Веселью нет конца, или Неопознанные объекты литературы

Что ни говори, а веселью нет конца. Шутники не переводятся, остроумие не иссякает. Не знаю, как вы, а я особенной, нежнейшей любовью люблю журнал НЛО. Уже само название вызывает у меня дрожь восторга. «Неопознанный летающий объект» оборачивается «Новым литературным обозрением». Литературно, так сказать, обозреваем мы летающий объект. Причем неопознанный. Объект летает, а литература обозревает его.

Вот, глядишь, в последний номер этого журнала (№ 91, 2008) такой залетел объект, что только держись. Шутники, как я уже сказал, не переводятся, веселью нет конца. А шутки у них изысканные, шикарные, все с каким-нибудь вывертом. Вот и напечатали они такой выверт, вывернувшийся из-под пера небезызвестной — по крайней мере, в тех кругах и сферах, по которым охотно летают обозреваемые объекты, — поэтессы Елены Фанайловой под завлекательным названием «Лена и люди». И не просто напечатали, а снабдили анкеткой и ответами на нее разных неглупых людей, долженствующих, очевидно, представлять цвет нашей интеллектуальной, как бы это скромнее сказать, элиты.

Перепечатывать сей поэтический шедевр не буду, любопытствующие могут сами им насладиться, прочитав его, например, в Интернете.

Развязнейшим тоном, с матерком (а как же иначе!) рассказывает нам поэтесса в небрежных верлибрах, что вот-де познакомилась она со своей тезкой, тоже Леной, продавщицей в ночном магазине, а та возьми, да и попроси у нее, в подарок или хоть почитать, ее, Фанайловой, книгу. Вот она, слава-то, вот оно, признание народное… Не зарастает, как видим, к Елене Фанайловой народная тропа… Но не тут-то было, не понимает нас народ, ох, не понимает. Прочитала, значит, Лена-продавщица книжку Фанайловой и говорит:»…ну, прочитала я вашу книжку. / Ничего не понятно. / Слишком много имен и фамилий, которых никто не знает. / Такое чувство, что вы пишете / Для узкого круга. Для компании. Для тусовки. / Кто эти люди, кто эти люди, Елена? / Которых вы называете поименно? / Я дала почитать двум своим подругам, / Одна имеет отношение к литературе. / Они реагировали так же:/ Это для узкого круга».

Отдадим все-таки должное автору — проницательнейшую критику своего творчества он сочинил сам, вложив ее в уста простой продавщицы. Всегда полезно поучиться у московской просвирни… Вот у кого следовало бы нашим белинским набираться ума да разума. Ну, поэтесса наша таким ответом, ясное дело, недовольна, пытается сначала что-то объяснить продавщице, а потом решает, что и объяснять не стоит, остаюсь, мол, сама по себе, толпа не понимает гения, с толпой мне не по дороге и даже Новый год с ней встречать не хочу. Сделав таковой вывод, вспомнив попутно пару эпизодов из своей трудной молодости и недавнего прошлого, поэтесса успокаивается, не забыв прибавить, что ее тезка, продавщица Лена «конечно, она права: / Это сложный текст, / Даже когда он притворяется простым, / Как сейчас». Финал, согласитесь, трогательнейший. В самом деле, вдруг читатель подумает что-нибудь дурное? Читатель ведь человек наивный, возьмет да и заподозрит, что текст в самом деле простой. Так вот, чтоб не болтал глупостей, мы его на всякий случай предупредим, что текст у нас — сложный, сложный у нас текст, такой сложный, что надо созвать для его толкования самых главных умников, а то ведь дураки не поймут.

Стихотворение не скажешь, что совсем бездарное, совсем бездарные люди, даже Лены, редко становятся «медийными», как ныне принято выражаться, персонажами, «что-то» в нем есть, но это «что-то» тонет в дешевых шутках, «постмодернистски»-пренебрежительных цитатах, в стремлении изумить и ошарашить читателя (всегда, запомните это, убивающем искусство), в подростковой, в сущности, развязности, «отвязанности» тона — вот, мол, я какая крутая, все смотрите сюда! — в мутном потоке вялых и случайных слов, расхристанных строчек, в грубейшей, все для того же ошарашивания введенной в текст, матерщине. От цитат все-таки воздержусь, хотя цитатки есть оглушительные. Да и русским языком автор владеет, скажем прямо, не в совершенстве. «Этот Новый год», сообщает нам поэтесса, «Я встречала / В поезде москва-воронеж [почему-то с маленькой буквы и без кавычек] / С китайскими рабочими / У них год крысы наступает в феврале [а все другие годы наступают, значит, в апреле или в августе?] / И они легли спать в одиннадцать / И я с ними заснула / В отличие от привычки / Засыпать в четыре». Все-таки «заснуть в отличие от привычки» никак не возможно, это так же невозможно, как, например, «проснуться в отличие от обстоятельств» или «засмеяться в отличие от скуки».

Впрочем, что это я? Прости меня, читатель, я заболтался. Занялся, как видишь, критикой, вроде как даже всерьез, а наш журнал до критики ведь никогда не снисходил и не снисходит. Какое дело неопознанным до грамотной или не грамотной русской речи? Волнуют ли их подобные мелочи? Нет, нет и нет. Они решают проблемы глобальные, мировые… в юмористическом, конечно, ключе, чтоб скучно не было. Вот тут-то и начинается самое смешное, вот тут держись за бока. К стихотворению приложена, значит, анкетка, разосланная, как сказано, разным неглупым людям. Среди которых, вот в чем юмор и вот что, на самом деле, страшно, есть люди достойнейшие, умнейшие (говорю это без всякой насмешки), в разных областях проявившие себя самым лучшим образом. Вот эти достойные люди и получают от литературно обозревающих юмористов три вопросика, которые я здесь все-таки приведу целиком.