«Разговаривающая Россия»… по-итальянски. Об итальянских переводах «Очарованного странника» Н. Лескова

Как-то раз на занятии, посвященном разбору переводов
Гоголя на итальянский язык, одна моя студентка, держа в левой руке перевод, а в правой оригинал, посетовала: «Боже
мой, кто же так плохо на русский переводит!» Думаю, попа
дись ей в тот день не Гоголь, а Лесков, возмущение было бы не
меньше. И дело не только в неузнавании хрестоматийного
классика, но и в своеобразии текста, в исключительной оригинальности языка, не вмещающегося в тесные рамки литературной нормы и воспринимаемого «наивным» читателем как
«неправильный», в то время как перевод кажется вполне приемлемым. Причина этого кроется не только в том, что, как нередко бывает, переводчик, прочитавший и понявший текст
для себя, вольно или невольно делает его правильнее и понятнее для читателя, чем оригинал. Перевод произведений
писателей, чья речь вырастает из самых глубин родного языка, исключительно сложен, недаром одна из статей, в которой
анализируются переводы «Левши» на английский, французский, немецкий, хорватский, итальянский и польский, носит
оптимистический заголовок «Перевод Лескова: почти неразрешимая задача»¹. Секрет успеха не только в мастерстве переводчика и выбранной им интонации, но и в тех возможностях,
которые предоставляет ему родной язык, обладающий соб
ственной культурной памятью.
Лескову повезло: в Италии его переводили настоящие ма
стера — Доменико Чамполи, Бруно Дель Ре, Этторе Ло Гатто,
Пьеро Каццола, Томмазо Ландольфи, Луиджи Витторио На
даи². Итальянская критика также не обошла вниманием переводы Лескова и связанные с ними трудности³.
Попытка охватить весь круг проблем, которые ставят перед переводчиком сочинения Лескова, заранее обречена на поражение. Поэтому мы ограничимся одним его произведением — повестью «Очарованный странник» и поговорим о любопытных стилистических различиях между русским и итальянскими текстами. Речь пойдет о трех переводах «Очарованного
странника», принадлежащих Этторе Ло Гатто («Il Pellegrino
ammaliato», 1942), Томмазо Ландольфи («Il viaggiatore incantato», 1967) и Луиджи Витторио Надаи («Il viaggiatore incantato», 1994)⁴. Рассуждая о творчестве Н. Лескова, неизменно подчеркивают его близость устной стихии, «разговаривающей России»⁵, традиции сказа и древнерусской литературе — не только изза фигуры рассказчика, которой посвящено знаменитое
эссе Вальтера Беньямина⁶, но и изза поразительного стилис
тического разнообразия, мастерского умения создавать речевые портреты персонажей, всегда отчетливо узнаваемых. Как отмечал Д. Лихачев, у Лескова автор как бы скрывается от читателя, не навязывает ему своих оценок, а перекладывает ответственность на рассказчика и на других героев, позволяя им говорить самим за себя. Благородные господа и простые люди, офицеры и монахи, цыгане и татары — для всех них найдены яркие и верные мазки. Воссоздать эти портреты стремятся и итальянские переводчики, задача которых — донести до читателя звучание живых голосов — усложняется потребностью наложить на них патину старины, создать ощущение временной удаленности, принадлежности XIX веку. Впрочем, это еще не создает непреодолимых трудностей, а вот воспроизведение живой разговорной речи, особенно просторечия, оказывается для итальянцев отнюдь не простой задачей⁷.
Дело в том, что долгое время итальянский язык употреблялся преимущественно в письменной сфере, а владел им незначительный процент образованного населения. Люди же малограмотные говорили на диалектах, и до сих пор, несмотря на языковое объединение Италии (кстати, состоявшееся относительно недавно, после Второй мировой войны), языком повседневного общения для многих остается диалект. Да и литературный итальянский крайне неоднороден: даже образованные люди говорят поитальянски с заметной региональной окраской, которой никто не стесняется. Стоит итальянцу открыть рот — и через несколько минут становится понятно, откуда он родом. Естественно, художественная литература широко использует возможности, связанные с диалектным богатством Италии, однако диалект остается всегда привязанным к определенной территории: житель Пармы воспринимает тосканизмы как нечто, связанное с Тосканой, и в этом смысле как «чужое», а не как «низкое» или «высокое».
Впрочем, для переводчика путь диалекта и любой местной окраски закрыт: за редкими исключениями это невозможно по той простой причине, что и в переводе это отошлет читателя к определенной точке на географической карте⁸. Как же справляются переводчики с лесковским текстом?
Достаточно прочесть несколько строк из первой главы «Очарованного странника», чтобы удостовериться в том, что Ло Гатто, Ландольфи и Надаи идут разными путями:
Это был новый пассажир, который ни для кого из нас не заметно присел с Коневца.
Era un nuovo passeggero che, senza che nessuno di noi se ne
fosse accorto, si era imbarcato a Konfvec.

