Из архива Василия Аксенова. Вокруг калифорнийской конференции по русской литературе

Продолжающаяся публикация материалов из архива В. Аксенова на этот раз посвящена переписке, демонстрирующей разногласия и конфликты, существовавшие в русской эмиграции. Вновь печатаемые письма дают документальную картину того, что порой было известно понаслышке и из вторых рук. Сегодня, нам кажется, важно не включиться еще раз в те давние споры, а оценить их с дистанции во времени. С этой целью мы сопровождаем публикацию двумя небольшими статьями — Е. Гофмана и Е. Скарлыгиной.

ИЗ АРХИВА ВАСИЛИЯ АКСЕНОВА¹

Вокруг калифорнийской конференции по русской литературе

С 14 по 16 мая 1981 года в Лос-Анджелесе (штат Калифорния) проходила международная конференция «Русская литература в эмиграции», в которой участвовали русские писатели-эмигранты (так называемой третьей волны), а также американские и западноевропейские писатели, литературоведы и журналисты.

Вот их имена:

Василий Аксенов, Юз Алешковский, Дмитрий Бобышев, Деминг Браун, Эдвард Браун, Николай Боков, Томас Венцлова, Владимир Войнович, Джордж Гибиан, Ашбель Грин, Джон Дэнлоп, Д. Бартон Джонсон, Вера Данхем, Сергей Довлатов, Анатолий Гладилин, Роберт Кайзер, Патриция Каден, Наум Коржавин, Илья Левин, Юрий Лехт, Эдуард Лимонов, Ольга Матич, Виктор Некрасов, Эдвард Олби, Виктор Перельман, Карл Проффер, Эллендея Проффер, Мария Розанова, Андрей Синявский, Джеральд Смит, Саша Соколов, Джеффри Хоскинг, Алексей Цветков².

Программа работы конференции была рассчитана на три дня. На открытии прозвучал доклад известной американской славистки Ольги Матич «Russian Literature in Emigration» («Русская литература в эмиграции»), затем выступил Андрей Синявский с докладом «Две литературы или одна?», открывшим дискуссию первого дня. Темой второго и третьего дней стала связь политики и литературы. В каждый из дней конференции кроме докладов проходили «круглые столы» русских участников конференции³.

В перечне участников обращает на себя внимание отсутствие таких крупных фигур эмиграции, как Александр Солженицын, Владимир Максимов, Иосиф Бродский. И это не случайно, это следствие той разобщенности и даже вражды, которая буквально раздирала русскую литературную эмиграцию третьей волны на отдельные группировки и компании.

Так, главный редактор «Континента» Владимир Максимов отказался приехать на конференцию из-за того, что организаторы ее уделили, по его мнению, слишком большое внимание Андрею Синявскому. В письме Василию Аксенову от 4 апреля 1981 года, сетуя на это, он писал: «Выступлением Синявского открывается конференция, а затем о нем же следует целый доклад. Мало того, в списке участников дискуссии числится и его жена (почему и не твоя, и не моя, и не Войновича?)». Отношения его с Синявским были уже достаточно напряженными, хотя первоначально предполагалось, что оба они будут соредакторами «Континента». Но Синявский потребовал, чтобы в состав редколлегии была введена и его жена, М. Розанова, с чем Максимов был категорически не согласен. Это и послужило причиной разрыва отношений между ними. В результате Андрей Синявский и Мария Розанова создали свой собственный журнал «Синтаксис», который сразу же занял враждебную по отношению к «Континенту» позицию.

Молодые писатели (в частности, Эдуард Лимонов и Саша Соколов) с недоверием относились к вкусившим славы на родине Василию Аксенову, Науму Коржавину, тому же Владимиру Максимову.

Главный редактор газеты «Новое русское слово» Андрей Седых предпринимал откровенно враждебные действия по отношению к газете «Новый американец» Сергея Довлатова, видя в нем конкурента, который может отобрать у него читателя.

Особняком со своими восторженными приверженцами держался объявленный классиком при жизни Александр Солженицын.

Нечто подобное можно сказать и об Иосифе Бродском, окруженном многочисленной группой почитателей. Причины разрыва между ним и Василием Аксеновым освещались в предыдущих публикациях «Из архива Василия Аксенова»⁴.

Взаимные претензии писателей эмиграции достигали порой предельной остроты, подтверждением чему служит публикуемая сегодня в «Вопросах литературы» непосредственно касающаяся предстоящей конференции в Лос-Анджелесе переписка Василия Аксенова с Владимиром Максимовым и Сергеем Довлатовым, а также оказавшаяся в американском архиве Василия Аксенова переписка Сергея Довлатова с Владимиром Марамзиным.

Мы, к сожалению, не имеем возможности опубликовать эту переписку⁵, отметим только, что письмо Марамзина изобилует скрытыми и явными упреками в адрес Довлатова. Вот, например, начальная фраза, задающая тон всему письму:

Я все думал, что наш разговор возымеет какое-то действие, но я вижу, что ты вообще на всех нас поставил крест как на друзьях и союзниках, да и газету-то присылать перестал. Думаю, что причина в том, что тебе ее мне стало присылать — ну, не то что стыдно, а несколько неудобно. В твое оправдание все время твержу себе, что ты, вероятно, действительно ничего в своей газете не можешь, что просто кто-то использует твои журналистские и писательские способности и тихо делает за твоей спиной свои дела.

