Поэзия Бунта и этика Революции (Реальность и символ в творчестве Л. Андреева)

Трудно назвать другого прозаика начала века, кроме, пожалуй, Горького, в чьем творчестве тема Революции воплотилась бы с такой емкостью и силой, как у Леонида Андреева. Начиная с ранних «бунтарских» рассказов («Набат», «Бездна», «Стена») и кончая поздней публицистикой, написанной в годы эмиграции, проблема Революции и Бунта, их трагического соотношения в русских условиях волнует писателя постоянно, являясь генеральной идейной линией в его творчестве. Достаточно сказать, что этой теме прямо или косвенно посвящено подавляющее количество страниц, написанных Андреевым, что отсвет темы Революции лежит на всем его творческом пути.

Не случайно столь тесной поначалу оказалась душевная и идейная близость Андреева и Горького. Неслучайным опять же был и мучительный разрыв между этими писателями, разошедшимися по основным вопросам современности, которые тревожили обоих. При параллельном рассмотрении творчества Горького и Андреева поражает почти буквальное совпадение этапов, когда их занимали одни и те же проблемы, решаемые, правда, по-разному. Спор Горького и Андреева о Революции и России только усилился после их личного разрыва, продолжая оставаться важной стороной их творческих поисков. Специальным исследованием можно доказать, что даже после Октябрьской революции, когда личные отношения между писателями были нарушены окончательно, переклички в их творчестве все еще имели место. При всем различии их отношения к Октябрю просматривается немало общих моментов в «новожизненских» статьях Горького, включая цикл «Несвоевременные мысли», и в эмигрантской публицистике Андреева («S. O. S.!» и незаконченная статья «Европа в опасности»). Все та же больная тема Революции и Бунта применительно к России оставалась главной для обоих.

Творчество Леонида Андреева глубоко символично. И хотя символ не выступает у него в том виде, каким он является в теории и практике русских символистов, тем не менее можно говорить об особого рода «символе Андреева». Этот

символ существует где-то на границе заранее заданной идеи и живого образа; в отличие от собственно символа, как его понимал, например, Мережковский, он более аллегоричен и нередко искушает читателя к прямой расшифровке. Именно с этим обстоятельством связано немало ошибок в понимании произведений Андреева, посвященных Революции и Бунту, русской критикой начала века.

В сентябре 1907 года после возвращения с Капри, где он гостил у Горького, Андреев пишет рассказ «Тьма». Он появился в третьей книжке альманаха «Шиповник» за 1908 год¹ Трудно передать чувство возмущения, которое вызвал этот рассказ у демократической русской интеллигенции. В адрес автора «Тьмы» посыпались чудовищной резкости обвинения, точно отражающие накаленный дух идейной борьбы тех лет

«..Скажу с полною откровенностью, – писал А. Амфитеатров, – что ни один из памфлетических беллетристов, состоящих на добровольческой или платной службе реакции, не рискнул бы изобразить революционера в таком противном и лживом освещении, как осенило написать Леонида Андреева…»²

В статье А. Луначарского, так и озаглавленной – «Тьма», Андреев был назван «гробокопателем» и «мещанином». «В «Тьме» трепещет злая сатира на революционера»³, -заявил Луначарский.

В известной статье В. Воровского «В ночь после битвы» появилась картина разгрома первой русской революции и победы реакции: «На поле битвы остаются только трупы и раненые, – и вот среди них начинают появляться темные фигуры мародеров, шарящие по карманам, снимающие кольца с рук, образки с груди»⁴.

«Мародерами» представлялись критику Ф. Сологуб, автор романа «Навьи чары», напечатанного в той же злополучной книжке «Шиповника», и Леонид Андреев с его «Тьмой»

Однако любопытно, что не только революционеры осудили рассказ. В предательстве революции Андреева упрекнул… Мережковский. В статье с выразительным названием «В обезьяньих лапах», что почти буквально означало «в объятиях реакции», он писал: «Если бы Андреев был последователен и правдив до конца, он отрекся бы от революции и предался бы реакции»⁵.

В парижском журнале Зинаида Гиппиус на весь мир объявила об «упадке» Леонида Андреева, талант которого она считала «грубым», «прямолинейным» и «несознательным»⁶.