(Ло Гатто)

Era costui un altro passeggero che senza essere stato notato da
alcuno di noi si trovava lz fin da Konevec.

(Ландольфи)

Si trattava di un nuovo passeggero che, senza che nessuno di
noi lo avesse notato, si era imbarcato a Klnevec.

(Надаи)

Он был одет в послушничьем подряснике с широким мо
настырским ременным поясом и в высоком черном суконном
колпачке.
Vestiva la tonaca dei conversi, col cinturone di cuoio dei
monaci e un alto berretto nero di panno.

(Ло Гатто)

Portava la zimarra da novizio colla larga correggia monastica
alla cintura e un’alta berretta nera di panno.

(Ландольфи)

Portava la tonaca col largo cinturone di cuoio dei conversi e
un alto berretto nero di panno.

(Надаи)

…Но он был в полном смысле слова богатырь, и притом ти-
пический, простодушный, добрый русский богатырь…
…Ma era nel vero senso della parola un bogatyr’, un tipico
bonario eroe dell’epopea russa…
(Ло Гатто)
…Ma egli era nel pieno senso della parola un paladino antico, e
anzi un tipico, semplice e buono paladino russo…
(Ландольфи)
…Ma era un gigante nel vero senso della parola, e inoltre un
tipico, ingenuo, bonario gigante russo…

(Надаи)
Нельзя не согласиться с замечаниями, высказанными С. Пескатори, в статье, посвященной сопоставлению переводов Ландольфи и Ло Гатто⁹. Текст Ло Гатто читается легко, он близок к нейтральному регистру и к естественному строю итальянской фразы. Кроме того, в нем ощущается «педагогическое» стремление переводчика сыграть роль толкователя и, переводя, попутно объяснять читателю то, что он не может понять. Показательно в этом смысле, как передано слово «богатырь»: Ло Гатто оставляет русское слово, сопровождая его пояснением — «герой русской эпопеи». Ландольфи говорит о «русском паладине», отсылая читателя к его собственной культурной традиции, а Надаи делает выбор в пользу нейтрального общепонятного варианта «русский гигант».

У Ландольфи заметна тяга к литературному стилю, присутствие тосканизмов, редких и устаревших языковых черт¹⁰.
Как правило, выбирая среди синонимов, он отдает предпочтение стилистически высокому слову или выражению (tacere ср. star zitto, rimanere in silenzio). Вместе с тем нельзя не отметить удивительную точность его перевода. Хорошо это или плохо — на этот вопрос мы еще попытаемся ответить, а пока что обратимся к переводу Надаи, задача которого после столь знаменитых предшественников была особенно сложной. Чувствуется, что его перевод ближе к нам по времени (в лексике, в употреблении широко распространенного выражения si trattava di…) и в хорошем смысле учитывает опыт предыдущих вариантов. Возвращаясь к разговору об особом колорите лесковской прозы, отметим, что никому не удалось найти соответствия своеобразному лесковскому выражению присел с Коневца (напомним, что Коневец — это остров).
Послушаем голос главного героя — богатыря-черноризца, рассказывающего о своих приключениях так живо и убедительно, что читатель будто видит их своими глазами: Первым делом, как я за дверь вылетел, сейчас же руку за пазуху и удостоверился, здесь ли мой бумажник? Оказалось, что он при мне. «Теперь, — думаю, — вся забота, как бы их благополучно домой донести».
La prima cosa che feci quando volai fuori dell’uscio, fu di por
tar la mano alla cintola per assicurarmi di avere ancora il borselli
no. Risultl al suo posto. Ora, pensai, ogni mia cura deve essere
riportare i denari a casa.

(Ло Гатто)

Per prima cosa, appena fui volato fuor della porta, io mano alla
cintura e mi accertai se c’era il portafogli. Risultl che l’avevo. «E
ora», penso, «la gran faccenda f come riportare felicemente i quat-
trini a casa».

