Французская русистика: традиция и новаторство

Это книга, которую с первого же взгляда хочется прочесть: сочетание интересной темы, известного имени автора и удачного дизайна, напоминающего упаковку швейцарского шоколада. Отдельные главы из книги уже публиковались в «толстожурнальной» периодике, однако книга интересна как целое. В ней впервые подробно собраны почти все биографии русских писателей, художников, политиков, бывавших или подолгу живших в Швейцарии.

Самого Михаила Шишкина, соединяющего литературный талант, обширную эрудицию и знание страны «изнутри» (писатель перебрался в Швейцарию в 1990-е), можно было бы назвать идеальным автором для такого исследования. Подкупает и добросовестность в сборе материала — в книге учтены все известные русские тексты о Швейцарии, от карамзинских «Писем русского путешественника» до книги диссидента Анатолия Краснова-Левитина «Из другой страны», от воспоминаний славянофила Кошелева до солженицынских глав о «швейцарском периоде» Ленина. Жаль, что отсутствует список источников, но даже без этого книга является прекрасным пособием для любого, кто интересуется русско-швейцарскими связями.

Достоинства книги очевидны. Увы, по мере чтения еще более очевидными становятся и недостатки.

Книга начинается с изящного очерка-увертюры, обещающего столь же увлекательное эссеистичное продолжение. Собственно, от замечательного стилиста, сообщающего своим описаниям почти визионерскую убедительность, — а именно таков Шишкин в прозе — иного и не ждешь. Однако после введения тональность меняется. Начинается текст гладкий, ровный, местами — слегка ироничный; но в целом -достаточно ординарный. Возможно, Шишкин вполне сознательно подсушил свой стиль, самоустранился, чтобы не глушить голоса «великих теней», но от этого самоустранения книга не выиграла. Многочисленные цитаты — из писем, путевых дневников, рассказов — то «провисают», то загромождают текст; единственное, что могло бы стилистически удержать эту разноголосицу — это авторская воля к стилю. Ее, к сожалению, не заметно.

Напротив, часто попадаются образцы банального, почти «глянцевого» стиля. Вот что-то явно из светской хроники: «Романтические места привлекают людей искусства. Осенью 1912 года, например, приезжают в Сен-Мориц Белый с Асей Тургеневой» (с. 438).

Или такой пассаж: «Из-за плохой погоды отдых в горах может быть испорчен у кого угодно, но только не у такого писателя, как Набоков. Наблюдение за жизнью постояльцев в гостинице дает ему пищу для «Прозрачных вещей»» (с. 423). В каком смысле — в том, что гению и плохая погода не помеха (парафраз на тему «у природы нет плохой погоды»)? Или в том, что наблюдение за жизнью постояльцев «улучшило» Набокову отдых?

К сожалению, такие буквалистские «привязки» творческого процесса к биографической канве в книге не редкость. О Достоевском — почти в одних и тех же словах — повторяется дважды: «Чудовищный стресс после проигрыша благотворно влияет на творческую активность писателя <…> В Женеве писатель набрасывается на «Идиота»» (c. 457). Оставим в стороне Достоевского, «набрасывающегося» (?) на «Идиота». Странно вот что — неужели сам М. Шишкин настолько находится под обаянием ходячих стереотипов о писателях, которых обязательно должны «привлекать романтические места» и которым даже пользителен крупный карточный проигрыш или, на худой конец, испорченный непогодою отдых?

Эта печальная догадка полностью подтверждается теми страницами, где Шишкин пишет о другой значительной части «русских в Швейцарии» — о политэмигрантах и революционерах. Десятки их биографий, рассыпанных по страницам книги, оставляют впечатление какого-то морока, карнавала, бурлеска. Политэмигранты — и русские студенты, из среды которых вербуются будущие революционеры, — налетают на тихую Швейцарию эдакой стаей саранчи, «вовсе не замечая красот природы» (c. 366) и при этом ловко устраивая свои бытовые дела.

Возможно, после советских отлакированных житий «пламенных революционеров» такой снижающий взгляд и оправдан. И дело даже не в пресловутой постмодернистской иронии — можно вспомнить и более очевидные источники: например, сведение истории к копошению частных судеб и «судебок» в «Войне и мире» или гениальную пародию на быт и нравы «революционеров» в «Бесах». Да и в прозе самого же Шишкина история окончательно «приватизируется», распадаясь на десятки атомарных, приватных человеческих мирков, где исторические события либо просто не замечаются, либо — когда не заметить их уже невозможно — воспринимаются как абсолютно иррациональная, враждебная сила. Например, лучшие страницы «Венерина волоса» представляют собой блестящую стилизацию под дневник гимназистки — воспринимающей мировую войну и революцию из тонкой скорлупки своего девичье-гимназического сознания. Такой взгляд на историю, деромантизированный, не признающий за ней никакого трансцендентного смысла, «обывательский», — позволяет увидеть в представителях русской колонии в Швейцарии те человеческие, порой даже симпатичные черты, которые прежде выпадали из оптики романтического мифа «великой исторической личности». И все же… После «вычитания истории» повествование рассыпается, превращаясь в случайный набор биографических деталей, казусов и мелодрам; все причинно-следственные связи, все мотивы поведения революционеров оказываются пошлы, мелки и банальны. Появились деньги — началась революционная активность; исчезли — пошла на спад. Я уже не говорю о том, что стилистика умозаключений вроде: «Потраченные <…> Германией на русскую революцию деньги большевики отработали сполна» (с. 295), — годится скорее для памфлета, нежели для серьезного «историко-литературного путеводителя», на статус которого претендует книга.

И порой эта памфлетность переходит просто в дурностилье: «В «Айнтрахте» частым докладчиком выступает Карл Радек, еще один знаменитый будущий большевик, отличавшийся пером, остротами и теоретическими проколами» (c. 226). Как говорится, «три в одном»: и перо, и остроты, и проколы… Вообще, некоторые фразы в книге кажутся не очень удачным переводом с немецкого — хотя никаких указаний на то, что в данном случае мы имеем дело с переводом, в книге нет.

