Единство многоголосия: проблемы литературы США на страницах ежегодника украинских американистов

Американськi лiтературнi студiї в Українi. Київ: Факт, 2006. Вип. 3. Лiтература США: роздуми, есеї, розвiдки. 399 с.

Сказать, что российская аудитория имеет достаточно внятное представление о процессах, протекающих в науке о литературе на постсоветском пространстве последних полутора с лишним десятилетий, было бы погрешить против истины. О происходящем у коллег из независимых ныне государств мы знаем откровенно мало. Причины тому и практическое отсутствие литературоведческих новинок в широком доступе, хотя бы на уровне хранилищ крупнейших российских библиотек (не говоря уже о книжных магазинах), и понятное стремление литературоведения новых стран писать на родном языке, и др. Поэтому любое издание, позволяющее составить представление об уровне развития литературоведения некогда братских республик, воспринимается с особым интересом.

Значение рецензируемой книги выходит за пределы обычного сборника научных статей. Начнем с того, что это уже третий выпуск издающегося под эгидой Института литературы им. Т. Г. Шевченко НАН Украины ежегодника, посвященного истории литературы и современному литературному процессу США. Два предыдущих были посвящены трансформации пуританской традиции в американской словесности и культуре¹ и специфике американского литературного Просвещения².

Рецензируемый том «Американских литературоведческих исследований в Украине» приурочен к юбилею Тамары Наумовны Денисовой, авторитетного американиста, многолетнего президента Украинской ассоциации американских исследований, автора множества книг и статей о литературе США, создателя школы литературоведческой американистики в Украине³.

Казалось бы, возвращение к традициям юбилейного сборника должно было ограничить возможности авторов. Однако широта научных интересов Денисовой позволила каждому из участников сборника найти необходимый ракурс и, не скатываясь в «юбилейное славословие», обсудить самые серьезные вопросы развития литературы и культуры США и тем самым подойти к продуктивному расширению проблемного поля литературоведческой американистики. К тому же, в сборнике участвуют ведущие фигуры украинских, российских, европейских и американских «American Studies».

Примечательно, что, публикуя статьи сборника по-украински, составители сделали исключение для российских участников, напечатав их работы на языке оригинала, видимо, отдавая дань тому недавнему прошлому, когда украинская наука о литературе в равной степени свободно пользовалась обоими языками. Так что многообразие авторских точек зрения сопровождается еще и реальным разноречием, что, впрочем, — и этот момент следует подчеркнуть особо — не мешает им говорить на общем языке «American Studies».

Последнее особенно важно: одним из достижений украинской литературоведческой американистики можно назвать выработку за прошедшие полтора десятилетия собственного научного языка, органично воплотившего в себе верность лучшим традициям академического литературоведения и свободное владение дискурсивными практиками современной западной литературной теории с ее разнообразным понятийно-терминологическим и методологическим арсеналом. При этом свободное оперирование всяческими «измами», вполне, как оказывается, интегрируемыми в тексты украинских авторов, не превращается в самоцель или в средство «актуализации» предлагаемого материала за счет внедрения в него подобных «маркеров». Как правило, такая «вестернизация» имеет научно обоснованный характер и не вызывает протеста у читателя. Достаточно сравнить статьи украинских авторов с переводами на украинский американских исследователей, чтобы убедиться в справедливости наших слов.

Интерес к теоретическим и историческим аспектам американской литературы реализован в двух разделах сборника: «Теоретико-литературные размышления и эссе» и «Историко-литературные исследования». Отметим неизбежную условность подобного деления, поскольку статьи теоретического плана выстраиваются, как правило, с привлечением обширного историко-литературного контекста, а работы по конкретным проблемам американской словесности имеют серьезное теоретико-литературное обоснование.

Показательна статья Н. Высоцкой «Американский «текст» как продукт культурной креолизации», в которой устоявшийся термин современной лингвистики не просто удачно спроецирован на современную литературную ситуацию в США, но и переосмыслен в связи с новыми для нее явлениями. Прежде всего, это реальное изменение содержания самого понятия «американская литература». За последние десятилетия все более расширяющий свою «территорию» мультикультурализм нанес, по справедливому мнению автора, «несколько сокрушительных ударов по традиционной модели американской культуры, что привело к формированию множества культурных историй» (с. 103), каждая из которых претендует на оригинальность и эстетическую ценность. Закономерным результатом бесконечного расширения «литературного поля» становится и постепенное размывание основных принципов восприятия и оценки художественности литературы, теряющихся на фоне приоритета политкорректной репрезентации всех возможных литературных «меньшинств» (от этнических до гендерных и сексуальных).