(Ландольфи)

Per prima cosa, appena fui volato fuori dalla porta, subito mi
infilai una mano nel petto e mi accertai se c’era il portafoglio.
Risultl che c’era. «Adesso», pensai, «tutto sta nel riuscire a ripor-
tarli felicemente a casa».

(Надаи)

В то время как Ландольфи и Надаи стремятся сохранить динамичный синтаксис оригинала (см. у Ландольфи в переводе «сейчас же руку за пазуху» непривычное для итальянского безглагольное выражение «mano alla cintura»), хотя и отказываются от вопроса (вопросительный знак снят), Ло Гатто перестраивает предложение, «исправляет» его дробность, приближает к письменной речи и к естественному итальянскому строю фразы. Он даже снимает кавычки и отказывается от прямой речи, делая текст более описательным. Другое чрезвычайно любопытное отличие касается употребления глагольных времен. Эта тенденция проявляется и во многих других предложениях, которые мы не станем приводить, дабы не злоупотреблять вниманием читателя, не знающего итальянский. Ло Гатто, строго следуя итальянской грамматике, соблюдает правило согласования времен внутри предложения и выдерживает единый временной план целого текста: Passato Remoto и Trapassato Remoto в описании, Presente в прямой речи. Ландольфи (а за ним, хотя и в меньшей степени, Надаи) в своем стремлении точно следовать русскому оригиналу решается на смелый ход: он идет против грамматики и чередует на небольшом отрезке текста прошедшее время, характерное для литературного повествования, и настоящее. Должна признаться, что поначалу это решение показалось мне удачным. Однако когда я попросила нескольких знакомых итальянцев прочитать три варианта перевода этого и подобных отрезков, все единодушно отдали предпочтение переводу Ло Гатто. Текст Ландольфи смущал: изза непривычного употребления времен общая картина действия не складывалась: не было понятно, как соотносятся между собой события, что происходит раньше, что позже.
Мы еще вернемся к главному герою, а пока перейдем к другим лесковским персонажам — татарам:
«Эх, — говорит, — Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского князя сечься сел, я, — говорит,  было хотел смеяться, как сам князь рубаха долой будет снимать».
«Eh», disse, «Iv`n, testadura, perchе ti sei battuto con
Savakirfj per un principe russo? Avrei voluto ridere a vedere l’uf-
ficiale senza la camicia andar gir».
(Ло Гатто)
«Ei», dice «Ivan, eh, hai la zucca vuota. Ivan, perchе ti frus-
tasti con Savakirej pel principe russo? volevo ridere» dice «a
vedere il principe stesso buttar via la camicia».
(Ландольфи)
«Eh, Iv`n», dice, «eh, sei una testa vuota, Iv`n: perchе ti sei
seduto a frustarti con Savakirej al posto del principe russo? Io»,
dice, «avrei voluto ridere a vedere il principe stesso togliersi la
camicia».
(Надаи)
И еще один характерный пример:
«Я даю за нее, кроме монетов, еще пять голов» (значить
пять лошадей), — а другой вопит: «Врет твоя морда, я даю десять».

Помимо междометий (ай, эх) и слов тюркского происхождения, таких, как башка, лесковские татары говорят с характерными ошибками в роде, числе и падеже существительных и прилагательных. В переводах эта неправильность не передается, «итальянский татарин» ограничивается тем, что использует сниженную лексику (в этом смысле все переводы точны, можно лишь обсуждать личные предпочтения переводчиков, например, в выборе одного из синонимов при переводе слов морда и глупая башка: grugno, brutto muso; testadura, zucca vuota, testa vuota). Однако с точки зрения грамматики наш герой говорит идеально правильно, в том числе неукоснительно соблюдает согласование времен, что, кстати, вообще характерно для всех трех переводов, как и исключительно грамотное употребление сослагательного наклонения. А ведь с этими правилами грамматики не всегда в ладах и сами итальянцы!
Конечно, подобная грамотность совершенно неправдоподобна: вряд ли эмигрант из стран Третьего мира, с которым можно было бы сравнить лесковского татарина, говорит поитальянски как филологотличник. История перевода знает разные возможности для передачи речи иностранца: хрестоматийный пример тому — фонетические ошибки, с которыми разговаривают «русские немцы». Думается, и в итальянском можно было бы задействовать такой стилистический ресурс, как «язык полуграмотных», малообразованных людей, к которому в последние годы обращено внимание историков языка, и воспроизвести в итальянском тексте характерные ошибки. Однако наши переводчики не стали этого делать.
А вот как разговаривает покорившая сердце главного ге-
роя красавица-цыганка Груша:
«Ах ты, глупая твоя голова княженецкая: разве цыганка
барышня, что ее запоры удержат? Да я захочу, я сейчас брошу-
ся и твоей молодой жене горло переем».
— Ah, stupida testa di principiuzzo, che forse una zingara f
una signora, che si pul tenerla chiusa a chiave? Se voglio, vengo
diffilato lz e taglio la gola alla tua giovane sposa.
(Ло Гатто)
«Ah tu, vuota la tua testa di principotto: una zingara f forse
una signorina, che si lascia fermare dai chiavistelli? Ma, se voglio,
io sul momento mi lancio e le sbrano la gola, alla tua giovane
moglie».