Или вот еще один образец такой стилистической «в огороде бузины, а в Киеве дядьки»: «Кстати, Кларан был избран Рубакиным не случайно. Еще весной 1903 года во время путешествия за границу со своей будущей второй женой Людмилой Коломийцевой (с первой женой, Игнатьевой, Рубакин разводится в 1904 году, поделив детей: младший сын остается у матери, старший, Александр, — у отца) Рубакин очарован красотами французской Швейцарии, особенно Клараном, где происходит его встреча с Плехановым» (c. 565-566). Нужно было, действительно, ухитриться в одно предложение втиснуть и путешествие, и красоты, и разводы, и обеих жен с сыновьями, и даже «сбоку бантик» в виде Плеханова…

Боюсь, что эти огрехи имеют более глубокую причину — недостаточную продуманность самого замысла книги. Создается впечатление, что, приступая к работе, автор не предполагал, что материала по теме будет так много, и оказался явно не готов к отсечению излишков, к тому, что придется чем-то жертвовать ради цельности и читабельности всего опуса. В итоге на читателя выплескиваются сотни имен, фамилий, географических названий, десятки биографий… Поскольку же изложение структурируется по географическому принципу (каждая глава посвящена тому или иному кантону), а многие персоналии еще и путешествовали либо меняли место жительства, то и их биографии оказываются «размазаны» между разными главами — порой с интервалом в сотни страниц. Что для читателя, если он, конечно, не одарен памятью борхесовского Фунеса, отнюдь не облегчает восприятие книги. «На берегах альпийских озер тесно от русских теней», — пишет М. Шишкин (c. 13). Эта теснота ощущается в книге даже слишком — за этими тенями, как за деревьями, не видно «леса» — собственно, Швейцарии. Вообще, готовя российское издание этого «путеводителя», стоило написать хотя бы небольшой исторический и культурный экскурс о Швейцарии. Несколько облегчает восприятие то, что книга обильно иллюстрирована — но, опять-таки, странно, что ни под одной из многочисленных картин, гравюр и фотографий не указан автор и время создания (единственное исключение сделано для фотографии самого автора на переплете — ее автором значится некая Yvonne Bohler…).

В результате, чем дальше, тем труднее и неинтереснее становится чтение этого «несподымного» фолианта. Хотя, вроде бы, автор и пытается сделать чтение увлекательным и уснащает текст разными интригующими фразами — но они, как правило, не мотивированы предыдущим повествованием и не имеют никакого продолжения. Например: «Белый и Ася Бугаева-Тургенева время от времени приглашаются Штайнерами на вечерний чай, что болезненно воспринимается завистниками» (c. 326). Читатель ожидает, что дальше пойдет речь о том, что сотворили эти загадочные завистники с Белым и его женой (не иначе, как стрихнин в чай подбросили?)… Ничего подобного. О завистниках далее — ни слова, повествование сворачивает на супругу Штайнера, которая, оказывается, была родом из России и привезла оттуда много деревянных игрушек…

Или вот как сообщается о пребывании в Энгадине Вацлава Нижинского: «Измученный запутавшимися отношениями со стареющим Дягилевым, с одной стороны, и со своей женой Ромолой, Нижинский пишет здесь в 1919 году свой нашумевший «Дневник»» (c. 440). Без эпитета «стареющий» в отношении Дягилева здесь, конечно же, обойтись нельзя было — а то намек на альков может быть не понят (мало, что «нетрадиционный», так еще и с привкусом геронтофилии…). Нет, конечно, Шишкин не будет, подобно С. Юрьенену, смаковать гомосексуальные подробности дневника Нижинского. Но для чего вообще тогда был нужен этот намек, «объясняющий» причину безумия великого танцовщика? Вокруг — еще не пришедшая в себя после войны Европа, в России — революция, судьба дягилевской труппы, и вообще балета, неясна… Право же, было от чего повредиться умом, кроме постельных коллизий…

Нет, я не исключаю, что многим книга понравится — она, как уже говорилось, не лишена достоинств. На одном «книгопродажном» сайте я даже наткнулся на восторженный читательский отклик: «В конце книги Шишкина я просто слился с самим текстом». Я, увы, — не слился. Возможно, будь ее автором не Михаил Шишкин, а кто-нибудь другой, эта рецензия была бы мягче. Но — что позволено быку, не позволено Юпитеру. Мне жаль, что из-под пера интересного прозаика и отличного стилиста — чей «прекрасный русский язык» не раз справедливо отмечался критикой — вышел среднеглянцевый, местами стилистически корявый текст.

Е. АБДУЛЛАЕВ

г. Ташкент

ФРАНЦУЗСКАЯ РУСИСТИКА: ТРАДИЦИЯ И НОВАТОРСТВО

«Русский мираж», увлекавший французских просветителей в эпоху Екатерины Великой, вызвал длительный, до сих пор не ослабевающий интерес к русской литературе. Начало ее серьезному изучению положило основание в 1840 году — в старинном и престижном Парижском Коллеж де Франс — кафедры славянских языков и литератур, открывшейся лекциями А. Мицкевича¹. В течение второй половины XIX века свет увидели книги Ж. Мишле, П. Мериме, Л. Леже, де Вогюэ, К. Валишевского, которые и теперь сохраняют не только историческую ценность. Французская славистика помнит свои истоки².

Что она представляет собой полтора века спустя, какие вопросы ее занимают, как отразилось на ней влияние разных литературоведческих школ и веяний XX века, в чем ее особенности?

Прежде чем попытаться ответить на эти вопросы, надо определить само понятие славистики. В традиционном и узком смысле славистика занимается языком, литературой и историей славянских стран. В таком виде она принадлежит истории. Теперь, когда во всех науках царит специализация, изучение каждой области и каждой славянской страны происходит чаще всего обособленно. Уже редки «панславистские» исследователи (типа Луи Леже [Louis Leger], 1843-1923). К тому же к трем основным наукам (о языке, литературе, истории) добавились так называемые гуманитарные науки (социология, этнология, история религий, идей, искусств), политические науки, юридические, экономические — и другие, которые насчитывают большее количество исследователей, работающих в основном над современным обществом и его эволюцией.

Славистика стала славяноведением. Поэтому речь здесь пойдет только об одной отрасли славистики — о русистике (славистике в применении к России всех времен), а внутри русистики (россияведения) — о работах по изучению литературы за последние 8-10 лет, и преимущественно о «молодом поколении» французских русистов³. К тому же мы оставим в стороне франкоязычную русистику таких стран, как Швейцария, Бельгия, Канада, несмотря на то, что французская русистика никогда не была оторвана от русистики за пределами Франции: прежде всего в России и в англоязычных странах. Теперь только финансовые реалии ограничивают участие русских или французских коллег в конференциях другой страны, но французские (российские) русисты печатаются в российских (французских) журналах и сборниках, их книги переводятся⁴. Отдельной темой мог бы стать значительный вклад русских эмигрантов третьей волны (Е. Эткинд, А. Синявский, М. и Л. Геллер) во французскую русистику.