Единственную возможность для сохранения целостной картины современного литературного процесса в США исследовательница видит в констатации его «гибридного» характера, точнее — в признании многообразия и относительной независимости наполняющих его «литератур», с одной стороны, и их взаимовлияния и взаимодействия в единстве общего литературного пространства, с другой. Компромиссный характер созданной конструкции очевиден: вынужденный отход от тотальной «мультикультурности» недавнего прошлого не ведет к отказу от ее постулатов, а лишь отчасти смягчает их, в большей степени соответствуя как реалиям литературы, так и самой жизни.

Солидаризируясь с В. Соллорсом и близкими ему американскими литературоведами, Высоцкая полагает возможным выделить три литературные модели: «белую», «черную» и подвергшуюся процессу «метисажа» гибридную конструкцию, — которые если и не исчерпывают всего «многоцветья» литературного процесса последних десятилетий, то, по крайней мере, обеспечивают более внятный и логичный подход к ситуации межкультурного диалога в американской литературе и культуре. Эта идея, как можно предположить, вполне продуктивна и при анализе аналогичных явлений за пределами США, скажем, в мультикультурных пространствах Франции, Германии или Великобритании.

Не менее методологически значимый вопрос затрагивает Т. Потницева в статье «Право выбора: об академическом и «авторском» взгляде на американскую литературу». Обращаясь к исследованиям коллег, автор стремится выяснить, каково соотношение «академического» и «авторского» в сегодняшнем литературоведении. В этом контексте выбранные ею работы Н. Высоцкой и Т. Венедиктовой, хорошо, кстати, известные читателям «Вопросов литературы»⁴, действительно представляют «авторское начало» в постсоветской литературоведческой американистике. К сожалению, Потницева не расставляет окончательных акцентов, и некоторая нота сомнения в правомерности радикальной претензии современного литературоведа на «свой выбор», звучащая в ее тексте, логического завершения так и не получает. Остаются открытыми вопросы: разве не может быть «авторским» подход в границах академического исследования, насколько жесткой должна быть оппозиция «авторского» и «академического» и что делать с исследованиями, существующими в реальности, где в равной степени представлено и то, и другое?

С автором можно поспорить и по частностям. Так, если кто-то из исследователей «подтягивает», по ее мнению, американскую литературу XIX столетия к «дискурсу торга», то не есть ли это «позитивный результат» как раз «авторского» подхода? Заметим, к слову, что в ситуации современного литературоведения то или иное явление автоматически встраивается в предложенную парадигму, порой без всякого насилия со стороны литературоведа. Для этого вполне достаточно, чтобы оно оказалось типологически близким или созвучным общему контексту исследования. Вот в этом, пожалуй, и заключается особая притягательность «авторского выбора», реализуемого и в книге Т. Денисовой «История американской литературы ХХ столетия», и в статьях американских литературоведов, представленных в «теоретическом» разделе ежегодника.

Так, в «Картах и историях» И. Хассана географическая карта рассматривается не только как «высшая форма изображения мира» (с. 13), но и как своеобразная форма повествования, перекликающаяся с ранними формами литературы путешествий (включая вымышленные). Автор не случайно определяет в подзаголовке жанр статьи как «краткие раздумья», тем самым подчеркивая во многом импровизационный их характер. Сочетание размышлений профессионального литературоведа и культуролога с погружением в воспоминания детства усиливает тот самый «авторский» элемент, о котором писала в своей статье Потницева.

Вспомня Пифагорово предположение о существовании где-то великого «южного материка», то есть Австралии, средневековые рисунки, изображающие неведомых «австралийских» аборигенов с перевернутыми ступнями, вполне реального капитана Мэттью Флиндерса (в компании со знаменитым котом Тримом), серьезно уточнившего карту Австралии, Хассан выстраивает историю, по увлекательности интриги не уступающую иному роману.

