Моя книга о Василии Гроссмане, фрагменты из которой публикуются ниже, представляет собой по существу документальную повесть о писателе. Книга содержит многое из того, что сохранила память за почти три десятилетия моей жизни рядом с Гроссманом, для которого я все эти годы был сыном. Она названа «Память и письма», так как то, что не отражено в письмах писателя или письмах к нему, представлено в книге по памяти : по моим воспоминаниям, по свидетельствам (тоже по памяти) людей, знавших Василия Гроссмана. Особенность этой книги в многочисленности использованных писем и в обычно небольшом объеме приводимых из них фрагментов: то, что я мог бы поведать о событиях жизни Василия Гроссмана своими словами, несравненно ярче и убедительнее расскажет сам писатель и другие участники этих событий.
Соответственно, выбор отрывков представлял немалую трудность, но, к счастью, было из чего в моих архивах выбирать. Василий Гроссман и его жена, моя мать – Ольга Михайловна Губер, сохранили практически всю свою переписку – несколько сотен писем. Имеются и многочисленные письма Гроссмана к отцу Семену Осиповичу, которые относятся в основном к довоенному периоду жизни писателя1. После смерти Семена Осиповича письма остались завернутыми в оберточную бумагу, перевязанную бечевкой. Гроссман считал, что это письма Екатерины Савельевны, и, зная сложность отношений между родителями, не счел возможным ознакомиться с письмами. В 1963 году он передал сверток Е. В. Заболоцкой с тем, чтобы она уничтожила письма после его смерти. Когда Екатерина Васильевна раскрыла сверток и увидела, что это письма не Екатерины Савельевны, а самого Василия Гроссмана, она отдала их на хранение в ЦГАЛИ. Одновременно она передала копии писем мне, Е. В. Коротковой и С. И. Липкину. Кроме того, в моем архиве имеются многочисленные письма Василию Гроссману от писателей, от друзей, от читателей и другие документы. Весь этот эпистолярно-документальный материал перемежается моими воспоминаниями.
НАЧАЛО НЕЗАВЕРШЕННОЙ АВТОБИОГРАФИИ
Мне кажется, что читательский интерес к сведениям о жизненном календаре, анкете и трудовом списке писателя не так уж важно удовлетворять – не так уж интересно, скорее любопытно, занятно…
Говоря об истории моей жизни, хочется сказать вот что: я учился, работал инженером в Донбассе и Москве, писал книги, участвовал в войне в качестве наблюдателя – военного корреспондента.
В жизни моей было хорошее и плохое, тяжелое и легкое, я совершал ошибки, неверные поступки, хотел быть счастливым, радовался успехам и страдал, когда попадал в беду.
Встречал людей, в большинстве своем обыкновенных – среди них не было великих праведников и великих грешников.
Я читал книги, и некоторые из них очень хороши.
Но я видел, что и обыкновенные люди иногда совершали замечательные поступки и иногда совершали грехи.
ИЗ ЛИЧНОЙ КАРТОЧКИ ЧЛЕНА СОЮЗА СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ СССР:
1.Ф. И. О. – Гроссман Иосиф Соломонович; 2. Литературный псевдоним – Гроссман Василий Семенович; 3. Дата рождения -12.12.1905 г.; 4. Место рождения – г. Бердичев, УССР; 5. Национальность – еврей; 6. Образование – высшее, закончил физико-математический факультет I МГУ в 1929 г., N диплома ф/2133;…13. Литературный жанр – прозаик; 14. Начало литературной работы – 1934 г.;…16. Время вступления в Союз советских писателей – 25.9.1937 г., членский билет N 1086; 17. Партийность – беспартийный;…24. Служили ли в армии во время Отечественной войны – с августа 1941г. по август 1945 г., специальным военным корреспондентом газеты ПО НКО «Красная звезда» – на Центральном, Брянском, Юго-Западном, Сталинградском, Воронежском, 1-м Белорусском, 1-м Украинском фронтах;…26. Находились ли Вы или Ваши родственники на территории, временно оккупированной немцами – мать, Екатерина Савельевна Гроссман, находилась во время оккупации в г. Бердичеве. Была убита немецкими фашистами в сентябре 1941 г.;…35. Какие имеете правительственные награды – ордена «Красное Знамя» и «Красная Звезда», медали: «За оборону Сталинграда», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией»;…39. Ваше местожительство – Москва, Беговая ул., N 1а, корпус 31, кв. 1; 40. Выполняемая работа с начала трудовой деятельности. 1. – Во время учебы в 1-м МГУ работал воспитателем в коммуне беспризорных, давал уроки; 2. – Старший лаборант, заведующий лабораторией (газово-аналитической) в Макеевском институте; 3. – Старший химик в Донецком Обл. Институте патологии и гигиены труда; 4. – Ассистент кафедры неорганической] химии в Сталинском мед[ицинском] институте]; 5. – Старший химик, заведующий лабораторией, пом[ощник] глав[ного] инженера на ф[абрике] «Сакко и Ванцетти» в Москве; 6. – Писатель; 7. – Спец. корреспондент газеты «Красная звезда»; 8. – Писатель.