У французской русистики сегодня нет руководящего центра. Парижский Институт славяноведения, основанный в 1919 году, служит лишь координационным, документальным и издательским центром с библиотекой и архивом⁵. Существование русистики отражает особенности французской университетской и исследовательской системы: за редкими исключениями (в Национальном центре научных исследований [CNRS]) исследовательская работа сочетается во Франции с преподавательской деятельностью, главным образом в университете. В большинстве университетов есть русская кафедра (язык, литература, история и страноведение), и в каждой из них — по одному или несколько специалистов по литературе, как правило, защитивших диссертацию. Каждый «преподаватель-исследователь» участвует в работе научной группы, часто междисциплинарной, с широкой и меняющейся тематикой, труды которой издаются университетскими издательствами. Такая совместная работа с не-русистами приносит взаимное интеллектуальное обогащение, но порой обрекает на научно-популярный подход.

Более специальные исследования проводятся в нескольких научных группах при крупных университетах, устраивающих регулярные международные конференции:

в Лионе при научном центре им. Андре Лиронделя (рук. Жан-Клод Ланн [Jean-Claude Lanne]) — по русскому «modernitе» (термин — шире, чем модернизм, он охватывает все явления современности с XVIII века);

в Лионском Европейском институте «Восток-Запад» (рук. Сильви Мартен [Sylvie Martin]), объединяющем 15 высших учебных учреждений при Школе (куда из Парижа перевезена теперь знаменитая Славянская библиотека иезуитов);

в Бордо — по русской философии ХХ века (в особенности о Г. Шпете, А. Лосеве и др., под рук. Мариз Денн [Maryse Dennes]);

в Сорбонне по семиотике (под рук. Норы Букс) и по антропологии (под рук. Франсиса Конта [Francis Conte] и Галины Кабаковой);

менее регулярно — в Экс-ан-Провансе, в Лилле.

Выходят и научные журналы по русистике, о которых еще пойдет речь. Получается многоступенчатая система, требующая от пишущих в научных журналах или выступающих на конференциях русистов-литераторов, каковых всего не более сотни человек, полной отдачи сил и частой смены тематики, что в конце концов является плодотворным, поскольку расширение научных интересов не обязательно вредит углублению темы, а часто способствует новому подходу или взгляду.

На вопрос — чем интересуются французские русисты — можно ответить: всем! Изучение древней Руси началось с первых шагов французской славистики и имеет достойных продолжателей (Пьер Гонно [Pierre Gonneau], Элизабет Тэро [Elisabeth Teiro] и других, работающих в основном в области истории Московской Руси и церковной истории); у них более всего чувствуется преемственная связь с палеографической и филологической школой, ведущей свое начало от А. Вайана, А. Мазона, П. Паскаля, В. Водова. В последнее время на материале XVIII века М. Д. Чулков, Г. Державин, Н. Карамзин становились предметом значительных исследований Родольфа Бодена [Rodolphe Baudin], Аниты Давиденкоф [Anita Davidenkoff], Жана Брейара [Jean Breuillard].

Девятнадцатый век и его классики остались достоянием «старшего поколения»[6]⁶. Главным «полем действия» французской новейшей русистики является XX столетие, а именно — Серебряный век, 20-30 годы, первая эмиграция, постсоветская литература (о которой уже прошла большая конференция: «Первая пятилетка русской прозы XXI века» (изд. Института славяноведения под ред. Элен Мэла [Hеlfne Mеlat], 2006). А. Чехов, М. Горький, С. Юшкевич и русско-еврейская литература (Борис Черный [Boris Czerny]), Л. Андреев, И. Анненский, А. Блок, Андрей Белый, В. Хлебников, О. Мандельштам, М. Цветаева, С. Есенин, И. Бунин, М. Булгаков, В. Мейерхольд, А. Платонов, Б. Пастернак, В. Набоков, И. Бродский, В. Шаламов, А. Солженицын имеют своих исследователей, но также и Н. Клюев, С. Клычков (Мишель Никё [Michel Niqueux]), А. Авдеенко, Н. Берберова, Б. Поплавский (Элен Менегальдо [Hеlfne Menegaldo]), И. Зданевич (Режис Гейро [Rеgis Gayraud]) и др. Этот список позволяет определить и тех, кто сегодня остались (но не всегда пребывали) вне поля исследования.

Отдельным аспектам творчества русских писателей посвящены книги Даниэля Ларанже [Daniel Larrangе]: о «Записках из подполья» Ф. Достоевского (нарратологический и богословский подход), Пьера Ламбле [Pierre Lamblе]: об основах философии Достоевского и его метафизике истории (два тома); Франсуаз Дарнал-Лесне [Fran» oise Darnal-Lesnе]: о женщинах-бунтовщицах и правдоискательницах у Чехова. Поэзия продолжает привлекать исследователей: Анн Февр Дюпегр [Anne Faivre Dupaigre] ищет признаки музыкального письма у Сандрара, Мандельштама и Пастернака, все стихотворные книги В. Ходасевича рассматриваются Эмманюэлем Демадром [Emmanuel Demadre] как вехи духовных поисков этого «последнего поэта-символиста», — «мистика без веры». Критическая проза И. Анненского исследуется Н. Гамаловой [Natalia Gamalova] в контексте русской и европейской литературы и в плане теории искусства, тематики и стилистики. На примере И. Анненского видно, как смысл художественного произведения не задан, а строится на пересечении авторского и читательского «я». Солидными монографиями являются книги Мари-Од Альбер [Marie-Aude Albert] о Волошине-эстете, поэте и художнике, и Алена Прешака [Alain Prеchac] о жизни и творчестве Ильфа и Петрова (три тома, с исчерпываюшим биографическим и библиографическим материалом). Место и функции архаизма в русском авангарде изучает Валерий Байдин [Valеry Baїdine]. «Русская тень» Набокова, то есть следы русского стиля и русского языка в англоязычных текстах писателя, выявлены Лоранс Ги [Laurence Guy]. Образец исследования о рецепции дал Серж Роле [Serge Rolet] с книгой о М. Горьком и его первых читателях, опирающейся на социологию литературного мира (Бурдьё), на работы по рецепции литературных произведений (Яусс), на нарратологию, чтобы объяснить «феномен Горького», то есть его внезапный успех в 1898 году⁷. На основе сравнительного анализа свидетельств о лагерях (в СССР — Солженицына и Шаламова, и в Германии) Л. Юргенсон [Luba Jurgenson] ставит вопрос о возможности и способах выразить словами невыразимое. На большом архивном материале построено исследование Сесиль Вэссье о взаимоотношениях политики и литературы в 1944-1986 годов[8]⁸.

Как видно, все эти книги посвящены известным писателям, но рассматривают их творчество под новым углом зрения, стремятся к исчерпываемости, охватывают большой временной или культурный отрезок. Недаром все они являются переработанными для публикации диссертациями.