Особую группу, естественно, образуют карты «вымышленного мира», то есть появляющиеся в художественных произведениях. Примером подобных картографических фантазий выступают «Путешествия Гулливера», «Приключения барона Мюнхгаузена», «20 000 лье под водой». Сложные взаимоотношения вымышленного и реального пространств после изображения их на плоскости становятся еще сложнее: понятия мнимого и реального не просто меняются местами, порой художественная фантазия делается куда более осязаемой, чем сама действительность. Наглядный пример — предложенная несколько лет назад в «Нью Йорк таймс бук ревью» литературная карта Манхэттена, созданная по произведениям Р. Эллисона, С. Беллоу, П. Остера, Э. Д. Доктороу, Т. Капоте и др.

Образцом иного рода для Хассана оказывается «Моби Дик» Мелвилла со специальной главой под названием «Морская карта». Наполненное символами и метафорами пространство романа обретает свой визуальный образ не столько благодаря, сколько вопреки тем географическим приметам, которые в нем обозначены. И это чрезвычайно важный момент, позволяющий предположить, что символизм литературной карты, то есть географического пространства, представленного в тексте, намного важнее ее топографической точности. Видимо, поэтому Хассан обходит вниманием одну из самых известных «литературных карт» — карту округа Йокнапатофа У. Фолкнера.

Нужно сказать, что Хассан не случайно обозначил жанр своего текста как эссе. Перед нами действительно изящный литературоведческий экзерсис, в котором качество научного исследования органично дополняется сугубо литературными достоинствами, позволяющими еще раз убедиться в том, что тяга к «филологической прозе» — тенденция общемировая.

О том же отчасти свидетельствует и эссе с выразительным названием «Бой с тенью: стиль и время»⁵ А. Мельничука, профессора Гарвардского университета, известного в США украинско-американского писателя и публициста. Автор начинает его с разговора о политическом противостоянии американских интеллектуалов и власти в связи с ситуацией в Ираке, задаваясь вопросом: «Можно ли думать про стиль, когда где-то сыплются бомбы?» (вероятно, на адорновский вопрос: «Возможна ли поэзия после Освенцима?» Мельничук ответил для себя очень давно).

В поисках новых возможностей исследования словесного творчества современная наука обращается к опыту не только гуманитарных, но и иных, в данном случае — естественных наук. Здесь речь идет о книге известного английского физика С. Хокинга «Вселенная в ореховой скорлупке», в которой рассматриваются различные модели времени. Аналогии физико-математическим схемам легко обнаруживаются, с точки зрения Мельничука, в литературной практике: для него очевидно присутствие в сознании читателя образа времени, формируемого автором читаемого произведения, и времени, так сказать, «социального», то есть времени политического момента, современных социальных практик и т. п. При этом автор эссе предпочитает искать примеры в весьма разнообразном материале — от автобиографии Б. Пастернака и реплик Т. С. Элиота или У. Б. Йейтса до эссеистики У. Гэсса и С. Зонтаг. Внутренний ритм и музыкальность английской речи, естественно, налагают свой отпечаток на стилистику текста и отчасти определяют особенности авторского стиля. Важнее, однако, другое. «Бой с тенью», который Мельничук ведет не только с невидимыми оппонентами, но, в первую очередь, с собственными сомнениями, оказывается не столько борьбой за «право на стиль» под бомбами и ракетами, сыплющимися, правда, на чужие головы, сколько авторским утверждением права на эстетически оформленное выражение нравственной позиции. Не случайно статья заканчивается рассказом о том, как Зонтаг, пребывая уже «на пороге вечности», продолжала свои многолетние разговоры о проблемах стиля с американской писательницей Алекс Джонсон.

Это эссе небезосновательно может показаться слишком «писательским», чего никак нельзя сказать о статье Э. С. Коули «Исследования американской поэтики: за пределами печатной страницы», посвященной тому, что именуется сегодня «сетературой» — литературой, существующей исключительно в пространстве «Сети». Приводя достаточно много наглядных примеров — от преподавательской практики писателя Р. Кувера, на творческих семинарах в университете обучавшего студентов порождению художественных «гипертекстов», до опыта Э. Брауна, автора цифрового эпистолярного романа «Любовные отношения», воспроизводящего узнаваемые особенности и сюжеты одного из ведущих жанров XVII столетия в киберпространстве XXI.

Веб-страница, приходящая на смену странице обычного типографского текста, естественно, требует иных технологий, электронные адреса доступа к которым исследовательница подробно перечисляет и даже кратко характеризует. Писатели, внесшие достаточно заметный вклад в развитие «сетевого сегмента» современной литературы США, по убеждению автора, являются ее ведущей силой, а прозаики М. Джойс и С. Коултроп даже причислены к «электронным классикам».