8 мая 1952 г. Вас. Гроссман.
АВТОБИОГРАФИЯ
Я родился в 1906 году, 12 декабря, в г. Бердичеве на Украине. Отец мой по профессии инженер-химик – в настоящее время живет в Москве, пенсионер. Мать моя учительница, преподавала иностранные языки – французский. Она погибла во время войны, в сентябре 1941 г.
Когда мне было 5 лет, я вместе с матерью поехал в Швейцарию, прожил там до семилетнего возраста, учился в начальной школе. В 1914 годуя поступил в приготовительный класс Киевского реального училища 1-го общества преподавателей, но в годы гражданской войны уехал с матерью в г. Бердичев, где учился и работал пильщиком дров.
В 1921 году я поступил на подготовительный курс Киевского Высшего Института Народного Образования, где и проучился до 1923 г.
В 1923 г. я перевелся в 1-й Московский Университет на Химическое отделение физико- математического факультета. В 1929 г. я закончил Университет. Во время учебы я пользовался материальной поддержкой родителей и частично зарабатывал сам: работал воспитателем в коммуне беспризорных детей, давал уроки. В 1929 году по окончании Университета я поехал в Донбасс и поступил на работу в Макеевский Научно-Исследовательский Институт по безопасности горных работ, заведовал химической (газово-аналитической) лабораторией на шахте Смолянка 11. В Донбассе я прожил по 1933 год – работал помимо Макеевского Института в Донецком Областном Институте Патологии и Гигиены Труда в химической лаборатории – старшим научным сотрудником, а затем ассистентом кафедры химии в Сталинском Мединституте (гор. Сталино). За время пребывания в Донбассе мной было сделано несколько работ, посвященных происхождению и выделению ядовитых газов в каменноугольной выработке. В 1933 г. я переехал в Москву и стал работать старшим химиком, а затем заведующим лабораторией и помощником главного инженера на карандашной фабрике им. Сакко и Ванцетти. На фабрике я проработал до 1934 г.
В апреле 1934 г. в Литературной газете был опубликован мой рассказ «В городе Бердичеве». В мае 1934 г. меня вызвал к себе А. М. Горький. Встреча с Горьким определила мое решение стать писателем. В том же году А. М. Горький опубликовал в Альманахе «Год XVI» мою повесть «Глюкауф», посвященную шахтерам Донбасса. Я начал работать над книгой рассказов. С 1934 года по 1936 год мною было выпущено две книги рассказов «Счастье» и «Четыре дня».
В 1936 году я начал работу над романом «Степан Кольчугин». Работа эта заняла у меня четыре с лишним года. Работу над романом я не довел до конца, этому помешала война. «Степан Кольчугин» печатался в Гослитиздате и в Детиздате, а также в «Роман-газете». В послевоенное время он также издавался дважды.
Летом 1941 г. я был мобилизован в армию, мне было присвоено звание интенданта 2-го ранга. Я был назначен на работу в редакцию «Красной звезды» на должность специального корреспондента. Жена моя с сыновьями выехала в эвакуацию в г. Чистополь. Там в 1942 г. погиб от взрыва снаряда во дворе военкомата старший сын Михаил.
Я был направлен на Центральный фронт в августе 1941 года. Проработал я в редакции «Красной звезды» на протяжении всей войны и был демобилизован осенью 1945 г. На протяжении войны мной было написано несколько рассказов, много очерков и одна повесть «Народ бессмертен». Почти все написанное мной публиковалось в газете «Красная звезда», а затем выходило в сборниках и отдельных изданиях: «Народ бессмертен», книга очерков «Сталинград», книжки «Треблинский ад», «Жизнь», «Советский офицер» и др.
В 1946 году вышла моя книга «Годы войны», где собраны произведения, написанные за время моей военной, корреспондентской работы.
В 1946 году была опубликована в журнале «Знамя» моя пьеса «Если верить пифагорейцам», получившая отрицательную оценку в критике. Пьеса эта была написана мной до войны. В 1945 г. я взял на себя редактирование «Черной книги» о массовом убийстве евреев немецкими фашистами.
Моей основной, главной работой в послевоенное время было написание романа, посвященного Великой Отечественной войне. Работу эту я начал еще во время войны, посвятил ей 8 лет. В настоящее время первый том этой книги объемом 40 печатных листов сдан мной в редакцию журнала «Новый мир». Я продолжаю работу над вторым томом романа.
9 мая 1952 г. Вас. Гроссман.
Василий Гроссман родился 12 декабря 1905 года в городе Бердичеве. Его родители расстались, когда Гроссман был совсем маленьким.