Ведущий французский журнал по славистике Revue des Еtudes slaves, основанный в 1921 году Антуаном Мейе (Antoine Meillet), Полем Буайе (Paul Boyer) и Андре Мазоном (Andrе Mazon), издает теперь Institut d’еtudes slaves (президент — лингвист и паремиолог Стефан Вьелар [Stеphane Vieillard]) совместно с Centre d’еtudes slaves (научный центр при Сорбонне и Национальном центре научных исследований [CNRS] — директор медиевист Пьер Гонно). Это ежеквартальный журнал, выходящий под редакцией крупнейшего специалиста по Достоевскому Жака Катто (Jacques Catteau) ежегодно тремя выпусками (один выпуск — сдвоенный)⁹. Тематические и «смешанные» выпуски чередуются. Кроме статей, все выпуски содержат обстоятельные рецензии, резюме защищенных во Франции диссертаций, и ежегодный перечень полученных книг. Статьи публикуются на французском (главным образом), русском и английском языках, с резюме на другом языке. Эти резюме (пока за 1999-2006 годы) теперь доступны на сайте журнала вместе с оглавлением выпусков (1921-2006, 1979-1998 годы пока что составляют пропуск, который постоянно уменьшается в процессе обработки материалов)¹⁰.

Специальные выпуски журнала Revue des Еtudes slaves (часто с участием российских коллег) были посвящены М. Булгакову (т. 65/2, 1993), С. Есенину (т. 67/1, 1995), В. Маяковскому (т. 68/2, 1996), Л. Карсавину (т. 68/3, 1996), «поэтическому пространству» (Памяти Е. Эткинда, т. 70/3, 1998), Серапионовым братьям (т. 71/3-4, 1999), В. Набокову (т. 72/3-4, 2000), русским пословицам (т. 76/2-3, 2005), русскому сентиментализму (т. 74/4, 2002-2003), мотиву Иуды в русской литературе и в искусстве (т. 77/4, 2006), А. Герцену (т. 78/2-3, 2007). В печати номер 79/3 (под ред. К. Депретто) об интимном литературном дискурсе XIX-XX веков и проблеме жанров (И. Тургенев, А. Дружинин, Вяч. Иванов, Л. Андреев, Андрей Белый, М. Булгаков, Ю. Олеша и др.). К столетию со дня смерти Л. Толстого готовится номер Revue des Еtudes slaves, посвященный откликам на это событие в разных странах.

Неизданные тексты регулярно публикуются в Revue des Еtudes slaves. Среди них назовем публикацию переписки В. Злобина с З. Гиппиус и Д. Мережковским 1934-1937 годов (публ. Т. Пахмус [T. Pachmuss], т. 71, вып. 1-4, 1999, т. 72, вып. 3-4, 2000), автобиографические письма А. Ремизова к Доминик Арбан (публ. М. Никё, т. 74/1, 2002-2003), воспоминания (на французском языке) М. Климентовой-Муромцевой о Тургеневе (публ. Ж. Катто, т. 76/1, 2005), набросок (на французском языке) «Полиньки Сакс» А. Дружинина (публ. М. Никё, т. 79/2-3, 2008).

Журнал Русистов во Франции La Revue russe (под ред. Вероники Жобер [Vеronique Jobert]), изданный Парижском Институтом славяноведения, тоже выпускает тематические номера: № 26 (2005) — «Русская литература на заре XXI века» (под ред. Элен Мэла [Hеlfne Mеlat], № 29 — «О духовном в театре и в кино» (под ред. Мари-Кристин Отан-Матьё [Marie-Christine Autant-Mathieu]; № 30 — об интеллигенции (под ред. Л. Трубецкой [L. Troubetzkoy] и Ст. Вьелара; № 32 (2008) содержит сообщения конференции об эпистолярной литературе (под ред. Родольфа Бодена), № 34 (2009) будет посвящен Гоголю. В La Revue Russe (№ 28, 2006) опубликована стенограмма обсуждения «Оттепели» И. Эренбурга в ССП (стенограмма Ф. Вигдоровой, публ. Евы Берар [Ewa Bеrard], комментарий К. Депретто).

И. Тургенев и Л. Толстой имеют свои «Записки» при Ассоциации их друзей: Толстовские тематические сборники («Cahiers Lеon Tolstoї», под ред. Мишеля Окутюрье) выпускаются на основе ежегодных Толстовских чтений (с 1984 года их уже было девятнадцать; последние — на темы Толстой и кино, Толстой и крестьяне, Толстой и его противники). В Тургеневских тетрадях («Cahiers Ivan Tourgueniev, Pauline Viardot, Maria Malibran» под руководством А. Звигильского [A. Zviguilsky]) часто публикуются неизданные материалы¹¹.

К этим научным публикациям надо добавить переводы, в особенности — когда они сопровождаются предисловиями и примечаниями: именно они выходят за рамки узкого круга русистов и способствуют распространению русской литературы. Ежегодно во Франции на французском языке появляются 500-600 книг на русские темы. Среди них литературные переводы и работы по русской литературе составляют примерно одну треть¹². За 50 лет уровень переводов неизмеримо поднялся. Среди достижений последних лет в этой области отметим полный перевод писем Достоевского в трех томах (перевод Анны Кольдефи-Фокар [Anne Coldefy-Faucard], примечания, предисловия, хронология — Жака Катто); заново переведены все романы и повести Достоевского в карманной серии издательства Actes Sud [Акт-Сюд] (перевод Андре Марковича [Andrе Markowicz], давшего помимо множества переводов русских писателей и драматургов XIX и XX веков (в том числе трилогии А. В. Сухово-Кобылина) первый удачный рифмованный перевод «Евгения Онегина»). Вышли пять томов рассказов Леонида Андреева (изд-во Корти, перевод Софи Бенеш [Sophie Benech]). В престижной серии «Плеяда» издательства Галлимара, отличающейся подробным научным комментарием, изданы И. Тургенев, М. Горький (дореволюционные произведения), Б. Пастернак, М. Булгаков (два тома), В. Набоков («русский период»). Фактически целиком переведены В. Хлебников, В. Маяковский, Ильф и Петров, Д. Хармс, А. Введенский, О. Мандельштам, В. Гроссман, В. Шаламов, А. Солженицын, М. Харитонов, Л. Улицкая, В. Пелевин. В 2007 году Лор Трубецкая [Laure Troubetzkoy] получила премию им. Галперина-Каминского за перевод книги М. Шишкина «Венерин волос». Переведены (и представлены для французского читателя) и такие «редкие» авторы, как О. Сенковский, В. Титов, А. Дружинин, Ф. Одоевский, А. Апухтин, В. Гаршин, С. Ковалевская, Б. Савинков, М. Кузмин, В. Жаботинский, М. Зенкевич, А. Мариенгоф, П. Романов, Л. Добычин, Г. Газданов и др. Первое научное издание (установление текста, перевод, комментарий) «Истории Ваньки Каина» и «Жизни и похождения российского Картуша, именуемаго Каина…» осуществила Екатерина Рай-Гонно¹³. Недавно Евгений Вольский (ун-т Монпелье) дал перевод и комментарий «Слова о полку Игореве», а Жан-Пьер Арриньон (Jean-Pierre Arrignon, Лилль) — «Повести временных лет».