Правда, проза интересует Коули меньше, чем поэзия, сетевой формат которой представляет огромный выбор новых творческих возможностей, прежде всего технологических. Здесь, впрочем, нельзя не задаться очередным вопросом: не ведет ли привнесение в тонкий и даже интимный процесс рождения стиха компьютерных технологий к угрозе чрезмерной автоматизации стиха? Автоматизации в буквальном смысле слова. Гораздо большей, чем это виделось, скажем, теоретикам «автоматического письма» сюрреалистам. При этом технологическая свобода организации и реорганизации поэтических подборок сменяется свободой аранжировки строф (или блоков) внутри стихотворения, которую в свою очередь сменяет возможность «рассыпать» любое соотношение слов в поэтическом тексте и выстраивать абсолютно новый текст прямо перед глазами читателя, произвольно щелкающего мышью по поэтическим строчкам. Таким образом, открытость поэтического пространства электронного мира, представляющаяся Коули, страстной стороннице «e-poetry», залогом ее плодотворного развития, может превратиться в полное исчезновение поэтического текста на бескрайних просторах гиперпространства.

Куда более традиционный материал представлен в работе известного фолкнероведа, редактора журнала «Миссисипи квотерли» Н. Полка «Шрам». Перекликающаяся отчасти с нравственным посылом эссе Мельничука статья содержит интерпретацию темы и образов войны в прозе Фолкнера. Шрам как реальный след ранения, остающийся на лице или теле героя (произведения), превращается в символ памяти о минувших войнах, пропитанный горечью потерь и утрат. Не случайно мягкая ирония «самого бескровного» (с. 70) фолкнеровского произведения — рассказа «Моя бабушка Миллард, генерал Бедфорд Форрест и битва при Угонном ручье» — не становится у Фолкнера ведущей тенденцией в прозе. С начала писательского пути и до его финала для него куда характерней жесткая безысходность «Солдатской награды», беспощадный реализм рассказов о мировой войне из первых сборников или почти «окопная» правда отдельных эпизодов «Притчи», вовсе не вступающая в противоречие с христианской символикой романа. Более того, следуя внутренней логике литературоведа, об этом прямо не говорящего, нетрудно предположить, что в ближайшее время «фолкнеровские шрамы» прорастут в военной прозе нового поколения американцев, прошедших ад Афганистана и Ирака.

Материалы второго раздела представлены в основном исследованиями украинских и российских ученых и заметно расширяют современные представления об истории литературы США от Германа Мелвилла до Сильвии Плат и Ричарда Бротигана. Нельзя сказать, что все здесь равноценно, но основные задачи, стоявшие перед авторами, выполнены.

Так, Т. Михед усматривает в мифологеме античности один из способов создания художественного пространства романа «Моби Дик», последовательно выявляя сопровождающие существенную для внутренней структуры книги оппозицию «земля — вода» элементы античной мифологии и культуры. Исследовательница понимает, что речь идет лишь об одной из составляющих космос романа мифологем (ветхозаветной, романтической и др.), претерпевающих к тому же заметную трансформацию: Мелвилл реинтерпретирует хрестоматийные античные сюжеты, перебрасывает некие мостики, связывающие древнегреческих героев с персонажами своего романа, «антикизирует» Белого Кита, становящегося неким гибридом чудовища из мифа о Персее и Андромеде с Левиафаном.

Небезынтересно обращение к повести Н. Уэста «Подруга скорбящих» С. Щербины. Следует заметить, что этот писатель до сих пор в полной мере не оценен в постсоветском (как в свое время и в советском) литературоведении, а предлагаемая автором интерпретация одного из лучших его произведений в определенной степени дополняет традиционную картину литературы США первой половины 1930-х годов. Но с отдельными утверждениями Щербины сложно согласиться: вряд ли есть основания относить к одному этапу творчества Уэста написанные под явным влиянием французского сюрреализма и отчасти пародирующие его «Видения Балсо Снелла» и «Подругу скорбящих», обоснованность причисления которой к произведениям «романтического реализма» требует развернутого комментария. Равно как и отнесение ко второму периоду «Круглого миллиона» и «Дня саранчи» на основании того, что в обоих романах имеются элементы социальной критики. Напомним, что «Круглый миллион», в котором использовалась схема вольтеровского «Кандида», представляет собой гротескно-сатирическую антиутопию, не ставшую большой художественной удачей Уэста, в то время как последняя книга писателя фактически поставила его в один ряд с поздним Фицджеральдом, Фолкнером, Стейнбеком и Хемингуэем. Эти замечания, впрочем, не снижают ценности наблюдений исследователя, справедливо отмечающего и роль в повести пуританской традиции, и влияние на образ главного героя фигуры мелвилловского Измаила.