Отец Василия Гроссмана Семен Осипович был ром-химиком. Он вступил в Российскую социал- демократическую рабочую партию в 1902 году, но после ее раздела стал меньшевиком. Семен Осипович был активным участником революции 1905 года, одним из организаторов восстания в Севастополе. Однако после 1906 года он целиком посвятил себя инженерной деятельности. Семен Осипович сохранил на долгие десятилетия дружбу с членом РСДРП, большевиком Щегловым. Щеглов, как старый большевик, получил билет на рейс теплохода по каналу Москва – Волга и погиб во время пожара на теплоходе. География инженерной деятельности Семена Осиповича очень широка, но одной из важнейших точек приложения труда его стал Донбасс, Донецкий угольный бассейн, а затем и другие шахты страны. Любовь к шахтерам, пристальный интерес к их неимоверно тяжелому труду Василий Гроссман унаследовал от отца.
О жизни Василия Гроссмана в Москве во время его учебы в университете многое можно узнать из его переписки с отцом Семеном Осиповичем. Повторяю: предлагая многочисленные фрагменты этих писем, я не буду каждый раз указывать адресата писем, а только давать дату их отправления. Никаких исправлений в текст писем я не вносил; письма писались быстро, на одном дыхании, не рассматривались их автором как будущее эпистолярное наследие.
В связи с переездом в Москву и поступлением в университет необычайно остро встает перед Гроссманом вечный прозаический вопрос жилья.
1
10.10.1927
Я нашел комнату за городом за 25 р. (с отоплением и всякой штукой), комната не ахти, но есть 4 стены мои и потолок, семья тихая, так что можно будет заниматься без помехи, а это самое важное для меня.
2
21.09.1928
Меня чертовски упекло отсутствие своего угла. Эта необходимость шляться от знакомых к знакомым очень треплет нервы, а иногда самолюбие. Знаешь, когда начинает темнеть, испытываю то, что испытывал наш предок дикарь каменного века в лесу, какое-то смутное, тяжелое беспокойство, необходимость выбрать ночлег. Предку было лучше, он лез на дерево или забирался в пещеру, трещину в скале; мне же в девственном лесу большого города хуже: все трещины и пещеры заняты и мне приходится вести переговоры: «А чи, не пустите переночевать?» Пускают-то меня всегда, но ничего осязаемого пока нет. На худой конец придется опять двинуть в деревню, т. е. поселиться, как и в прошлом году, за городом.
3
6.10.1928
Нанял комнату – комната неважная, маленькая, за городом, 30 р. в месяц; лучше прошлогодней в том отношении, что не нужно ездить поездом (только трамваем) и что она теплая <…> Если помнишь, я тебе читал в Кринице рассказик о наводнении – его приняли в «Прожектор» 2, но напечатают не скоро.
Известны два адреса подмосковных комнат Василия Гроссмана: Вешняки (туда он добирался поездом) и Покровско-Глебово (добирался трамваем).
4
12.04.1928
Дорогой батько, получил твое письмо. Прежде всего большое спасибо за те строки любви, что ты написал мне. Дорогой мой, я не умею выразить своих чувств, но когда я прочел твое письмо, сидя у себя в Вешняках, то вдруг заплакал как дурак. Почему? Я не знаю, может быть, как битая собака скулит, когда ее кто-нибудь погладит. Это преувеличение – я не битая собака, конечно, но ты прав, мне порядком холодно жить на этом свете. Не знаю отчего, но во мне нет ощущения радости жизни. Пожалуй, единственное, что я воспринимаю остро и полно, – это природу и тяжелый человеческий труд. Я ехал сегодня поездом домой – вагон набит рабочими, все кошмарно пьяны (скоро Пасха); поглядел я на старика одного – он пел что-то высоким тонким голосом, «веселился», лицо изъедено заводской пылью, глаза мутные, неподвижные, как у мертвеца (пьян), и стало мне чертовски тяжело – жизнь течет в тяжелых буднях изнурительного труда, а приходит праздник, которого ждут целый год, – Пасха, и люди веселятся в истерическом пьяном чаду; от веселья ходят неделю хмурыми, больными, а потом опять ждут праздника. Горький часто говорит «людей жалко». Действительно жалко людей.
5
14.03.1929
Вчера здесь произошел случай: утром недалеко от моей избушки застрелилась девушка: специально приехала из города и застрелилась. Так это страшно было – раннее весеннее утро, яркое солнце, звенят падающие с сосен капли, и на белом снегу лежит молодое существо с развороченным черепом и черными волосами, забрызганными кровью.
