонкие имена, вместо того чтобы открывать новые произведения, фокусируется на скандалах, а не на культуре и стебет все, что можно бы изучить. Находясь в положении, когда серьезный читатель недостижим, а существующий в любой момент готов уйти на превратившийся в ЯПлакал Удаффком, она штампуется не для научного изыскания, не для богемного эстетства, не для наивных затей просвещения, а на потеху. Наиболее удобный способ путешествовать на социальном лифте — низложение «их» достижений и опора на «наши». Так появляется простая схема конвейерных рецензий. Максимальное проявление личности критика тут — выбор из ограниченного ассортимента мемов. #Критик становится исполнителем: глашатаем и восхитителем комплексов толпы, а при случае оборачивается рукой (толпы или заказчика — не так важно), направляющей ликторский пучок.
Все это сказано о методе Кузьменкова уже множество раз: «Нет блеска, нет остроты, серо, скучно, банально, мелко, путано, завистливо«.
Перефразируя Уайльда: «новая критика» великолепна в своей безрезультатности, и ее безрезультатность неотделима от ее манеры. Если «новая критика» и побуждает к какой-либо деятельности, это значит, что эта деятельность либо весьма посредственна, либо не литературна… Конечно, автор может продать «новую критику» и тем самым извлечь из нее пользу для себя, но это не имеет ничего общего с литературой. Это не расширяет ее сущности. Это нечто случайное, безотносительное к ней.