Ты много говоришь о свободе. На самом деле твоя газета, которой мы все так радовались и помогали бы всеми силами и способами, постепенно и очень четко заангажировалась⁶.

Довлатов отвечает Марамзину жестко, но спокойно:

Я работаю в независимой демократической газете и буду делать ее так, как считаю нужным, с учетом всех доброжелательных и разумных советов.

В твоем письме часто встречаются формулировки: «Ты напечатал… Ты не захотел опубликовать…» Это неточность. И очень показательная неточность. Ты исходишь из наличия в газете — диктатора, вождя, начальника. Возможно, ты даже представления не имеешь, что такое демократическая форма руководства. Так знай, что моя злополучная должность является выборной, я не стал редактором и не был назначен редактором, а был — выбран редактором после того, как ушел Женя Рубин, диктатор и мудак. Мое редакторство требует от меня способности не только выражать свою точку зрения, но и способствовать выражению точек зрения, которые я не разделяю, или разделяю лишь частично <…>

Не буду затевать отвлеченный разговор о демократии. Я, как мог, высказался на общие темы — в газете <…>

Действительно, в эмиграции много склок. И ты, и я считаем эти склоки неприятными.

То есть, оба стремимся к миру. Но ты понимаешь мир как торжество одной точки зрения, а я — как сосуществование и противоборство многих…⁷

Отказавшиеся участвовать Солженицын, Максимов и Бродский были по существу чуть ли не такими же литературными генералами (эмиграции), как руководители Союза писателей в любимом отечестве (ни в коем случае не хочу здесь приравнять одних к другим в смысле их литературной талантливости — и Солженицын, и Бродский, конечно, были и останутся классиками, да и Максимов — явление совершенно иного масштаба, чем Георгий Марков, Сергей Сартаков или другие представители так называемой секретарской литературы). Ситуация эта являлась своего рода карикатурой на положение дел в литературной метрополии, то есть в Советском Союзе, с предполагаемым соблюдением субординации и негласной табели о рангах.

Недаром Сергей Довлатов замечает Владимиру Марамзину в уже цитированном письме:

Это письмо одного политического деятеля другому, или одного военного другому военному, скажем, полковника — майору, нарушившему порядок военных действий в разгар боев. Я не политический деятель, не майор, в боях не участвую, и потому окрики из ставки Верховного главнокомандующего кажутся мне оскорбительными.

А Аксенов на упрек в нежелании ввязываться в литературно-политические дрязги отвечает Владимиру Максимову:

То, что ты называешь «моей позицией», — это отсутствие позиции в этом или более широком скандале. Этой позиции от меня не дождутся.

И это внутреннее достоинство Аксенова и Довлатова, которое читатель ощутит, читая их переписку, не может не внушать уважения.

В настоящую публикацию включены также три письма к Василию Аксенову, не относящиеся к теме конференции (от Владимира Максимова — 10 февраля, Андрея Седых — 11 апреля, Эдуарда Штейна — 30 августа 1981 года), но колоритно оттеняющие картину повседневной жизни эмиграции.

С той же целью включены сюда завершающие публикацию записи Майи Аксеновой, сделанные в Лос-Анджелесе, где Аксеновы жили в это время. Первая запись, предваряющая по времени переписку, посвященную конференции, сделана 28 марта, в день смерти Юрия Трифонова; вторая — 21 мая 1981 года, по окончании работы конференции.

Публикуемый материал освещает одну из ярких страниц истории русской литературной эмиграции третьей волны.

Владимир Максимов — Василию Аксенову

4 апреля 1981

Дорогой Вася!

Только что получил афишу конференции в Лос-Анджелесе. Я и раньше чувствовал, что затея эта носит недобросовестный характер, но все же не предполагал, что до такой степени. Эту конференцию можно назвать не конференцией «писателей третьей эмиграции», а совещанием авторов «Ардиса»⁸ с двумя-тремя приглашенными из посторонних. Только, уверяю тебя, напрасно устроители взялись составлять свой список русской литературы за рубежом и определять, кто в ней есть кто. Списки эти составляет время и непосредственный литературный процесс, а не Карл Проффер (при всем моем уважении к нему) и не Ольга Матич⁹.

Тенденциозность подбора участников бросается в глаза сразу. Выступлением Синявского открывается конференция, а затем о нем же следует целый доклад. Мало того, в списке участников дискуссии числится и его жена (почему и не твоя, и не моя, и не Войновича?). Тут же красуются его соратники по эмигрантским скандалам графоман Боков¹⁰, окололитературный проходимец Янов¹¹, любитель Лимонов и т. д. и т. п.

Затем следуют доклады, судя по замыслу, о «ведущих» прозаиках и поэтах третьей эмиграции, но только об одном из них¹² «про и контра», о других же лишь «про». Причем «контра» поручается субъекту, не имевшему и не имеющему никакого отношения к нашей литературе вообще. Даже сам себя он называет историком (хотя и историк липовый). Подвизается главным образом на поприще травли Солженицына, собирая за это дань с американских либералов, озабоченных судьбой своего более чем шестидесятилетнего флирта с Советами. В заключение я должен был бы выслушать доклад о гениальном творчестве таких могучих русских прозаиков, как Соколов и Лимонов. Нет уж, благодарю покорно, я такой художественной самодеятельностью в молодости-то брезговал, чего ж мне теперь в ней участвовать?