6
26.03.1929
У нас уже три дня весна, смешное время, люди в эти дни балдеют, и те, которым абсолютно не на что надеяться, о чем-то мечтают, и те, которым следует плакать, почему-то улыбаются. Хорошее время, я больше всего люблю первые дни ранней весны, когда солнце греет едва-едва и воздух какой-то надломленный – хотя и холодный, но пахнущий теплом. Ну, а мне не нужно плакать и печалиться, и поэтому в эти дни мне очень хорошо.
В годы учебы в Московском университете Василия Гроссмана неудержимо тянет к литературе.
7
22.01.1928
Мне особенно привлекательны и кажутся для меня интересными и способными дать мне настоящее удовлетворение, наполнить меня всего два рода деятельности: политическая и литературная (их можно совместить). Я прекрасно знаю, что явись я сейчас в ЦК ВКПб или в редакцию толстого журнала и предложи свои услуги, то мне предложат закрыть дверь за собой с другой стороны. Но я не собираюсь этого делать. Это перспектива, так сказать, цель.
Интерес к политике у Василия Гроссмана связан не только и не столько с прошлым отца, но с общей обстановкой в стране и особенно с дружбой с двоюродной сестрой Надеждой Моисеевной Алмаз, огромным влиянием, которое она на него оказывала. Надежда Моисеевна была связана с деятельностью Коминтерна, Профинтерна, Международного общества помощи борцам революции (МОПР).
8
30.03.1928
Был я на конгрессе Профинтерна, – над столом президиума красные транспаранты <…> Интересное впечатление производит вид стольких иностранцев. Кого там только нет – немцы, американцы, негры, японцы, индусы, турки. И все это галдит на своих языках.
Именно влиянием Надежды Алмаз можно объяснить тот энтузиазм, с которым Гроссман вместе с тридцатью другими студентами-обследователями во время каникул отправляется в Среднюю Азию.
9
9.05.1928
Работа наша будет заключаться в обследовании крестьянских хозяйств, кооперативов и пр. Город3 очень интересен, красив, совершенно нов для меня, масса красок, цветов, яркое небо, жаркое солнце. Выпиваю в день 10 – 15 стаканов сельтерской, жару переношу легко, уже загорел.
10
18.05.1928
Езжу по кишлакам, наблюдаю быт; сведений, впечатлений, интересных фактов, разговоров – много. Очень интересен здесь базар – прямо-таки слепит глаза яркость и пестрота красок, никак не могу привыкнуть к виду упряжного верблюда. Вчера был в очень интересном кишлаке – переходящем на новые рельсы, – строится большая школа, радио, мечети пустуют, есть большой колхоз, трактор, женщины снимают паранджу. Ей-богу, здорово! <…> Председатель тамошнего сельсовета, высоченный узбек, не умеющий говорить по-русски, безграмотный <…> все дела вершит в чайхане, скрестив ноги и попивая бесконечное количество чая.
11
22.06.1928
Между прочим, интересно, как человек ко всему привыкает, – в первые дни я, разиня рот, глядел на верблюжьи караваны, узбеков в чалмах и халатах и всякую восточную штуку, а теперь привык – идет верблюд или живописная группа восточных людей сидит в чайхане, а я хоть бы что. Никакого внимания, как будто в Бердичеве на Белопольской улице хожу; это немного обидно, что острота новизны так быстро притупляется; самая приятная штука – новизна эта. Тут у меня одно несчастье – это путешественный зуд. Ведь отсюда очень близко во всякие замечательные места – 2 дня до Китая, 2 дня до Памира, 2 дня до Индии, Персии, Афганистана – лежишь ночью, глядишь вверх и такая охота попереть во все эти страны <…> Вспоминаю твою детскую надпись на карте «эх, если б мне крылья».
В 1928 году Василий Гроссман женился.
12
22.01.1928
О моих киевских хождениях, как ты выразился, могу сообщить: если будет воля Аллаха, то, по- видимому, я женюсь, если не сейчас, то через год: нравится мне мой предмет очень («влюблен» я стесняюсь писать), скучаю по нем смертельно, взаимностью пользуюсь полной, кажется, эти условия необходимы и достаточны для женитьбы.
Однако практически неразрешимая проблема жилья, а также учеба в вузах различных городов привели к тому, что муж большую часть времени находился в Москве, а жена – в Киеве.
13
12.02.1929
В промежутках между занятиями, да и во время их скучаю по Гале. Ужасно глупо и тяжело это – влюбился по-настоящему на склоне лет, наконец, женился, и неделю, две поживем вместе, а потом длиннейшие месяцы разлуки. Вот и вся моя жизнь.
14
20.02.1929
Ей-богу, я уже не в силах жить все время порознь с Галей. Это какое-то издевательство, выматывает буквально все внутренности.
По-видимому, длительные периоды разлуки усложняют отношения между молодоженами, ослабляют чувства.