Представив круг писателей, который привлекает сейчас внимание французских русистов, можно говорить и о том, какие вопросы занимают исследователей и какие к ним существуют подходы. Доминируют вопросы жанра, школ и тем (мотивов), поэтического языка, интертекстуальных связей, проблемы влияний, рецепции, взаимоотношений литературы и идеологии. Особенное внимание привлекали (или привлекают) такие явления, как сентиментализм, Серебряный век¹⁴, футуризм, конструктивизм, социалистический реализм. Среди вопросов жанра — сказ¹⁵, эпистолярность, интимная словесность (дневники), «Петербургский текст»¹⁶. Богатейшее наследие первой эмиграции порождает теперь крупные совместные научные проекты¹⁷. Вопросы влияний и сравнительного литературоведения занимают тоже видное место: западный исследователь, в силу своего местоположения вне России, более склонен, может быть, включать русские литературные явления в европейский контекст. Международный юбилейный пушкинский симпозиум о «всемирности» Пушкина, состоявшийся в 1999 году, хорошо отразил этот подход¹⁸. Среди изданных за последние годы диссертаций есть несколько книг по компаративистике: исследование Франсуаз Женевре о восприятии и о влиянии Жорж Занд в России¹⁹, Жанин Небуа-Момбе [Janine Neboit-Mombet] об образе России в французском романе второй половины XIX века, Изабель Пулен [Isabelle Poulin] о литературной передаче страдания у Достоевского, Саррот, Набокова.

Интеркультурным подходом отличается журнал Slavica occitania, издающийся при Тулузском университете (гл. ред. Роже Комте, с 2007 — Дани Савелли [Dany Savelli])²⁰. Основанный в 1995 году, он выходит два раза в год номерами по 300-500 страниц). Все номера — тематические (у каждого номера свой редактор); все они посвящены проблемам взаимодействий русской культуры с другими культурами (Германии, Центральной Европы, Средиземного мира, «Востоков» России, Буддизма и др.) в разных областях (литература, история лингвистика, религия, психология и психаналитика, музыка, кино, путешествия, национальности, масонство…). Например, № 10 (2000) представляет следующие компаративистские параллели: Пушкин — критик французской литературы, М. Арнольд — Л. Толстой, Э. Чиоран — Л. Толстой, Гессе -Достоевский, А. Майков — Гейне, Ж. Пеладан и типы роковой русской женщины, Глюк — Мандельштам, И. Изу — И. Зданевич, Карсавин — Пруст, В. Набоков — Пушкин и др.; в номере, посвященном буддизму в России (2005, № 21), читатель найдет статьи о Л. Толстом, Н. Лескове, В. Хлебникове, Вс. Иванове. В юбилейном номере, посвященном Роже Комте (2006, № 22), статьи по литературе касаются Вольтера и Шапа д’Отероша, русских мотивов в творчестве Руже де Лиля, Лескова и Ш. Алейхема, Горького и Ницше, итальянского и русского футуризма, экзотизма у П. Лоти и Б. Пильняка и др. Как видно, диапазон научных интересов очень широк — и интеркультурный подход позволяет заново рассматривать вопросы, которые часто изучались в отрыве от европейского или мирового контекста. Междисциплинарная и межкультурная точка зрения является плодотворной особенностью не только Slavica occitania, но вообще современной русистики.

В работах по интерпретации литературных произведений преобладают два подхода, на первый взгляд, антагонистических: первый, доминирующий, обращается к смежным дисциплинам (истории идей, семиотике, этнологии, мифологии и др.), чтобы включить литературу в антропологический и социо-культурный дискурс. Выбирается какая-нибудь тема (путь, деньги, страх, безумие, двойничество и т. п.) и под этим углом зрения, часто новым и герменевтически плодотворным, рассматриваются известные и менее известные авторы и литературные явления. Такой тематический подход занял видное место под влиянием, по всей вероятности, исторической Школы Анналов с ее историей ментальности и представлений, отказом от событийности и биографичности, с ее междисциплинарностью. Поворот к культуре в исторических исследованиях²¹ наблюдается и в литературоведении.

Например, Лионские симпозиумы исследовательского центра имени Андре Лиронделя о русском «modernitе», под руководством хлебниковеда Жан-Клода Ланна [Jean-Claude Lanne], последовательно освещают разные темы и положения «современности» (в литературе, искусстве, философии) с публикацией докладов в журнале Modernitеs russes. Конференции обращаются к следующим темам: место архаики в современности, идея скорости, топосы модернитета, место и понятие женщины и женского начала, идея счастья, идея конца современности. Круг произведений, рассмотренных в связи с тематикой номера, очень широк: от XVIII века до XXI. Назовем лишь тех «редких» авторов, о которых порой впервые (во Франции) написано на страницах Modernitеs slaves: М. Ломоносов, Ф. И. Дмитриев-Мамонов, М. Д. Чулков, Е. Дашкова, А. Радищев, Н. Дурова, П. Боборыкин, К. С. Мережковский, А. Кручёных, В. Гнедов, Л. Липавский, А. Куприн, Л. Зиновьева-Аннибал, Н. Санжарь, Ю. Фельзень, Е. Кузьмина-Караваева, И. Катаев, П. Павленко, Ю. Трифонов, С. Довлатов, В. Пелевин, А. Уткин, Ю. Буйда, О. Седакова, В. Нарбикова и др. Конечно, присутствует научно-популярный элемент, но тематическая направленность чаще всего позволяет авторам докладов дать классическим произведениям новое освещение или новую интерпретацию, при учете достижений мировой (русской, англоязычной, немецкой, итальянской) славистики.

В Экс-ан-Провансе прошла международная конфереция об отражении истории и подходе к ней у ряда писателей: тому, как история подвергается историософскому снижению (В. Розанов), математическим выкладкам (В. Хлебников), мифологизации и эсхатологизму (Н. Клюев), кодировке (В. Каверин, К. Вагинов, О. Форш), апокалиптическому видению (Дм. Мережковский, В. Брюсов, Е. Замятин), вытеснению на периферию или столкновению эпох (М. Булгаков), нейтрализации (в набоковской «игре»), эсхатологии (конец истории у М. Харитонова и А. Уткина) смешению пространства и времени (В. Пелевин) и т. д.²².