Характерное для украинской американистики внимание к послевоенной литературе США отражается в статьях молодых исследователей. Жанры и проблематика их достаточно разноплановы: М. Коваль анализирует актуальные морально-этические дилеммы в романе современного американского писателя Н. Бейкера «Контрольно-пропускной пункт»; Е. Дубинина выявляет особенности нарратива в «Выборе Софи» У. Стайрона; Н. Шпилева представляет биографический очерк, посвященный известному поэту, одному из лидеров молодежной культуры 1960-1970-х Р. Бротигану. Все это вполне профессиональные тексты, еще раз подтверждающие высокий уровень исследовательской культуры, но сказать, что авторы выходят за пределы поставленных — достаточно частных — задач, погружаются вглубь литературного процесса, обозначают какие-то неизвестные тенденции, пожалуй, нельзя. Это не упрек: в нюансах и деталях порой кроется секрет открытия главного, но при этом как раз самое сложное — разглядеть его за частностями и деталями. Хотя, конечно, хотелось бы большего внимания к литературе и писателям последнего десятилетия (от Д. Делилло и П. Теру до К. Маккарти, П. Остера, Д. Ирвинга), аналитических статей о недавних произведениях современной американской классики: Д. Апдайка, Ф. Рота, Д. К. Оутс. Кстати, при характерном интересе украинской американистики к американским писателям украинского происхождения удивляет отсутствие работ, посвященных Чаку Паланику (Chuck Palahniuk), об украинских корнях которого хорошо известно.

На этом фоне неизбежно вызывают повышенный интерес работы, новизна тематики и подходов которых очевидна. Так, можно назвать вполне удавшейся попытку А. Стембковской определить образ Лос-Анджелеса в поэзии Дж. Моррисона как «эсхатологический конструкт», своеобразный продукт урбанистического пессимизма, отчетливо читающегося в его поэзии.

Вообще, следует признать, что американской поэзии, традиционно пользующейся меньшим исследовательским «спросом», в ежегоднике заметно повезло. Примером может служить и статья А. Гона, посвященная поэтике пизанских «Кантос» Э. Паунда. Дело здесь не только в масштабной и противоречивой фигуре самого поэта-классика ХХ века. Понимание языка и стиля, творческой логики Паунда, глубокое знание историко-литературного и культурного контекстов «Песен» позволяют автору определить характерные черты их «историко-мифологического космоса». Среди множества составляющих «Кантос» стихотворений Гон выделяет ключевые, определяющие развитие тех или иных сюжетно-тематических циклов, раскрывающие внутреннее состояние лирического героя. Жанровая многоплановость «Песен», сочетающих в себе фрагмент эпического повествования, идиллии, портрета исторического или мифологического героя, развернутые в стихотворения поэтические цитаты из Гомера, Вергилия, Данте или Вийона, представленные в текстах символы, аллюзии и реминисценции, идеологический и философско-эстетический подтексты, вскрываемые в ходе детального рассмотрения элементов паундовского текста, — все это становится объектом тщательного анализа, позволяющего исследователю сделать вывод об изменениях идеологии, эстетики и, надо полагать, поэтики Паунда.

Особо следует отметить в ежегоднике работы ведущих российских американистов. Это и статья Е. Стеценко о «Гроздьях гнева» Д. Стейнбека, и очерк Н. Анастасьева об Э. Робинсоне, и обзор О. Несмеловой о рецепции творчества Э. Хемингуэя на русской почве. Известный российский специалист по драме США М. Коренева предлагает несколько неожиданную, но убедительную интерпретацию трагического героя Ю. О’Нила как шута. Возможность выделить элементы комического у одного из наиболее трагичных и сумрачных драматургов ХХ века оказывается существенной для углубленного понимания особенностей эстетики и поэтики драматургии О’Нила в целом. Маска шута у о’ниловского героя в интерпретации Кореневой не столько нестандартный авторский прием, разрушающий традиционную границу между трагическим и комическим, сколько особенность нового художественного сознания ХХ века, в котором потенциал различных смеховых форм обретает совершенно иное, нежели в предшествующих эпохах, измерение.