15
14.03.1929 Я не удовлетворен во многих отношениях – общественном, личном и прочая, я очень одинок. До женитьбы я так и констатировал – тут плохо, там плохо. Теперь же все свои «горести» я склонен объяснять одной причиной, тем, что я не живу вместе с Галей. Знаешь, как в некрасовском стихотворении «вот приедет барин, барин все рассудит»<…>
Конечно, я люблю Галю, но, трезво рассуждая, тяжелое настроение не только потому, что ее здесь нет. Когда она приедет, будет очень хорошо, но не будет совсем хорошо. Так что ты напрасно думаешь, что я строю свои жизненные планы «на базисе» женской юбки. А когда я тебе говорю, что с Галиным приездом сразу все станет хорошо, то я говорю неправду. Это между нами, батько, как говорят англичане – «говоря откровенно, как мужчина с мужчиной».
Василий Гроссман чувствовал, что химия не является главным в его жизни, и много времени отдавал поискам пути в литературу, писал, пытался опубликовать написанное. Ведь еще в 27-м году он признавался отцу:
16
8.10.1927
Батько, я подумал о том, как незаметно во мне произошла большая ломка, – ведь почти с 14 до 20 я был страстным поклонником точных наук и ничем решительно, кроме этих наук, не интересовался и свою дальнейшую жизнь мыслил только как научную работу. Теперь ведь у меня совершенно не то.
17
30.01.1929 Что касается того, что занятия мне «осточертели» и увлекает меня некий литературный план, то по этому поводу ничего не могу сказать – именно так обстоит дело.
18
10.04.1929
В двух словах я тебе скажу, что думаю о самом себе: я не падший, я и не подвижник, я самый средний честный человек; но есть одно обстоятельство, которое, как мне кажется, не дает мне ни упасть на самое дно, «ни погрузиться в тину нечистых мелких помыслов, мелких страстей». Это глубокое внутреннее сознание, что жить можно, только служа какому-нибудь высокому делу и любя это дело. Жить не для себя и не собой и узким кругом двух, трех людей <…> У Рабиндраната Тагора есть фраза: «о великая даль, о пронзительный зов твоей флейты». Ну, вот я думаю, что этот зов выведет меня на настоящую дорогу, по которой ходят настоящие люди. Ты прости меня за высокий стиль, ведь он искренен. Целую тебя, батько. Вася.
19
3.11.1929
Я действительно последних две недели посвятил писанию брошюры «О раскрепощении женщин Узбекистана», теперь я эту работу закончил <…> через пару дней понесу ее на суд в издательство <…> Мне пришлось прочесть целую кучу литературы – скучнейших 20 книг, отчетов, докладов, циркуляров, и писал я с чувством величайшей тошноты <…> если брошюру примут, то окажут мне (нам) материальное подспорье месяца на полтора-два.
20
21.09.1928
Пока занимаюсь литературным трудом; сегодня сдал в «Правду» рассказ, ему пророчат успех4.
Наряду с литературой Гроссмана от учебы несомненно отвлекает полнокровная, веселая жизнь в кругу друзей, встречи, застолья, бесконечные разговоры, многочасовые прогулки по переулкам и бульварам. Московских друзей юности своей – Семена Абрамовича Ту Маркина5 {Сему, с ним он сидел на одной парте в реальном училище), Александра Ефимовича Ниточкина6 (Шуру), Ефима Абрамовича Куге-ля7, Вячеслава Ивановича Лободу8 (Веню) – Василий Гроссман сохранил на всю жизнь. Все они пережили его, несли его гроб и шли за гробом.
21
6.04.1929
Теперь относительно пивных. Я действительно довольно часто посещаю их. Но между посещением пивной и пьянством нет сходства. Зайти в пивную и выпить бутылку пива – в этом нет ничего ужасного. Конечно, бывали случаи, когда я действительно солидно выпивал, не только пиво, но и водку, и был «пьян как сапожник»<…> Но в такой выпивке, устраиваемой раз в месяц или полтора, я не вижуничего ужасного <…>Ты скажешь: можно втянуться, – совершенно верно. Но втянуться может или очень убогий, или очень несчастный человек. Я же не умственно убогий, а когда я чувствую себя несчастным или одиноким, у меня нет ни малейшего желания пить, наоборот, выпиваем мы, когда хочется повеселиться, попеть, «побаловаться».
Так или иначе учеба в университете затянулась.
22
12.02.1929 Я мог бы кончить университет в прошлом году, но запустил свои дела и начал по- настоящему заниматься лишь теперь. Отчего я это сделал (запустил)? Были тут разные причины, но, в общем, основная – халатность. Что говорить, порядочное свинство <…> Если поработаю энергично 4 – 5 месяцев, университет я закончу.
23
26.03.1929 В общем, учеба идет. В остальных смыслах я не живу, человеческое сознание ограничено и не может вместить сразу несколько вещей, ничего не читаю, нигде не бываю, никого не вижу. Ох, зато как хорошо будет сдать последний зачет и покончить с учением.