Разумеется, Ваш покорный слуга был приглашен на эти сомнительные литигры только в качестве редактора одного из эмигрантских журналов вкупе с Николаем Боковым и Марией Розановой¹³. Это уж, дорогой Вася, слишком!.. Дорогой Вася, мне пятьдесят лет, из них почти тридцать на глазах у всех вас я — в литературе. Зарабатывал литературную репутацию не в мутном болоте эмиграции, а там — на родине, где всегда числился не последним. Книги мои (плохи или хороши, покажет время) переведены почти на двадцать языков и вышли, примерно, в шестидесяти иностранных изданиях (кстати, и переводиться я начал еще в России, печатаясь там), у меня вышли или находятся в процессе выхода четыре Собрания сочинений (русское, шведское, немецкое), а по иностранным не уступаю никому из них, критики, прессы и научных исследований обо мне и моих книгах, мягко говоря, никак не меньше, чем у вас всех. Так с какой же это стати я должен был сидеть, выслушивать и обсуждать творчество литературных гигантов вроде Соколова или Лимонова? Поэтому я вправе считать приглашение, посланное мне, если не подлой провокацией, то, во всяком случае, оскорбительным вызовом.

В эмиграции, причем не так далеко от Лос-Анджелеса, живут такие замечательные критики, прозаики и поэты, как профессор Леонид Ржевский¹⁴, давно разрабатывающий тему литературы третьей эмиграции, Алексей Лосев, Игорь Ефимов¹⁵, Наум Коржавин и целый ряд других. Как это устроители ухитрились «не заметить» их активного существования в нашей литературе? Или не надеялись, что они поддержат задуманное здесь аутодафе¹⁶? А чем объяснить отсутствие Фридриха Горенштейна или старейшего из нас — Виктора Некрасова (его пригласили в конце концов, но только как замену мне)?

Дорогой Вася, поверь мне, что замысел устроителей по меньшей мере подл. Эти люди и стоящие за ними «благотворители» пытаются столкнуть нас лбами и затем пользоваться нашими распрями для своих, далеко не безобидных целей. Но, поверь мне, люди эти (я знаю это по своему горькому опыту) циничны и неблагодарны. Как только отпадет нужда, они бросят вас на произвол судьбы. Если Синявский думает, что на инсинуациях против Солженицына или «Континента» он приобретет себе какой-либо капитал (политический или материальный), то глубоко ошибается: кроме десятка статеек в их печатных органах на этом пути его ничего не ожидает. Как, впрочем, и всех тех, кто соблазнится на их посулы.

К тому же, Вася, долг платежом красен¹⁷. Ты уже сейчас испытываешь на себе последствия занятой тобою позиции. Русская печать и критика, к примеру, в подавляющей своей части молчит по поводу твоего романа (который, кстати сказать, я считаю замечательным). Я не преувеличиваю ее значения, но не следует также, поверь моему опыту, обольщаться: она насквозь политизирована. «Величайшими произведениями двадцатого века» здесь уже назначались последовательно «Доктор Живаго» Пастернака, «Палата № 7» Тарсиса¹⁸, «Архипелаг Гулаг» Солженицына, «Суд идет» Синявского, «Семь дней творения» Максимова, графоманский роман о Пастернаке¹⁹ (не помню названия) Юрия Кроткова²⁰, автобиографическая книга Наврозова²¹, литературные упражнения Саши Соколова и «Зияющие высоты» Зиновьева. Не многовато ли для мировой литературы? Даже такой замечательный писатель, как Генрих Бёлль не избежал этого поветрия: при получении известия о присуждении ему Нобелевской премии он, в заявлении для ЮПИ²², назвал меня и Апдайка следующими после себя кандидатами (еще даже не прочитав моей книги), а теперь на вопрос о писателе Максимове он недоуменно пожимает плечами, всего лишь из-за того, что я говорю не то, что он хотел бы от меня услышать. По моему мнению, он оказался недобросовестным и в первом, и во втором случае, ибо книг моих не читал ни до, ни после.

Уверен, что мои замечания ни на йоту не изменят твоей сегодняшней позиции, тем не менее, я считаю своим долгом быть с тобой до конца откровенным, ибо люблю и высоко ценю тебя и как писателя, и как человека.

Твой В. Максимов

Устроители также должны помнить, что реагировать мы будем соответственно их замыслу и исполнению: слава Богу, у нас есть еще трибуны и не только в русской печати.

В. М.

Василий Аксенов — Владимиру Максимову

25 апреля 1981

Дорогой Володя!

Вчера получил твое письмо и впервые, должен сказать, вступаю с тобой в контакт без обычного интереса и желания: мы с тобой и в России спокойно делили курицу славы²³, плеваться же через океан совершенно не хочется, тем более что к здешнему дележу я вообще не имею никакого отношения. Тем не менее, как видишь, пишу только лишь потому, что ты мой старый товарищ. Если бы от кого-нибудь другого получил что-нибудь в этом роде, просто… извини за многоточие.

Прежде, чем коснуться главного, а главным я считаю интонацию письма, остановлюсь на сути твоих претензий, направленных почему-то в мой адрес.