(Ландольфи)

«Ah, testa stupida di principotto: una zingara f forse una sig-
norina che possano trattenerla le serrature? Se voglio, adesso stes-
so le balzo addosso e le sbrano la gola alla tua giovane sposa».

(Надаи)

Слушая Грушу, невольно вспоминаешь цыганские романсы — настолько музыкальна ее речь. По этой же причине в ее словах ощущается некая «стандартность» — в том смысле, в котором можно назвать стандартными и повторяющимися тексты романсов. Ко времени Лескова в русской литературе уже сложился романтический образ цыганки (достаточно вспомнить пушкинских героинь) — гордой и непокорной, словно дикий зверь, приручить которого невозможно. Однако в итальянской литературе отсутствует типичная фигура цыганки со своим речевым портретом, а в итальянском языке нет пласта, связанного с языком цыганской песни. Как же заполняют эту лакуну переводчики? В данном случае все они двигаются в одном направлении, воспроизводя песеннофольклорный колорит слов Груши (например, образ волчицы, перегрызающей горло своей сопернице) и сохраняя своеобразие ее речи (например, в передаче определения княженецкая — di pincipiuzzo, di principotto). И, конечно, все они стараются передать особую напевность ее слов, рифму и ритм. Для наглядности попробуем переписать один из отрывков с делением на «стихотворные строки»:
так убрал милсердечный друг
за любовь к нему за верную:
за то, что того, которого больше его любила,
для него позабыла…
и вся ему предалась, без ума
и без разума…
Cosz m’ha adornata l’amico mio diletto
in cambio del fedele amore a lui portato,
in cambio di cil che avevo dimenticato
per lui quello che pir di lui amavo
e a lui mi son data tutta
con tutta l’anima mia…

(Ландольфи)

Совсем иные трудности связаны с созданием речевых портретов духовных лиц и воспроизведением разговоров о вере.
Например, в переводе следующей фразы:
— Почему же «должен»? — А потому, что «толцытеся»;
ведь это от него же самого повелено, так ведь уже это не пере
менится жес.
— Perchе dovr`? — Perchе f detto: «picchiate»; questo Lui
stesso ha ordinato, e cosz non si pul mutare.
(Ло Гатто)

«Perchе poi dovr`?». «Ma perchе, «bussate»: Lui stesso l’ha
detto, sicchе sar` sempre cosz».
(Ландольфи)
«Perchf mai dovr`?» «Perchе f detto: «bussate»; e da Lui stes
so, infatti, f stato ordinato, e dunque cosz sar`».

(Надаи)

Русский читатель сразу ощущает особый колорит, задаваемый старославянизмом толцытеся, с одной стороны, и характерным разговорным строем предложения с повтором ведь, так ведь, же, жес. Разговорная интонация удачно передана в вопросе (см. перевод Ландольфи и Надаи — perchе poi, perchf mai), но воспроизвести русский церковный стиль совсем непросто: итальянский монах мог бы заговорить на латыни, однако в голову сразу приходит заумный мандзониевский «латинорум», да и не вяжется латынь с образом православного духовного лица.
Вообще, в итальянских текстах, связанных с христианством, употребляется не особая лексика — как русские старославянизмы — и не особые грамматические конструкции, а обычные слова нейтрального лексикона (здесь: picchiate, bussate, букв. «стучите»), поэтому в данном случае переводчики оказываются в безвыходном положении: итальянский язык просто не дает им других возможностей. Это различие ощутимо и в следующих отрывках, где цитируется Священное писание и в целом выдерживается церковный стиль, придающий русскому тексту совсем иной, почти сакральный смысл:
«У Якова-апостола сказано: «противустаньте дьяволу, и побежит от вас» и ты, — говорит, — противустань». И тут наставил меня так делать, «то ты, — говорит, — как если почувствуешь сердцеразжижение и ее вспомнишь, то и разумей, что это, значит, к тебе приступает ангел сатанин, и ты тогда сейчас простирайся противу его на подвиг: первонаперво стань на колени»».