24
6.04.1929
Готовлю теперь «кита» – физическую химию и работаю в термической лаборатории. Кит очень большой, чтобы сдать его, надо прочесть – 3 тома Каблукова, книгу Леблана и зверскую «Теоретическую химию» Нернста. Единственное спасение то, что предмет чрезвычайно интересный и читаю, и плаваю в формулах с большим удовольствием. Это не техническая химия, где все приходится брать зубрежкой.
25
8.05.1929
Теперь относительно твоего предложения работать в Сталине (Макеевка). Мне это улыбается. Даже не улыбается, а больше – это то, чего я хочу, что мне нужно. Из всех мест в СССР Сталино (округ) меня наиболее привлекает. Поэтому, если возможно договориться теперь о работе, обязательно сделай это <…> говори о начале октября, к этому времени и университетские мои дела будут ликвидированы полностью.
26
19.05.1929
Заниматься надоело отчаянно, а как назло 2 последних зачета сплошная зубрежка, но это пустяки, 3 недели посижу основательно и точка. Настроение у меня хорошее оттого, что чувствую себя «у врат царства». Знаю, что «царство» тяжелая штука и что шипов в жизни больше, чем роз, но тем не менее хорошо… Главное, хочется в жизнь войти, перестать быть зрителем, самому принять в ней участие. Не знаю почему, но от мысли остаться в Москве меня воротит, мне кажется, что все здесь «дутое», а что «настоящее» там, на «периферии», и, конечно, прежде всего в Донбассе.
27
1929
Между прочим, я теперь занимаюсь химией отравляющих веществ и это дело меня заинтересовало. Хорошее занятие для злых, обиженных жизнью людей, – ты бы послушал, с каким сладострастием наш профессор смакует подробности о токсичности того или иного газа, жуть берет.
После окончания университета Василий Гроссман уезжает работать в Донбасс. Наиболее сильный след в его памяти оставила работа на шахте «Смолянка 11».
Об этом периоде жизни Гроссман поведал в своем рассказе «Фосфор».
В 1932 году, по-видимому, в связи с работой в Донбассе, постоянным вдыханием угольной пыли, вредных газов, у Василия Гроссмана начинаются нелады с легкими. Он много кашляет, худеет. Ему дают путевку в сухумский санаторий.
28
1932
Сухуми как две капли воды похож на Бердичев. Ей-богу! Посади на Белопольской улице штук 5 пальм, одень наших евреев в папахи и бурки – и получишь типичный абхазский город Сухумэс. Ну, ладно. В Сухуми я пробыл часа 4 и на частном извозчике (бердичевлянин в папахе) отправился в Агудзеры. Агудзеры в верстах 11 – 12 от Сухуми (на юг).
Санатория эта исключительно для рабочих. Русских здесь не больше 10 человек – остальные тюрки, грузины, абхазцы и пр. Ах, батько дорогой мой! Никто не умеет умирать так просто и весело (честное слово, весело), как простые люди, рабочие.
Здесь больше половины кандидаты на тот свет в течение ближайшего года-двух. И при этом все хохочут, смеются, говорят о чем угодно, но только не о своих болезнях. Понимаешь, они больны, тяжело больны, но они не больные, дрожащие над собой и рассматривающие весь мир в призму своей болезни.
Но боже мой, только здесь я понял, что за страшная болезнь – туберкулез. Что она делает с людьми! Во что она превращает молодого, цветущего юношу! И здесь мне стало по-настоящему страшно.
Действительно, лучше застрелиться из ружья, чем болеть этой ужасной чахоткой.
Был на рентгене. Рентгенолог сказал мне после довольно внимательного осмотра, что у меня здоровые легкие, а те очажки, которые есть, – такие же, какие имеются у всех людей. Не уехать ли мне домой? <…> А в общем, температура у меня нормальная, аппетит зверский и все пойдет хорошо.
В Донбассе у Василия Гроссмана должна была по-настоящему начаться семейная жизнь с женой Галиной Петровной. Однако эти годы окончательно их развели.
29
13.08.1932
Дорогой мой, я давно не писал тебе, и не писал сознательно. Дело в том, что я решил разойтись с Галей. Я хотел написать тебе тогда, когда все это будет закончено, т. к. знаю твой скептицизм и «правый оппортунизм» – недооценку моих внутренних ресурсов в этом отношении. Но так как дело заканчивается, то я пишу тебе сейчас. Решение мое очень твердо, спокойно и непоколебимо. Так знай: вопрос в существе своем для меня решен – Галя мне не жена. Я ее не люблю, все сгорело, не может быть положения, при котором мы будем жить, как раньше. Это решение мне стоило многого – и бессонных ночей, и крови, и нервов, и боюсь, что легких… Беседую с Катюшей9 – о козлах, кошках, скверных мальчишках и примерных девочках и, в общем, удивляюсь тому, что участь холостого отца не только не тяжка, но, наоборот, приятна.