Позиция альманахов «Шиповника», оказавшихся между «реалистами» и «декадентами», была очень шаткой. «Весы» посвятили им уничтожающую статью Эллиса (Л. Кобылинского) «Наши эпигоны», в которой Андреев вместе с Куприным и Зайцевым попал в разряд «самых безвкусных и беспомощных по методу эпигонов»⁷.

В том же номере журнала А. Белый расценил уход «эпигонов» из стана «реалистов» как малосимпатичное предательство. Он писал: «…жадные шакалы и гиены, терзающие трупы павших воинов… Воистину – обозная сволочь эти эпигоны символизма, не родившиеся в недрах движения, а присоединившиеся извне в тот момент, когда терять им решительно нечего»⁸.

А. Белого следовало понимать так, что «эпигоны» пришли в символизм, когда поражение революции круто изменило настроение читающей публики и обратило ее симпатии к «декадентам», еще вчера гонимым. Выражение «обозная сволочь», как символ литературной беспринципности, прочно вошло в литературный обиход и прозвучало, в частности, в статье М. Горького «О современности» (1912).

Разумеется, были и другие отзывы о «Тьме». В целом положительно оценила рассказ буржуазно-либеральная критика (Н. Минский, Г. Полонский, В. Львов и др.), которая именно хвалила Андреева за отказ от прежних революционных убеждений. (См. характерную статью Г. Полонского «Тьма» Л. Андреева светит», – «Наш день», 1907, N 3.)

И все же преобладающий тон в критике был такой: «Тьма» если и не явная клевета на революцию, то, уж во всяком случае, жестоко неудачный рассказ. «Он как будто написан с умышленным намерением демонстрировать читателям все наиболее слабые стороны художника»⁹.

Но, пожалуй, самым страшным ударом для Андреева оказался отрицательный отзыв Горького. Их связывала многолетняя дружба и совместное участие в демократическом издательстве «Знание», руководимом Горьким, где впервые окреп и вырос талант Андреева. И хотя к 1907 году их отношения ухудшились после ухода Андреева из «Знания» в «Шиповник», редактором альманахов которого он стал, чисто по-человечески он безусловно рассчитывал на душевную поддержку Горького, особенно на фоне массированного удара критики в свой адрес.

«Я чуть не заревел, прочитав эту мазницу дегтя…» – пишет Горький Андрееву по поводу «Тьмы». А в письме к К. Пятницкому выражается еще жестче: «Тьма» – отвратительная и грязная вещь… Очень талантлив Леонид вообще – не в данных рассказах, – очень велик он, как нарыв во всю спину, но он нам – чужой»¹⁰.

Когда вышел в свет марксистский сборник «Литературный распад» со статьей Луначарского, где были прямые оскорбления в адрес Андреева, тот не на шутку обиделся. Его, писателя, известного своей антимещанской направленностью, впервые называли «мещанином»! «Мне грустно не за себя, – пишет он Горькому. – Мне грустно за дело, которому служат так, как Луначарский – по-лакейски»¹¹.

Но Горький твердо стоял на позиции Луначарского и марксистов. В 1909 году он публично осудил Андреева в статье «Разрушение личности».

Так между двумя крупнейшими писателями начала века пролегла трещина взаимного непонимания, которая вскоре разрослась в настоящую пропасть. И хотя в дальнейшем их отношения возобновились, от прежней дружбы не было и следа. Именно «Тьма» обозначила роковой рубеж, на котором закончилась знаменитая дружба Горького и Андреева и началась их не менее знаменитая вражда. «Мне всегда казалось, что наша вражда или дружба не есть только наше личное дело…»¹² – скажет Андреев в 1911 году.

Что же на самом деле значила «Тьма» в творчестве писателя? Казалось, Андреев сам считал этот рассказ неудачей. «Тьма» – вещь жестоко неудачная, конфузная»¹³, – пишет он Горькому в феврале 1908 года.

Но при этом поражает острота болезненного восприятия автором критики в адрес «Тьмы». «Тьма» никому не угодила, я это знаю, – жаловался он одному современнику. – Но многие ли доросли до этих тем? Давно уже не вижу я понимающего взгляда»¹⁴.