«Giacomo l’apostolo dice: «Lottate contro il diavolo ed egli
fuggir` da voi, e tu», dice, «lotta». E mi istruz a fare cosz: «Quando»,
dice, «senti uno scioglimento di cuore e ti rammenti di lei, sappi
che vuol dire che f l’angelo di Satana che si avvicina a te, e tu allora accingiti subito all’impresa contro di lui: per prima cosa mettiti
in ginocchio»».

(Надаи)

Наконец, возвращаясь к проблеме передачи живой разговорной речи, вновь послушаем главного героя:

«А мне, признаюсь, ужасть как неохота было никуда от них идти, потому что я то дитя любил; но делать нечего, говорю: «Ну, прощайте, — говорю, — покорно вас благодарю на вашем награждении, но только еще вот что»…»
«Это, — отвечает, — правда: нам, когда чин дают, в бумаге
пишут: «Жалуем вас и повелеваем вас почитать и уважать»».
«Ну, позвольте же, — говорю, — я этого никак дальше
снесть не могу…»

«A me, lo confesso, accidenti come non mi piaceva andar via
da loro, dove che fosse, perchе volevo bene alla bambina; ma
niente da fare, e dico: «Bf, addio», dico «vi ringrazio umilmente per
la vostra gratificazione, ma c’f ancora una cosa»…»
«»Questo» risponde «f la verit`: a noi, quando ci d`nno i gradi,
scrivono sul foglio: «Vi nominiamo e ordiniamo che a voi sia portato rispetto»».
«»Ebbene, dunque, abbiate pazienza», dico «»ma io questo non
posso proprio pir sopportarlo…»»
(Ландольфи)

В этом отрывке звучит русское просторечие со всей его неправильностью и неуклюжестью, благодаря которой герой становится убедительным и живым. Как же действуют переводчики в данном случае? Ло Гатто, как всегда, стремится к прозрачности и ясности, выбирая нейтральные варианты и объясняя смысл сказанного, например, когда нам чин дают — quando ci nominano ufficiali (букв. «когда нас назначают офицерами») (ср. более точный перевод Ландольфи и Надаи quando ci d`nno i gradi — quando ci assegnano i gradi); я этого никак дальше снесть не могу — non posso proprio perdonarmelo (букв. «не могу себе этого простить», ср. ma io questo non posso proprio pir sopportarlo — questo non posso assolutamente sopportarlo). Однако текст утрачивает краски, получается куда более блеклым, чем стилистически пестрый оригинал. Ландольфи и Надаи действуют иначе. Сравним, например, переводы предложения, ужасть как неохота было никуда от них идти — non avevo nessuna voglia di lasciarli (Ло Гатто) — accidenti come non mi piaceva andar via da loro (Ландольфи) — A me… dispiaceva terribilmente separarmi da loro (Надаи). Решение, предложенное Надаи, может стать удачным компромиссом, в нем точность сочетается с более современным языком, лишенным местной окраски. Вариант Ландольфи с типичным тосканским accidenti (буквально «черт возьми») кажется буквальным переводом русского предложения. С. Пескатори, подробно разобравший перевод «Очарованного странника» приходит к выводу, что Ландольфи намеренно сохранял почти буквальную верность русской фразе, потому что просто не знал, как иначе передать своеобразие интонации Лескова. Причем это решение, по мнению Пескатори, не является выигрышным: текст оказывается излишне тосканизированным и чересчур литературным. Одним словом, здесь слишком много самого Ландольфиписателя, голос которого временами заглушает голос его русского автора. Впрочем, такой авторитетный читатель, как Итало Кальвино, напротив весьма хвалебно отзывался об этой работе: «Своей популярностью у нас («Очарованный странник». — А. Я.) обязан переводу, много лет тому назад сделанному Ландольфи <…> сочному, легкому, увлекательному переводу, не знающему себе равных по языковой изобретательности»¹¹. Но все же хотелось бы вновь обратить внимание на то, что перевести никому не удалось, — просторечные слова и выражения: ужасть вместо ужас, благодарю на вашем награждении вместо благодарю за вашу награду, снесть вместо снести, того назад не вынешь вместо того не воротишь (не вернешь).
Разобранные отрывки позволили нам заглянуть в мастерскую переводчиков, увидеть разные технические приемы, разные стили работы. Сознательно уходя от оценки трех вариантов, подчеркнем многообразие найденных решений. Как же влияют стилистические расхождения на восприятие героев, как меняются лесковские образы? Иногда, как в случае с героинейцыганкой, в итальянском находится удачный стилистический аналог — настолько близкий, насколько это возможно.
Иногда, как вышло с героями-татарами, речевой портрет явно льстит своему прототипу, образ искажается и утрачивает правдоподобие. В других случаях, например, когда звучит тема православной веры, итальянский язык просто не может подарить переводчикам дополнительный оттенок, окрашивающий разговор. Образность при этом не страдает, но все же, по крайней мере с точки зрения русского читателя, какая-то важная краска теряется. И самое главное — в переводе оказывается невозможным сохранить естественность русской разговорной речи, и особенно просторечия, потому что его прямого аналога — общего итальянского просторечия — пока что не существует. А ведь просторечие звучит, например, из уст главного героя и является важной составляющей его образа. В результате все три варианта перевода поднимаются по стилистической шкале, оказываются более литературными и потому более «письменными», чем оригинал. Одним словом, «разговаривающая Россия» приближается к «пишущей Италии».
Конечно, вины переводчиков в этом нет. Перенесенные на итальянский холст, краски речевых портретов его героев остаются яркими — настолько, настолько им это позволяет история итальянской литературы и языка.