Тенденциозность подбора приглашенных участников, конечно, бросается в глаза: Солженицын (даже не ответил на приглашение), Максимов (отверг приглашение по списку причин), Марамзин²⁴ (отверг приглашение из солидарности с Максимовым), Бродский (отверг приглашение по причине отдаленности пребывания и самочувствия)… Можно ли кого-нибудь из этих персон, кроме, конечно, Марамзина, назвать «автором Ардиса»?

Я не отвечаю за устроителей конференции, это американские люди, а не наши, но в связи с географической близостью я знаю, что тебя здесь ждали и как редактора ведущего эмигрантского журнала, и как выдающегося русского современного писателя. То, что о тебе нет отдельного доклада в повестке дня, уж никак не говорит о пренебрежении к тебе как писателю, но, может быть, лишь об отсутствии злободневности в нынешнем периоде твоего творчества, а это, на мой взгляд, не недостаток, а достоинство. Ты русский классик, живущий в Париже, — чем плохо? Уж мне-то в личном письме мог бы ты и не перечислять своих достижений, и, поверь, я ценю тебя не за «четыре полных собрания сочинений».

Что касается оставшихся за бортом, то здесь, конечно, неизбежны были различные несправедливости. Я, хотя и давал себе зарок не вмешиваться в предъярмарочную суету, язык обломал, говоря за Ефимова, Горенштейна, Гладилина, Алешковского. Удалось отстоять только двух последних. Оставшиеся фонды теперь они используют для приглашения американских писателей и издателей. Прости меня, но о замечательном Леониде Ржевском действительно никто не заикался. Володя, Володя, ведь мы с тобой профессионалы, нам-то с вами, доктор, ясно, что пульса нет, что это графоманище почище Георгия Маркова.

Очень жаль, что ты и твои люди бойкотируют эту конференцию (даже угрожают ей в каком-то странном чикагском стиле), первую на американской земле встречу такого широкого диапазона, которая могла бы помочь нашему общему делу. Я, со своей стороны, приду на конференцию и сделаю все от меня зависящее, чтобы она не приобрела анти-максимовский или анти-солженицыновский характер, чем, я уверен, даже и не пахнет.

Начиная это письмо, я написал, что главное для меня — это твоя интонация. Сейчас вот вспомнил, что завтра Пасха, и хочу думать, что речь идет не об интонации вообще, но об отдельных лишь нотках.

Володя, дорогой, что это значит — «долг платежом красен»? Я никому из вас ничего не должен, и надеюсь, Господь и в дальнейшем убережет от займов с какими-то загадочными платежами. В ваших сабельных боях с Синявским я участвовать не буду ни при каких обстоятельствах. Парижский скандал, плывущий сейчас через Атлантику, удручает меня, как и многих других русских литераторов, живущих здесь. То, что ты называешь «моей позицией» — это отсутствие позиции в этом или более широком скандале. Этой позиции от меня не дождутся (даже за счет внимания русской прессы к «Ожогу»), ибо ждут ее, по моему глубокому убеждению, не в Париже и не Нью-Йорке, а в Москве, в Китай-городе и напротив²⁵. А за счет отсутствия этой позиции я надеюсь сохранить свою позицию в отношении советской литературной полиции, хотя в принципе я всего лишь беллетрист.

Еще раз выражаю свое сожаление, что ты не приедешь в Лос-Анджелес, хотя бы для того, чтобы сказать то, что ты сказал в своем письме ко мне. Ведь мордобоя-то, надеюсь, не будет, и стульями друг в друга никто бросаться, кажется, не собирается. Еще больше жалею, что мы не сможем тут с тобой отправиться в облюбованный уже для этой цели приморский ресторанчик и посидеть, как в прежние времена. Может быть, летом нам удастся приехать во Францию, у нас до сих пор нет никаких документов. Я просто теряюсь, с какого бока подступиться к американской бюрократии. Спихотехника²⁶ здесь уже на советском уровне. Уж не придется ли просить убежища в Южной Африке?

Поздравляю тебя с Пасхой!

Христос Воскрес!

Твой В. Аксенов

Василий Аксенов — Сергею Довлатову

26 апреля 1981

Дорогой Сережа!

Я вот тоже заслужил немилость батьки Емельяныча²⁷. Вчера пришло истерическое письмо из Парижа, катит на меня за конференцию в Лос-Анджелесе: не тех пригласили, его недооценили, идем на поводу у каких-то таинственных анти-максимовских сил, и вот в ответ на эту занятую мною позицию, вот, Вася, «долг платежом красен», русская пресса хранит полное молчание по поводу «Ожога». Хоть стой, хоть падай. Во-первых, я тут при чем? Американцы собирают конференцию. Во-вторых, всю эту п—добратию со всем почтением приглашают, всех наших классиков, они все ломаются и не соглашаются, а тотемный столб²⁸ с элегантностью, свойственной тотемным столбам, вообще ни х-ра не отвечает, а потом оказывается «тенденциозный провокационный набор участников»²⁹.

Письмо написано почти в той же тональности и даже иногда экспрессии, совпадающей с письмом Марамзина³⁰ к Вам. Кто там кого накручивает, трудно понять, но вообще — у «виртуоза»³¹ физиономия довольно коварная. Ползет большевистско-монархический туман из Парижа к нашим пасторальным берегам, где… ну в общем сами заканчивайте эту фразу.