В результате Василий Гроссман разошелся с женой, она переехала в Киев, он перебрался в Москву, дочь Гроссмана Катя длительные периоды до войны жила у Екатерины Савельевны в Бердичеве.
30
1.08.1931
Я в Бердичеве с 20-го июля. Отдыхал все время с тетей на даче, в деревне. Ел, как бык. Пил по 20 стаканов молока в день. Поправился на 2 кило. Завтра поеду в Качеево (под Киев), где <…> тоже подправлюсь. Затем на 5 дней поеду «доправляться» в Берд[ичев]. Все это не очень весело, зато дает килограммы <…> Катюша разговаривает, ходит, кланяется тебе. Мне сдается, папаша, что она будет зимовать в Бердичеве.
Наряду с семейными неурядицами переезду Гроссмана в Москву способствует его творческая деятельность, первые литературные успехи.
31
8.07.1931
Перспектив работы в Москве сколько хочешь. Но сразу же во весь рост встает вопрос – отпустят ли с Донбасса? Москва мне очень нравится – москвичи нет. Смотрю на них суровыми глазами Донбасса <…> Все мои ребята здесь, за исключением Лободы, – этот сукин сын уехал на 20 месяцев в экспедицию Сахалин – Камчатка – Чукотский полуостров.
Написанная в Макеевке, посвященная людям Донбасса и их тяжкому труду книга «Глюкауф», рассказы Гроссмана встречают теплый прием.
32
6.07.1932
Кое-что прощупывается и относительно работы. Книга
моя в июле месяце будет сдана в типографию. Рассказы «Три
смерти» 10 через пару дней будут отпечатаны на машинке и
сданы, начнут путешествовать по редакциям.
33
13.08.1932
Настроение у меня хорошее – я работаю над киносценарием11, правлю вместе с очаровательным 24-летним редактором-женщиной свою книгу «Глюкауф», пишу «рассказики», заручился работой на «безвредной» фабрике – карандашной12, веду мне чрезвычайно приятные дружеские беседы с Надей13, занявшей большое место в моей жизни, встречаюсь с интересными людьми – Надиными друзьями.
Однако «безвредная» карандашная фабрика далеко не безвредна для литературной деятельности – отнимает необходимые силы.
34
9.02.1933
У меня все по-прежнему, работаю на карандашной фабрике, работа отнимает почти все время и почти всю энергию, так что для занятий своих – чтения, писания – почти ничего не остается… Писать не могу – это требует внутренней собранности, тишины, сосредоточения, а я до 7 ч. вечера себя теряю окончательно…
Пришла беда к Наде, Надежде Моисеевне Алмаз, которая так много значила для Гроссмана, у которой он, не имея своего угла в Москве, подолгу жил.
35
21.04.1933
Произошло событие, которое нельзя назвать неприятностью, а просто бедой, – арестовали Надю. Что? Почему? За что? Этого никто из нас понять не может, но вот уже скоро 3 недели, как она находится во внутренней тюрьме ОПТУ, мы надеемся, что это какое-то нелепое недоразумение и что оно со дня на день должно разрешиться <…>
Между прочим, производившие обыск заинтересовались почему-то и мной, записали подробно мою родословную и пр. Забрали и кусочек моей повести, не думаю, что они сделали это для того, чтобы ее печатать14. Но такое внимание, после невнимания редакторов, мне очень лестно.
36
16.05.1933
С Надей все по-прежнему, дело все тянется, но я надеюсь все-таки, что решение – это вопрос ближайших 8 – 10 дней <…> Много работаю – днем на фабрике, вечером до поздней ночи – книга моя многострадальная. В выходные дни делаю вылазки в свет – зоосад и товарищи.
37
05.1933
Дней пять назад Надя была выслана в Астрахань. Сегодня получилась от нее телеграмма, что доехала благополучно. Выслана она на два года, исключена из партии. В чем дело, я не знаю.
Все это происходило до убийства Кирова. Карательная политика государства была мягче. Надежда Алмаз вернулась из ссылки, часто встречалась с Василием Гроссманом. Я хорошо помню ее, худенькую, сутулую, похожую на мудрую птицу, прижимающую к уху слуховой аппарат, то и дело отказывающий в работе, говорящую резко, увлеченно, с непоколебимым убеждением. О тогдашнем положении свидетельствует и то, как свободно описывает поведение ге-пеушников Гроссман в своем письме. С конца 1934 года так писать стало невозможно.