В Гренобле и в Институте восточных языков (INALCO, ex-Langues’O) выходят журналы, тематика которых тоже меняется с каждым номером: в Гренобле Chroniques slaves (под ред. Изабель Депре [Isabelle Desprеs] с 2005 года) посвящены истории идей («Просвещение, мессианство, революция», 2005, № 1), журнализму и современной прозе (2006, № 2), литературе и лингвистике (2007, № 3). Журнал Slovo²³, издающийся в INALCO под редакцией Франсуа Корнийо (Fran» ois Cornillot) до 2000 года (с номерами о Пушкине, о театре, о Киеве и Новгороде), переориентировался (под ред. Анн-Виктуар Шаррен [Anne-Victoire Charrin]) на лингвистику и на сибироведение, но очередной номер (2006, № 32-33) обращается к отношению литературы к прошлому («Тоска или неприятие»), со статьями о Шмелеве, Берберовой, Бродском, Л. Разумовской и др. В Сорбонне издаются Cahiers slaves, большинство номеров которых в основном посвящены народной культуре русского Севера и этнографии²⁴.

Статьи о литературе и истории литературы печатаются и в Cahiers du monde russe (бывш. Cahiers du monde russe et soviеtique), издающихся при Школе высших исследований по социальным наукам, хотя в них больше всего статьи о политической, социальной и культурной истории#Резюме и большинство статей помещены на сайте журнала:
http://monderusse.revues.org. О старых номерах см. обзоры П. Забо
рова: Русская классическая литература в журнале «Cahiers du monde
russe et soviеtique» // Русская литература. 1978. № 2; Русская литера
тура и ее международные связи в журнале «Revue de littеrature com
parеe» // Русская литература. 1980. № 2.²⁵Исключением составляют статьи Доминика Барлези [Domi
nique Barlеsi] об исторических повестях БестужеваМарлинского и
Жаклин до Пруайар [Jacqueline de Proyart] о гоголевском черте в 49
ом выпуске Revue des еtudes slaves (1973).²⁶Гаспаров Б. М. В поисках «другого» (Французская и восточно
европейская семиотика на рубеже 1970х годов). НЛО.№14. 1995;
См.: Agueeva Inna. Le Bakhtine «fran»ais»: la rеception de son oeuvre
dans les annеes 1970 (http://cid.enslsh.fr/russe/lj_agueeva.htm)²⁷»Система литературного ряда есть прежде всего система функ!
ций литературного ряда, в непрерывной соотнесенности с другими
рядами» (Тынянов Ю. О литературной эволюции // Поэтика, исто
рия литературы, кино. М., 1977. С. 277).²⁸См. Гречаная Е. П. Литературное взаимовосприятие России и Франции в религиозном контексте эпохи (1797—1825). М.: ИМЛИ
РАН, 2002; Автобиографическая практика в России и во Франции.
Сб. статей под ред. Катрин Вьолле и Елены Гречаной. М.: ИМЛИ
РАН, 2006.²⁹Weinstein Marc. Mandelstam. Un monde et sept pofmes pour y entr
er. Paris: Institut d’еtudes slaves. 2006. Этой монографией открывается
серия «Ключи к…» под редакцией М. Окутюрье, в которой выйдут Па
стернак, Есенин, Анненский, Хлебников, Хармс, Белый и др.##.

Оба подхода (центробежный и центростремительный) сосуществуют на страницах журналов по русистике, отличающихся эклектизмом: «Revue des еtudes slaves» не проводит определенную теоретическую (как «Новое литературное обозрение») или тематическую линию, он открыт всем научно обоснованным предложениям. Можно сказать, что смена веяний — марксизм, структурализм и постсруктурализм, психаналитика, гендерные исследования, деконструктивизм мало коснулись французских русистов (в отличие от американских). Можно найти несколько примеров этих подходов (в особенности — психаналитических по отношению к Пушкину, Гоголю, Достоевскому и Набокову), но они принадлежат не русистам, а литературоведам, для которых русская литература специальностью не является. Гендерные исследования не привились, несмотря на интерес к женской прозе и феминизму некоторых исследователей (Элен Мэла [Hélène Mélat], Эвелин Эндерлен [Evelyne Enderlein]). Среди русистов преобладает традиционный подход к литературе, основанный на прочной исторической, биографической, текстологической базе, на освоении главных положений русской формальной школы. Эрудиция сочетается с интуицией. Новаторство наблюдается в обновлении тематических подходов, междисциплинарности и интеркультурности.

Тем не менее будущее французской русистики не столь обнадеживающе, как можно подумать на основе этого обзора. Свертывание преподавания русского языка в средней и высшей школе (по разным причинам, от уменьшения числа учеников и студентов, выбирающих более легкие или «перспективные» поприща, до засилья английского языка, и финансовых соображений), неясная судьба «агрегации», — высшего конкурса на ученую степень преподавателей, формирующего до сих пор главные кадры русистики, рост общественных наук в ущерб чисто гуманитарным, — все это может прервать преемственность французской русистики. Уже сейчас больше диссертаций пишется по «цивилизации» (россияведению), чем по литературе. К этим внутренним проблемам добавляется проблема распространения работ по русистике. Несмотря на то, что названные журналы или сборники стоят недорого, не все библиотеки (во Франции) и лишь единицы за границей их получают. Хотя французский язык не может быть помехой для чтения статьи по своей специальности (они обычно сопровождаются резюме на русском языке, и одними ссылками и цитатами можно уже отдать себе отчет о содержании), он как будто отпугивает иноязычных русистов. Французская русистика широко открыта русистике других стран; надо надеяться, что она упрочится в поле зрения сообщества русистов, и что взаимосвязи не ограничатся обменом оттисками между специалистами.

Мишель НИКЁ

Университет Кана Нижней Нормандии, октябрь 2008 года.