Посылаю Вам еще один корьера-делла-серовский³² фельетончик, а Вы бы, Сережа, все же озаботились бы присылкой печатного текста³³, а то ведь я первого-то фельетона так и не получил. Пришла большая газетная куча — «все в газете интересно, прочитаю все, хоть тресну»³⁴ — зачитался до одури, а «клеветона» (выражение Гладилина) так и не нашел.

Какие максимальные объемы прозы Вы можете печатать в своем приложении? У меня, надеюсь, через пару месяцев начнет появляться новая проза. Пока живем суетно. Недавно в Сиэтле закатили парти в мою честь. Я спрашиваю, что тут за люди, вот этот, например, типус, который? А, это, говорят, хозяин авиакомпании «Юнайтед» и отелей «Вестерн», а вообще-то, говорят, наши гости, скинувшись, могли бы купить Советский Союз, и не покупают только потому, что полагают это плохим инвестмент.

Поздравляю Вас с Пасхой. Вчера ходили мы на Заутреннюю службу и встретили там совсем уже молодых людишек (один из них просто оказался приятелем моего сына), недавно высланных из Москвы за какую-то демонстрацию у Моссовета. Все это кажется мне довольно любопытным. Кажется, Кащей Бессмертный заболел пневмонией.

Привет всем Вашим. Вэлкам ту Эл Эй³⁵!

Ваш В. Аксенов

Владимир Максимов — Василию Аксенову

Середина (?) мая 1981

Христос Воскрес!

Дорогой Вася!

Чтобы избежать эмоциональных перехлестов, постараюсь вновь указать тебе на очевидные факты.

1. В. Марамзин был приглашен после моих долгих настояний и лишь вместо отказавшегося Иосифа Бродского. А для супруги Синявского, к литературе отношения не имеющей, сразу нашлись и место, и деньги. Без всяких напоминаний. Оскорбительность этой ситуации и заставила его отказаться от поездки.

2. В Израиле, где проживает немало хорошо известных тебе писателей (Кандель³⁶, Мерас³⁷, Милославский³⁸), наиболее достойной приглашения оказалась некая Н. Рубинштейн, известная лишь тем, что является закадычной подругой М. Синявской.

3. Снова хочу указать тебе на тот факт, что приглашенный выступать с докладом о Солженицыне Янов не имеет и никогда не имел никакого отношения к литературе. Он известен лишь своими претенциозными наскоками на Солженицына и уже по одной этой причине не может быть приглашенным в качестве объективного докладчика. И давай снова спросим себя: почему лишь об одном писателе «про и контра», а про иных только «про»?

4. Почему находятся деньги для приглашения графоманов вроде Бокова, опять-таки приятеля Синявских, а для Коржавина и Горенштейна не находится?

5. Почему «могучее» творчество Лимонова и Соколова привлекает внимание устроителей, а поиски подлинных писателей — С. Довлатова, Л. Лосева, Ю. Милославского, И. Мераса, Ф. Канделя, Ф. Горенштейна, В. Некрасова (приглашен лишь на замену мне), Н. Коржавина, М. Поповского³⁹, Н. Горбаневской, А. Гладилина и др. их не интересуют.

6. Не понимаю также, почему господин Дэнлоп, уровень которого мне хорошо известен, более достоин приглашения, чем Ржевский?

7. Передо мной афиша конференции: из 12 авторов, перечисленных под рубрикой «Участвующие писатели», 8 — Аксенов, Алешковский, Бобышев, Довлатов, Лимонов, Марамзин, Соколов, Цветков — авторы «Ардиса».

8. Повторяю, Вася, что считаю приглашение на конференцию не в качестве писателя, а в качестве редактора эмигрантского журнала наравне с Синявским и Боковым оскорбительным для себя.

9. Что касается «чикагских угроз»⁴⁰, то это, Вася, несерьезно. Я лишь упомянул о том, что мы не останемся равнодушными к тому, что американские «знатоки» хотят навязать нам, «литературным дикарям», литературу соколовых и лимоновых в качестве образца. У нас в России таких прозаиков на каждое литобъединение по десятку. Господину Кайзеру прежде, чем судить о нашей литературе, следует научиться хотя бы сносной журналистике. Его, беднягу, и «В. П.»-то⁴¹ держит из-за связей и денег богатого папы, а он, видите ли, о русской литературе берется судить.

Перечитав свое предыдущее письмо, не нашел в нем ничего для тебя обидного. По отношению лично к тебе оно корректно и уважительно в высшей степени. Что же касается устроителей, то сказанное мною лишь робкое отражение того, что я о них на самом деле думаю. По всему чувствую, что там не без участия также и госпожи Карлайл⁴², давно претендующей на монополию по составлению списков современной русской литературы. Только не по чину. Недаром ей и А. Миллер после ее пакостной книжонки о Солженицыне указал на дверь.

Но, дорогой Вася, отметая все эти страсти вокруг «тараканьих бегов», я надеюсь, что мои личные эмоции не повлияют на наши человеческие отношения. Пусть лучше жизнь сама рассудит, кто из нас прав. Я же по-прежнему буду относиться к тебе с любовью и уважением, как к человеку, так и к писателю.

Еще раз Христос Воскрес!

Твой В. Максимов

Не скрою от тебя, что Милош (как ты понимаешь, абсолютно объективный человек) тоже передал мне через «Культуры» свои недоумения по поводу конференции. Я, разумеется, высказал ему свое мнение. Что он решит, не знаю.