А. ЯМПОЛЬСКАЯ

1. Edgerton W. B. Translating Leskov: the almost insoluble problem //
   Cavaion D., Cazzola P. (А cura di.) Leskoviana. Atti del Convegno inter
   nazionale di studi sull’opera di N. S. Leskov nel centocinquantenario della
   nascita (1831—1895). Bologna: Clueb, 1982.
   2 Scandura C. Letteratura russa in Italia.[↩]
2. Scandura C. Letteratura russa in Italia. Un secolo di traduzioni.
   Roma: Bulzoni, 2002. P. 116—117.[↩]
3. Cavaion D. N. S. Leskov. Firenze: Sansoni, 1974; Cavaion D., Cazzola P. (А cura di.) Leskoviana. [↩]
4. Тексты цитируются по изданиям: Лесков Н. Очарованный стран
   ник. М.: Профиздат, 2005; Il pellegrino ammaliato // Lesklv Nikol`j S.
   Romanzi e Racconti (a cura di Ettore Lo Gatto). Milano: Mursia, 1961;
   Leskov N. Il viaggiatore incantato. Traduzione di Tommaso Landolfi (A
   cura di Idolina Landolfi). Milano: Adelphi, 2004; Il viaggiatore incantato //
   Leskov N. S. L’angelo sigillato. Il viaggiatore incantato. Introduzione di Pia Pera, traduzione di Luigi Vittorio Nadai. Milano: Garzanti, 1994.[↩]
5. Лихачев Д. С. Особенности поэтики произведений Лескова // Лесков и русская литература. М.: Наука, 1988. С. 20.[↩]
6. Беньямин В. Рассказчик // Беньямин В. Маски времени. СПб.:
   Симпозиум, 2004.[↩]
7. Об этом свойстве читательского восприятия см.: Громов П., Эйхенбаум Б. Н. С. Лесков (Очерк творчества) // Лесков Н. С. Собр. соч.
   в 11 тт. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1956.[↩]
8. До некоторой степени исключение составляет «римский итальянский», зачастую воспринимающийся читателем, особенно северянином, как грубоватый и использующийся переводчиками именно в этом качестве, или сицилийский, ассоциирующийся с мафией. См. примеры из перевода романа В. Сорокина «Лёд»: просторечная форма отзовися передана римским di’ sto’ nome; персонажи, принадлежащие к преступному миру, употребляют сицилийское бранное слово minchia (благодарю за эти сведения переводчика Марко Динелли).[↩]
9. Pescatori S. Lo scrittore suggellato (Tommaso Landolfi traduttore di Leskov) // Cavaion D., Cazzola D. Leskoviana.[↩]
10. Местоимения egli, costui; лексика zimarra, correggia, ср. с tonaca, cintura и т. п.; вариант женского рода существительного berretta, ср. berretto.[↩]
11. Цит. по: Pescatori S. Lo scrittore suggellato. P. 285.[↩]