1. Лекции А. Мицкевича изданы в русском переводе: Мицкевич А.
   Из лекций о славянских литературах, 1840—1843 // Мицкевич А.
   Собр. соч. в 5 тт. Т. 4. М., 1954.[↩]
2. Об истории французской славистики см. обзоры: Veyrenc
   Jacques [Жак Веренк] и Gonneau Pierre [Пьер Гонно] — в двух выпус
   ках «Schriften der BalkanKommission», т. 30 (1985, под ред. Josef
   Hamm и Gtnter Wytrzens) и т. 46 (2005, под ред. Giovanni Brogi
   Bercoff, Pierre Gonneau, Heinz Miklas — о периоде 1980—2000), под
   общим названием «Contribution ` l’histoire de la slavistique dans les pays non slaves / Beitrbge zur Geschichte der Slawistik in den nichtslaw
   ischen Lbndern / К истории славистики и неславянских странах».
   (Wien: Verlag der nsterreichischen Akademie der Wissenschaften; Paris:
   Centre d’еtudes slaves — Institut d’еtudes slaves). См. также обзоры:
   Mazon Andrе. Les еtudes slaves // La science fran»aise. Т. IV. Paris:
   Larousse, 1933; Beavois Daniel // Советское славяноведение. 1976.
   № 5; Валевой Е. Л. Историческая славистика во Франции //
   http://historic.ru/ books/ item/ f00/ s00/z0000061/st024.shtm[↩]
3. Беглый исторический обзор дан в «экскурсе»: Овчаренко А. К
   истории развития французской русистики // Вестник МАПРЯЛ.
   2000. № 31. О состоянии русской лингвистики во Франции см. обзо
   ры: Comtet Roger // Russian Linguistics. 1996. 20/1; Breuillard Jean//
   Bulletin de la Sociеtе de Linguistique de Paris. 2005. № 100 (1).[↩]
4. См.: Маркадэ Жан!Клод. Творчество Н. С. Лескова. СПб.: Ака
   демический проект, 2006; Герра Ренэ. Они унесли с собой Россию…
   Русские эмигранты — писатели и художники во Франции (1920—
   1970). СПб.: БЛИЦ, 2004; Геллер Леонид, Никё Мишель. Утопия в Рос
   сии. СПб.: Гиперион, 2003; Нива Жорж. Возвращение в Европу. Ста
   тьи о русской литературе. М.: Высшая школа, 1999; Лосская Верони!
   ка. Песни женщин: Анна Ахматова и Марина Цветаева в зеркале рус
   ской поэзии ХХ века. Болшево: Музей М. И. Цветаевой, 1999; Исто
   рия русской литературы. XX век: Серебряный век / Под ред. и с пре
   дисл. Ж. Нива и др. М.: Прогресс, 1994.[↩]
5. Fichelle Alfred. Origine et development de l’Institut d’Еtudes slaves
   (1919—1949) // Revue des Еtudes slaves ХХVІІ. 1951. С. 91—103.[↩]
6. Луи Аллену (Louis Allain), Мишелю Окутюрье (Michel
   Aucouturier), Мишелю Кадо (Michel Cadot, статьи которого о Досто
   евском были собраны в одну книгу в 2001 году), Жаку Катто (Jacques
   Catteau), Роже Комте (Roger Comtet), Франсуа де Лабриолю
   (Fran»ois de Labriolle), Андре Монье (Andrе Monnier), Жоржу Нива
   (Georges Nivat), Никите Струве, Е. Эткинду, лингвистам Маргерит
   ГироВебер (Marguerite GuiraudWeber) и ЖанПолю Семону (Jean
   Paul Sеmon) были за последние годы посвящены увесистые юбилей
   ные сборники, изданные с участием их иностранных коллег.[↩]
7. Rolet Serge. Le Phеnomfne Gorki. Le jeune Gorki et ses premiers
   lecteurs. Villeneuve d’Ascq: Presses universitaires du Septentrion, 2007.[↩]
8. Vaissiе Cеcile. Ingеnieur des ames en chef: littеrature et politique
   1944—1986. Belin, 2008.[↩]
9. С 2009 года главным редактором стал Жан Брейар.[↩]
10. http://www.etudesslaves.paris4.sorbonne.fr/. На этом адресе до
    ступен и Бюллетень Центра славяноведения (Lettre du Centre d’еtu
    des slaves), который помимо объявлений о научных международных
    конференциях публикует (с 1998 года) библиографические данные
    полученных из всего мира книг по славяноведению.[↩]
11. См.: Генералова Н. П. Обзор последних выпусков «Cahiers Ivan
    Tourgueniev, Pauline Viardot, Maria Malibran»: 1986—1992 (№ 10—
    16) // Русская литература. 1993. № 4.[↩]
12. Журнал La Revue russe публикует два раза в год перечень вы
    шедших на французском языке книг о «русском мире».[↩]
13. Vie de Kain, bandit russe et mouchard de la tsarine / Ed. E. Rai
    Gonneau. Paris: Institut d’еtudes slaves, 2008.[↩]
14. Серебряному веку посвящен толстый номер Modernitе russes.
    (Lyon. 2007. № 7).[↩]
15. Autour du skaz. Nicolas Leskov et ses hеritiers / Ed. Catherine
    Gеry. Paris: Institut d’еtudes slaves, 2008.[↩]
16. Wladimir Troubetzkoy. SaintPеtersbourg, mythe littеraire. Paris:
    PUF, 2003.[↩]
17. Речь идет о справочниках: Русское зарубежье: хроника науч
    ной, культурной и общественной жизни: 1920—1940, Франция.
    Тт. 1—4. М.: Эксмо; Paris: YMCAPress, 1995—1997; тт. 5—6 (1940—
    1963). Paris: YMCAPress; М.: Русский путь, 2000; Российское зару
    бежье во Франции. 1919—2000. Биографический справочник. В 3 тт.
    Т. 1 (А—К). М.: Наука; Доммузей Цветаевой, 2008.[↩]
18. L’Universalitе de Pouchkine / Eds M. Aucouturier, J. Bonamour.
    Paris: Institut d’еtudes slaves, 2000.[↩]
19. Genevray Fran»oise. George Sand et ses contemporains russes.
    Audience, еchos, rееcritures. Paris: L’Harmattan, 2000. Эта книга не по
    вторяет, а дополняет исследование: Кафанова О. Жорж Санд и русс
    кая литература XIX века (мифы и реальность), 1830—1860 гг. Томск,
    1998.[↩]
20. Оглавление номеров и резюме статей см. на сайте журнала:
    http://www.slavicaoccitania.org[↩]
21. См. Энгельштейн Лора. Повсюду «Культура»: о новейших ин
    терпретациях русской истории XIX—XX веков // Новая Русская
    Книга. 2001. № 34. (http://www.guelman.ru/slava/nrk/nrk9/12.html).[↩]
22. La geste russe. Comment les Russes еcriventils l’histoire au XXe
    sifcle? / Ed. Marc Weinstein. Publications de l’Universitе de Provence,
    2002. Следующая конференция была посвящена «номинализму»
    (понятии слова) в русской литературе и философии ХХ века. В Бор
    до тоже прошла конференция: Литература и история в славянском
    мире. XIX—XX вв. // Specimina slavica Tolosae / Еd. PierreYves
    Boisseau, Catherine Gеry. 2003.[↩]
23. http://www.inalco.fr/ina_gabarit_rubrique.php3?pub=1&id_rubrique=1886&cat_rub=65[↩]
24. Журнал рассылается бесплатно: Aurelie. RougetGarma@paris
    sorbonne.fr[↩]
25. : о С. Юшкевиче (2000, № 41/4), о Вл. Соловьеве (2001, № 42/1), о символизме (2004, № 45/3-4), о Пильняке (неизданные письма о его пребывании на Дальнем Востоке в 1926 году, 2001, № 42/1, публ. Дани Савелли), об интеллигенции (2002, № 43/4) и др.