В. Максимов

Владимир Максимов — Василию Аксенову

10 февраля 1981

(на бланке журнала «Континент»)

Дорогой Вася!

Благодарю за теплую цидулю. Как ты себя чувствуешь в качестве гражданина мира? По мне — хоть и неуютно, но жить можно. Буду рад увидеться в мае. Роман⁴³ твой давно получил. И снова более внимательно и придирчиво прочел. Могу только подтвердить, что вещь состоялась. И вещь серьезная. Хотя колымский ее пласт, как ты сам понимаешь, оказался для меня более близким и волнующим, чем все остальные.

В следующем номере, т. е. в конце марта, у нас в «Нашей анкете» интервью с тобой⁴⁴, которое нам прислал некий Ноялин. Хотелось бы шире и серьезнее, но уж какое есть. Подтверди, пожалуйста, твое согласие, а то вдруг ты об этом ни сном, ни духом.

Поклон Майе.

Твой В. Максимов

Андрей Седых⁴⁵ — Василию Аксенову

11 апреля 1981

(на бланке газеты «Новое русское слово»)

Многоуважаемый Василий Павлович!

Спасибо за присланное нам слово о Трифонове. Оно коротко, сильно и человечно.

Я жалею, что мне не пришлось поговорить с Вами — и познакомиться — в Нью-Йорке. Но на Вас сразу наложил свою массивную руку Довлатов, и это мне помешало. Надеюсь, в ближайший Ваш приезд мы познакомимся.

Вчера получил от Максимова новый номер «Континента» и прочел интервью с Вами. Очень интересно, но смутил меня один абзац — Вы там сказали, что мат может обогатить произведение, но может его и разрушить. Я охотно пользуюсь матом в личной и редакционной жизни, т. е. среди друзей, но на страницы газеты его не допускаю. Нас, знаете, еще читают фрейлины двора, и бывшие камергеры, и оглохшие от старости генералы… У нас одно такое слово вызовет взрыв негодования и погубит навеки мою пуританскую репутацию. Известно ли Вам, что Ефимов из «Ардиса» несколько месяцев назад прислал мне главу из Вашего романа⁴⁶ и первая же страница была густо пересыпана крепкими словами? Я объяснил «Ардису», что у нас это — нельзя, новоприехавшие считают это нормальным, а старый читатель негодует и пишет письма в редакцию. Ефимов предложил заменить слово точками. Тут я опять запротестовал: мне казалось, что этим я нарушу авторский замысел и самый стиль вещи.

За этой единственной оговоркой — очень прошу прислать нам, что Вы найдете подходящим. Больше всего нам нужны рассказы (не журнального, а газетного размера — от 6 до 10 страниц на машинке, с двойным интервалом). Но, конечно, Вы можете писать все, что хотите, — политические статьи, воспоминания — и все, что пожелаете.

Жму Вашу руку.

Искренне Ваш Андрей Седых

Приписка:

Читал в N. Y. Times Вашу статью «День, когда я был лишен гражданства»⁴⁷. Замечательно было написано и переведено.

Эдуард Штейн⁴⁸ — Василию Аксенову

30 августа 1981

(на бланке журнала «Континент»)

Многоуважаемый Василий Павлович!

Как Вы, очевидно, знаете, матч между Виктором Корчным и Карповым начнется в Мерано (Италия) 1-го октября⁴⁹. 17 сентября я вылетаю на место схватки. Очень хочу попросить Вас об одной услуге. Если Вам позволит время, черкните, пожалуйста, несколько строк Виктору во время матча.

Многоуважаемый Василий Павлович! Моральная поддержка важнейший фактор. Можно и на мое имя, поскольку я буду его пресс-атташе в течение всего поединка. На всякий случай вот мой адрес: E. Shtein, kurhotel «PALAS», Merano, Italy.

Несколько дней тому назад был в Вашингтоне, старался к Вам дозвониться, но без успеха (номер телефона дал мне Антони Сейди).

С дружеским приветом,

Ваш, Э. Штейн

Из записей Майи Аксеновой

Лос-Анджелес, 28 марта 1981 года

Сегодня умер Юра Трифонов. Утром в 9 часов позвонила Ира Данилевская, сказала, что из Москвы можно прямо набирать Америку, но этого еще никто не знает. Подошел Вася, сначала шел непринужденный разговор, потом Васята изменился в лице, заохал, побледнел и, повторяя Иркины слова для меня, спросил, когда умер Юра Трифонов. Ровно год назад в этот же день умер Володя Левин⁵⁰, и мы все страдали, хоронили и поминали. На поминках были Ольга⁵¹ и Юра. Проснувшись еще до звонка Ирины, мы вспоминали этот день. Я сказала: странно, но я помню только Бетси (теща Эдлиса), как она была одета, что говорила. Вася: «А я помню Ольгу и Юру». Ольга была в клетчатом теплом костюме и т. д. Тогда я стала вспоминать поминки. Я, Ольга, Юра и Миша Рощин забились в угол и пили водку, хотя никому из нас этого было нельзя делать…

Набрали (соединились) с Москвой. Вася сказал: «Это квартира Трифонова? Звонит Аксенов из США, это правда? А кто говорит? Ольга, бедненькая, это ты?»