В 1913 году при подготовке собрания сочинений в издательстве А. Ф. Маркса на вопрос, какое из своих произведений он считает главным, Андреев неожиданно назвал «Тьму»¹⁵.

Остается предположить, что ему нравился почему-либо не сам рассказ, как он был написан, но его замысел, его тема. Андреев, этот вечный мученик грандиозных замыслов, вновь столкнулся с непониманием того, что он в действительности хотел выразить и сказать.

Как известно, в основу рассказа лег реальный случай, произошедший с видным членом партии эсеров П. Рутенбергом (партийная кличка Мартын). После организованного им убийства попа-предателя Гапона он скрывался у Горького на Капри под видом брата М. Ф. Андреевой. Здесь с ним и познакомился летом 1907 года Леонид Андреев.

«В действительности эпизод был очень прост: девица «дома терпимости», чутьем угадав в своем «госте» затравленного сыщиками, насильно загнанного к ней революционера, отнеслась к нему с нежной заботливостью матери и тактом женщины, которой вполне доступно чувство уважения к герою. А герой, человек душевно неуклюжий, книжный, ответил на движение сердца женщины проповедью морали, напомнив ей о том, что она хотела забыть в этот час. Оскорбленная этим, она ударила его по щеке…»¹⁶

По мнению Горького, Андреев в рассказе «неузнаваемо исказил и смысл и форму события». Возмущенная поведением революционера, его постоянно подчеркиваемым моральным превосходством, проститутка задает вопрос:

«- Какое же ты имеешь право быть хорошим, когда я – плохая?»

Об этот этический парадокс в духе Достоевского разбивается социальный идеализм героя, его святая вера в революцию. Нельзя, оказывается, быть революционером, пока есть проститутки!

Бывший романтик решает опуститься на «дно», смешать себя с грязью и чуть ли не поступить… лакеем в публичный дом. Он проповедует:

«- Зрячие! выколем себе глаза… ибо стыдно зрячим смотреть на слепых от рождения. Если нашими фонариками не можем осветить всю тьму, так погасим же огни и все полезем в тьму» (подчеркнуто мной. – П. Б.).

Со времен Добролюбова символический контраст «тьмы» и «света» применительно к российской действительности понимался однозначно. «Тьма» – это невежество и косность нашей социально-политической жизни, среди которых гибнут, не находя поддержки, одинокие «лучи света», то есть прогрессивно мыслящие люди. Смешивание этих понятий, придание им какого-либо иного смысла было недопустимо, ибо этим нарушался привычный знаковый код российской демократии.

Знаменитый горьковский призыв «к свободе, к свету» потому и подхватывался тысячами голосов, что означал прямой призыв к революции, и это было понятно читателям без лишних толкований. Накануне и особенно во время грандиозных революционных катаклизмов хорошо известные символы наполняются новым, конкретно-классовым содержанием.

«Чтобы тьма была тьмой, – писал Луначарский, – надо противопоставить ей свет. Андреев боится его.

…Свет же истинный есть идеология рабочего класса, это свет истинный – и тьма не объемлет его!»##»Литературный распад», кн.

1. Так значилось на обложке. На самом деле альманах вышел в конце 1907 года.[↩]
2. А. Амфитеатров, Против течения, СПб., 1908, с. 176. [↩]
3. »Литературный распад», кн. 1, СПб., 1908, с. 171 [↩]
4. В. Воровский, Статьи о русской литературе, М., 1986, с. 161.[↩]
5. »Русская мысль», 1908, N 1, отд. II, с. 96. [↩]
6. «Mercure de France», 1908, N 1, p. 75.[↩]
7. «Весы», 1908, N 2, с. 63.[↩]
8. Там же, с. 71 – 72.[↩]
9. «Современный мир», 1908, N 1, отд. II, с. 95.[↩]
10. «Литературное наследство», 1965, т. 72, с. 305, 430.[↩]
11. Там же, с. 308. [↩]
12. Там же, с. 314.[↩]
13. Там же, с. 302.[↩]
14. »Былое», 1924, N 24, с. 172. [↩]
15. См.: «Былое», 1924, N 24, с. 172.[↩]
16. М. Горький, Поли. собр. соч. Художественные произведения в 25-ти томах., т. 16, М., 1973, с. 351.[↩]