    Второй подход (условно говоря — центростремительный), идущий от русской формальной школы, сосредоточивается на литературности поэтического или прозаического текста. Французский структурализм никогда широко не применялся в русистике[↩]

26. , которая отдает предпочтение первопроходцам из русской филологической школы, обращаясь к ее истории, истокам (в том числе немецким) и теориям. В 1997 году в Университете Бордо вышел сборник статей (под ред. К. Депретто) — «Наследие Михаила Бахтина», в Университете Тулузы недавно издан перевод Р. Комте книги П. Медведева («Бахтинского круга») «Формальный метод в литературоведении» с большим научным аппаратом. Очередной номер тулузского журнала Slavica occitania (2008, № 26, ред. Бенедикт Вотье [Bеnеdicte Vauthier]) целиком посвящен «Бахтину, Волошинову и Медведеву в европейском и русском контексте» (в № 17, 2003, уже были статьи о рецепции Бахтина во Франции, об отношении Р. Якобсона к Бахтину, о немецких корнях русского формализма). Журнал по лингвистике университета Парижа-Нантерра LINX (2007, № 56) посвятил номер проблеме «Лингвистика жанров. Программа Бахтина и ее сегодняшние перспективы». В 2007 году коллектив переводчиков и комментаторов издал в CNRS антологию текстов Б. Томашевского, Н. Пиксанова, Б. Эйхенбаума. В 2005 журнал Europe посвятил специальный номер (№ 911) русским формалистам (В. Шкловский, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум). О Юрии Лотмане вышел сборник статей (под ред. Марианн Гург [Marianne Gourg]) в университете Венсена (1995). Основные понятия русской филологической школы: от «остранения» В. Шкловского до «полифонии» и «карнавализации» М. Бахтина — укоренились в литературоведении (не только у русистов, но даже в школьных учебниках) и стали ходячими, наряду с близкими по смыслу понятиями французских формалистов (Ролан Барт, Цветан Тодоров [проводник русских формалистов], Жерар Женетт). Они употребляются (не всегда правильно)[↩]
27. без ссылки на их отцов. Опираясь на эту общепринятую базу, французские русисты редко задаются теоретическими вопросами. Исключение составляют Катрин Депретто (Сорбонна) и Марк Вайнштейн (Marc Weinstein, Экс-ан-Прованс): они не только написали докторскую диссертацию о Ю. Тынянове и перевели его на французский язык, но применяют и развивают его главные теоретические и практические понятия и положения.

    Наука о литературе, по К. Депретто, уже не может обходиться без тыняновских положений о литературном герое, о «литературности», о семантике стихотворного языка, об истории литературы как истории смены или изменений художественных форм, о влиянии бытовых жанров и социальных факторов и др. Эти положения можно уточнять и развивать, но они призваны исключить эмпирический, субъективный, внеисторический подход к литературе. Вклад формалистов в изучение Пушкина (Ю. Тынянов), Л. Толстого (Б. Эйхенбаума) и вообще в историю литературы (русской и советской) остается очень ценным. К. Депретто, автор многих статей об ОПОЯЗе (история, теория, связи, влияние), идет вслед за Тыняновым в пересмотре истории русской литературы (и — шире — русской культуры) 20-50-х годов XX века: культура рассматривается в тесной взаимосвязи с политической обстановкой. Примеры такого подхода можно найти в номере Revue des еtudes slaves под названием «Советская литература: сегодняшний взгляд» (2001, № 73/4). По мнению К. Депретто, на основе солидной документальной базы, теперь уже в основном составленной, должна развиться история советской литературы, показывающая соотношение и эволюцию художественного, политического и социального рядов[↩]

28. , а не только политику власти в области литературы (и искусства вообще) или жизнь и творчество отдельных писателей.

    В номере ставятся такие вопросы, как периодизация советской литературы, основной проблемой которой является «необходимость сочетать чисто литературную периодизацию с периодизацией социо-политической»: М. Окутюрье предлагает периодизацию, основанную на понятии «литературного поколения». В ряде статей ставятся разные вопросы социалистического реализма (канон, насилие, цензура, текстология), которому Окутюрье посвятил в 1998 году емкую книгу: норма соцреализма для всех видов творчества может быть сведена к двум главным принципам: к идеологической однозначности, — к «непосредственной понятности» художественного кода — и к монументальности. Соцреализм не был «творческим методом» со своими самостоятельными эстетическими принципами, но был системой политической инструментализации изменчивой традиционной эстетики.

    Генезис «историзма» Пушкина исследует К. Депретто в статье «Марксизм гуманитариев: Пушкинистика во второй половине 1930-х годов» (Russian Literature. LXIII. 2008. № II/III/IV), поднимая вопрос об «интериоризации» идеологии. Изучение субъективного, личностного фактора в советскую эпоху, как он проявляется в дневниках и прочих «эго-документах», вообще стало одной из главных тем исследовательницы (с методологией, идущей от Фуко). Изучением личного начала, языка внутренней, интимной жизни в литературе (автобиографии, дневники, «эго-документы») занимается и франко-русская группа исследователей, работающая в основном над неизданными рукописными дневниками французских эмигранток и русских аристократок, написанными на французском языке[↩]

29. .

    Второй «русист-теоретик», Марк Вайнштейн, в большой предварительной концептуальной статье (больше ста страниц) к указанному выше сборнику о литературном отражении истории пересматривает историю русской литературы с 80-х годов XIX века до наших дней, стараясь сочетать специфику литературных произведений с синтетическим единством данной эпохи (лихачевский «стиль эпохи») и вернуть смысл в формальную поэтику (понятие «формы-смысла»). «Собъективность» (синтез субъективности и объективности) является, вместе со стиранием границ между действительностью и вымыслом и снижением традиционных форм, характерной приметой для прозы XX века. В особенности понятие факта («литературы факта») позволяет установить единство русской литературы от Хлебникова до Солженицына. Опираясь на Ницше, Бахтина и Мандельштама-теоретика, Вайнштен преодолевает «формализм» или «функционализм» формалистов, реабилитируя поиск смысла, не забывая при этом главного положения формалиста о том, что значение любого литературного элемента, будь это прием или жанр, зависит от его места в рассматриваемой системе (своего рода теория относительности). Свою методологию Вайнштейн применяет как к М. Харитонову и другим современным авторам, которых он переводит на французский язык, так и к Мандельштаму, о котором он написал монографию в виде университетского пособия, с разбором семи стихотворений[↩]