Ольга рассказала — у Юры начались почечные колики (камни), держались несколько дней, обратились к врачу. Обратились к лучшему урологу СССР Лопаткину Николаю Алексеевичу (я его очень хорошо знаю, он лечил меня).

Лопаткин сказал, что нужно оперировать, боли не пройдут.

Согласились, операция прошла успешно, на третий день, т. е. вчера (время путается из-за разницы во времени) утром, Ольга позвонила в больницу и ей сказали, что все нормально, а через два часа Юра умер. Тромб. И Ольга с ужасом говорит — ведь с тромбом нигде ничего не могут поделать. Вася сказал: «Да, это как пуля».

Мы убиты, я рыдаю и утверждаю, что он бы жил, если бы не операция. На столе у нас лежат книги Трифонова. Через неделю у Васи семинар по творчеству Юры.

Не верю!

Лос-Анджелес, 21 мая

Прошла конференция. Вчера уезжали Гладилин, Некрасов, Алешковский. Перед отъездом вечером хотели куда-нибудь зайти, но дико надрались дома. Приехали Андрон⁵², Саша Половец⁵³, Эмиль, Илья и еще кто-то (Миша Суслов) и тихо, тихо почти без закуски накачались. Утром Толя уехал, забыв брюки и пиджак.

Конференция прошла довольно мирно. По-моему, все литераторы и американские слависты довольны. Были Синявский, Розанова, Лимонов, Боков, Бобышев, Алешковский, Гладилин, Войнович, Мандель (Коржавин), Цветков, Олби, Аксенов, Некрасов.

В меру критиковали и хвалили друг друга.

Вся наша братия — Некрасов, Гладилин, Мандель, Алешковский — были рады повидать друг друга и много времени проводили вместе. Толя Гладилин просто жил у нас.

Войновичи сняли номер недалеко от нас в Санта Монике⁵⁴. В их настрое я так и не разобралась. По-моему, они еще очень растеряны, устали и не решили, где жить дальше. Думаю, что приедут в Америку. Я была для Ирины⁵⁵ плохой утешительницей, так как сама все время чрезвычайно взвинчена и иногда на грани — послать все к чертовой матери и вернуться в Россию…

Подготовка публикации, вступительная статья и комментарии Виктора ЕСИПОВА

1. Настоящая публикация, как и предыдущие («Вопросы литературы», 2011, № 5 и 2012, № 4), представляет американскую часть архива Василия Аксенова. Предлагаемые здесь вниманию читателей письма после публикации поступят на хранение в «Дом русского зарубежья», где хранятся и материалы предыдущих публикаций. [↩]
2. См.: THE THIRD WAVE: Russian Literature in Emigration (ТРЕТЬЯ ВОЛНА: русская литература в эмиграции). Ann Arbor, Michigan: Ardis, 1984.[↩]
3. Там же. [↩]
4. См.: Вопросы литературы, 2011, № 5 и 2012, № 4. [↩]
5. Из-за отсутствия разрешения от правообладателей литературного наследия Довлатова и Марамзина. [↩]
6. Владимир Марамзин — Сергею Довлатову, 2 апреля 1981 года. [↩]
7. Сергей Довлатов — Владимиру Марамзину, 8 апреля 1981 года.[↩]
8. Американское издательство русской литературы в Анн Арборе (штат Мичиган), созданное Карлом и Эллендеей Профферами (см. предыдущие публикации). [↩]
9. Ольга Матич — литературовед-славист, профессор Калифорнийского университета в Беркли.[↩]
10. Николай Константинович Боков (р. 1945) — поэт и прозаик, эмигрировал во Францию в 1975 году.[↩]
11. Александр Львович Янов (р. 1930) — российский и американский историк, политолог, эмигрировал в США в 1974 году. [↩]
12. Александр Солженицын. [↩]
13. Мария Васильевна Розанова (р. 1929) — литературовед, публицист, издатель, жена А. Синявского. [↩]
14. Леонид Денисович Ржевский (1905-1986) — писатель, литературовед, эмигрант второй волны. [↩]
15. Игорь Маркович Ефимов (р. 1937) — писатель, философ, эмигрировал в США в 1978 году, основал в Анн Арборе (штат Мичиган) русское издательство «Эрмитаж».[↩]
16. Конференция, как представляется Максимову, должна стать местом яростных нападок на Александра Солженицына и журнал «Континент». [↩]
17. См. ниже комментарий к этой фразе в письме Василия Аксенова к Сергею Довлатову.[↩]
18. Валерий Яковлевич Тарсис (1906-1983) — писатель, один из первых начал публиковать свои произведения за границей, эмигрировал в 1966 году и был лишен советского гражданства.[↩]
19. The Nobel Prize. London: Hamish Hamilton, 1980.[↩]
20. Юрий Васильевич Кротков (1917-1982) — драматург, прозаик, в 1963 году во время туристической поездки в Англию стал невозвращенцем, опубликовал автобиографическую книгу, где признался в сотрудничестве с КГБ. [↩]
21. Лев Наврозов — писатель, историк, эмигрировал в США в 1972 году. Максимов, по-видимому, имеет в виду его книгу «Воспитание Льва Наврозова».[↩]
22. Юнайтед Пресс Интернэшнл (United Press International, UPI) — крупнейшее информационное агентство США.[↩]
23. См.: Владимир Маяковский. Послание пролетарским поэтам, 1926 («Разрежем общую курицу славы…»).[↩]
24. Владимир Рафаилович Марамзин (р. 1934) — писатель, был арестован в 1974 году за распространение машинописного собрания стихотворений Иосифа Бродского, признал свою «вину» и получил условный срок, после чего в 1975 году эмигрировал во Францию. [↩]
25. Имеется в виду здание ЦК КПСС на Старой площади в Москве. [↩]
26. Выражение советского времени, означающее, что чиновники безрезультатно гоняют человека по инстанциям, не решая насущного для него вопроса.[↩]
27. Максимова. [↩]
28. Предмет культа: имеется в виду Александр Солженицын. [↩]
29. Аксенов цитирует здесь Максимова, его письмо от 4 апреля (см. выше).[↩]
30. В письме Владимира Марамзина к Сергею Довлатову читаем, в частности: «Меня волнует даже не газета, я уже понял, кто там играет главную скрипку. Меня волнуешь ты, Сережа. Может быть, ты этого не понимаешь, а поймешь позже. Тебя взяли и ведут, как когда-то в Союзе. Потом, что писать — нью-йоркский компромисс? Ты же писатель, ты себя просто погубишь <…> Я понимаю, что ты на меня забил болт. Да я и сам не придаю себе большого значения, хоть и рано меня хоронить, как тебе почему-то захотелось. Но ты теряешь союзников. Ясно, что Максимов не захочет иметь с вами никакого дела, я тоже, но уж и Неизвестный послал вас подальше, и Ростропович, и многие другие не самые плохие люди. Зато начнет подгребать всякая нечисть типа Янова (не хочу называть иных имен, но этот, которого я совсем и не знаю, очень уж мерзко проявился последнее время)…»