Ощущение масштаба личности героини — выдающейся американской поэтессы С. Плат — характерно для статьи Т. Венедиктовой, пожалуй, впервые в постсоветской американистике столь подробно описывающей творческую историю «дщери капитана Ахава». Примечательно, что для литературоведа Плат вовсе не представительница женской словесности, соответственно, оценка ее художественных достижений и открытий дается в общем контексте развития послевоенной американской поэзии. Автора интересует не только версификаторская техника Плат, ей удается создать убедительный психологический портрет поэтессы, раскрыть особенности восприятия мира, показать истоки ее личной трагедии, тем самым дополняя привычный историко-литературный материал «человеческим», в ряде случаев играющим в литературоведческом исследовании не меньшую роль, чем традиционные объекты изучения.

Третий, довольно компактный, раздел книги посвящен юбиляру. Многогранность талантов Денисовой как университетского преподавателя и как исследователя литературы Юга США ярко представлена в статьях Н. Жлуктенко и Б. Ферриса.

Примечателен и отдел обзоров и рецензий: здесь не только отклики на научные исследования (в данном выпуске это монография Е. Стеценко «Экологическое сознание в современной американской литературе»), но и обзор новинок американской литературы («Заговор против Америки» Ф. Рота, «Знакомый мир» Э. Джонса и «Гилеад» М. Робинсон, получившие, соответственно, Пулитцеровскую премию 2004 и 2005 годов, а также отклик на украинский перевод романа Дж.С. Фоера «Все ясно», сюжет которого имеет прямое отношение к украинско-еврейской истории).

В соответствии с традициями жанра, в заключении следовало бы ограничиться привычной констатацией того, что рецензируемый сборник не только подтвердил высокий уровень украинской американистики, но и доказал очевидную эффективность коллективных усилий самоорганизованного научного сообщества. Но, видимо, куда важнее то, что это наглядный пример для американистики российской, не то чтобы переживающей затяжной кризис, но явственно испытывающей заметный дефицит и ярких публикаций, и свежих идей и тем⁶, и организационного ресурса, хотя бы на уровне того, что происходит у наших соседей. Именно поэтому обилие в ежегоднике статей ведущих российских американистов оставляет, скажем честно, двойственное впечатление. С одной стороны, как уже отмечалось, законное чувство удовлетворения: «наши», как всегда на уровне, а с другой — закономерный вопрос, где же российские сборники, в которых степень концентрации ведущих российских литературоведов-американистов на один печатный лист хоть как-то соответствовала бы украинскому варианту. Но это, видимо, повод для разговора…

О. Е. ОСОВСКИЙ, О. О. ОСОВСКИЙ

г. Саранск

1. Американськi лiтературнi студiї в Українi. Київ, 2004. Вип. 1. Пуританська традицiя в лiтературi США.[↩]
2. Американськi лiтературнi студiї в Українi. Київ, 2005. Вип. 2. Просвiтницька традицiя в лiтературi США.[↩]
3. Для читателя, от проблем современной американистики далекого, добавим, что во многом благодаря усилиям Денисовой украинская американистика сохранила и упрочила свой авторитет не только на постсоветском пространстве, но и в Европе, и в самих США, о чем на страницах сборника сказано немало. Среди несомненных научных достижений Денисовой создание вузовского учебника по литературе США ХХ века (2002), организация международных конференций, в том числе масштабного форума «Американская литература на рубеже XX-XXI столетий».[↩]
4. В качестве ключевых примеров автор указывает статью Н. Высоцкой «Транскультура или культура в трансе?» (Вопросы литературы. 2004. № 2) и монографию Т. Венедиктовой «»Разговор по-американски»: дискурс торга в литературной традиции США», рецензия на которую публиковалась в «Вопросах литературы» (2005. № 3).[↩]
5. Тяготение к метафоризации названий, похоже, общая тенденция у авторов ежегодника.[↩]
6. Недавняя публикация в «Вопросах литературы» статей В. Прозорова, Н. Киреевой, И. Делазари — скорее отрадное исключение на общем, довольно унылом фоне. Появление же четырех томов академической «Истории литературы США» (М., 1997-2003) и учебника «Литература США» Б. Гиленсона (М., 2003), что ни говори, результат окончательного исчерпания даже не раннего постсоветского, а еще советского ресурса нашей американистики.[↩]