    Видимо, Аксенов ранее получил это письмо от Довлатова для прочтения. [↩]

31. «Виртуоз» — имеется в виду Владимир Марамзин. В письме к нему Сергея Довлатова от 8 апреля читаем: «Я не обругивал тебя в печати и не называл «замолкшим виртуозом». Я написал дословно следующее: «Почему замолчал виртуоз Марамзин?..» Нет на земле человека, способного воспринять эти слова иначе, чем как комплимент и дружеский возглас».[↩]
32. Коррьере делла Сера (итал. Corriere della Sera, «Вечерний курьер») — итальянская ежедневная газета. По-видимому, речь идет о какой-то публикации об Аксенове с негативным уклоном, которая могла быть инспирирована советскими спецслужбами.[↩]
33. По-видимому, в довлатовской газете «Новый американец». [↩]
34. Из «Стихов к детям» (1925) Владимира Маяковского. [↩]
35. Добро пожаловать в Лос-Анджелес![↩]
36. Феликс Соломонович Кандель (р. 1932) — писатель, под псевдонимом Камов был автором популярного советского мультфильма «Ну, погоди!..», эмигрировал в Израиль в 1977 году.[↩]
37. Ицхак Мерас (р. 1941) — писатель, эмигрировал в Израиль в 1972 году. [↩]
38. Юрий Георгиевич Милославский (р. 1948) — поэт, прозаик; в эмиграции с 1973 года. [↩]
39. Марк Александрович Поповский (р. 1922) — писатель, правозащитник, эмигрировал в 1977 году. [↩]
40. См. письмо Аксенова от 25 апреля. [↩]
41. »Вашингон Пост» — один из крупнейших еженедельников США. [↩]
42. Андреева-Карлайл Ольга Вадимовна (р. 1930) — художница, внучка Леонида Андреева, автор книги о семилетнем сотрудничестве и разрыве отношений с Александром Солженицыным (1978).[↩]
43. »Ожог». [↩]
44. См. ниже письмо Андрея Седых к Василию Аксенову. [↩]
45. Андрей Седых (Яков Моисеевич Цвибак) (1902-1994) — писатель, критик, эмигрант первой волны, личный секретарь И. Бунина (1933-1941), главный редактор газеты «Новое русское слово» (с 1973 года). [↩]
46. Речь, вероятно, идет о романе «Ожог».[↩]
47. Глава третья будущей книги «В поисках грустного беби» (1984-1985). [↩]
48. Эдуард Штейн (1934-1999) — писатель, литературовед, эмигрант третьей волны[↩]
49. Имеется в виду шахматный матч на первенство мира между «невозвращенцем» с 1976 года (в 1978 году был лишен советского гражданства) гроссмейстером Виктором Корчным и советским гроссмейстером Анатолием Карповым. Пресс-атташе Виктора Корчного во время матча в Мерано был Эдуард Штейн. [↩]
50. Владимир Исаакович Левин (1932-1981) — литературовед и критик. [↩]
51. Ольга Романовна Трифонова — писатель, директор музея «Дом на набережной», жена Юрия Трифонова. [↩]
52. Андрей Сергеевич Михалков-Кончаловский (р. 1937) — кинорежиссер, сценарист, в 1980-е годы работал в Голливуде. [↩]
53. Александр Половец (р. 1935) — писатель, эмигрировал в США в 1976 году, главный редактор и издатель эмигрантской газеты «Панорама».[↩]
54. Город в округе Лос-Анджелес. [↩]
55. Ирина Даниловна Войнович (1938-2004) — жена Владимира Войновича. [↩]