38
19.06.1933
Последние дни стоит прямо-таки невиданная жара. В тени 36 – 40°. На фабрике прямо-таки мучительно. Ты спрашиваешь о моей книге15<…> Положение следующее. Я ее закончил и сдал в издательство. Редактор, к которому она поступила, дал о ней положительный отзыв. Однако издательство по непонятной мне причине передало ее второму редактору для второго отзыва. Специалисты мне объяснили, что это практикуется (двойной отзыв) по отношению к книгам, имеющим острый характер, т. е. затрагивающим важные темы – уголь и пр. Во всяком случае второй редактор уехал на дачу и, судя по показаниям термометра, еще не скоро возьмется за работу над рукописью, так что в связи с этим мне остались две возможности: это ждать и надеяться, что я и делаю.
Итак, «Глюкауф» движется по направлению к публикации, но движется извилистым путем, с остановками.
В сентябре 1933 года Василий Гроссман путешествует вместе с отцом по Алтаю.
39
17.08.1933
Заказываю билет на 1 сентября. Поеду скорым до Новосибирска, а оттуда до Бийска <…> Очень бы хотелось встретиться в Новосибирске, а затем вместе мчаться в Бийск, Чемал.
40
11.10.1933
Часто по нескольку раз в день, то в трамвае, то на мокром сером асфальте, то в полутемном фабричном помещении, вспоминаю вдруг Катунь, горы, прогулки, камни, скалы, эдельвейсы. Чудеса!
41
17.11.1933
Издательство начало понемногу выплачивать мне деньги. Купил себе ботинки и стою накануне покупки пальто (завтра пойду). Послал денег Наде и маме.
42
5.01. 1934
Пока что я с карандашной фабрики не ушел. Не пущают, пока не найдется заместитель <…> вечером пишу. Хочу серьезно заняться своим образованием – философским, историческим, но время не позволяет этого сделать.
43
24.01.1934
Получил сегодня извещение от редактора журнала16, что роман мой начнет печататься со 2- го номера. Одновременно он передан издательством в типографию для набора. Эта комбинация с журналом очень приятна – она дает мне несколько тысяч читателей и позволяет материально существовать и помогать маме и Наде в течение нескольких месяцев <…> В ближайшие дни сдам несколько новелл для сборника – я получил извещение, что мне «отвели» там «площадь» в один печатный лист, – посмотрим, что из этого выйдет. Написал я рассказ об Алтае17 – мне бы хотелось, чтобы ты его прочел. В общем, шевелюсь и действую <…> Живу монашески. Похудел. Кашляю изрядно. Очень много работаю. Сплю по 5 – 6 часов. Особенно в последние дни была горячка с передачей рукописи после редактирования: между прочим, редактор вырезал и вычеркнул из нее 70 страниц.
44
19.02.1934
Я на фабрике не работаю недели 3. Много читаю по философии и истории. Пишу. Положение с Глюкауфом таково: в Москве он уже прошел литературное] и техническое редактирование и через несколько дней будет передан в типографию, кроме того он принят к печати в журнале «Литературный Донбасс» (в Сталино) и будет там напечатан в 1-м и 2-м NN. 1-я часть уже печатается и, вероятно, через две недели уже выйдет в свет <…> Рад, что роман будет печататься в Донбассе. Мне очень хочется, чтобы он имел именно шахтерского читателя. Рассказы мои сданы в сборник. Издательство рассчитывает выпустить его к съезду писателей.
В этот период произошло событие, решившее дальнейшую судьбу Василия Гроссмана, событие, сделавшее его профессиональным писателем, позволившее распроститься с инженерной деятельностью. Написан и начинает движение по редакциям рассказ «В городе Бердичеве».
45
26.03.1934
Хочется поделиться с тобой радостью своей. Мои рассказы (еще никем не читанные) поступили на отзыв двум свирепым писателям Зарудину и И. Катаеву, живущим сейчас в доме отдыха. Они состоят редакторами Альманаха. У меня все время ныла печень, ждал их разноса (меня предупредили). Вчера я узнал, что в Москве Т[оварищест]вом писателей получена телеграмма: «приветствуем превосходного писателя Гроссмана автора Города Бердичева». Сознаюсь, что это меня ошпарило крутым кипятком радости. К сожалению, ожог уже проходит, однако ночью меня мучил изрядно. Со мной вдруг все стали очень любезны и даже обещали прикрепить к закрытому распределителю «особенно ответственных» писателей. Ну вот, это то, что называют признание. «В городе Бердичеве» это рассказ о женщине комиссаре полка, которая забеременела и осталась рожать в Бердичеве, когда его должны были занять поляки. Пишу это тебе, как понимаешь, не из хвастовства, которое мне почти несвойственно, а зная, что тебе это будет так же радостно, как и мне.
Ближайшие, сокровенные друзья моего отца Бориса Губера, с которыми он был неразлучен, писатели Иван Катаев и Николай Зарудин, стали с этой поры близкими друзьями Василия Гроссмана.
46
3.04.1934
Дорогой батько, посылаю тебе сегодня газету, в которой напечатан мой рассказ. Вокруг него поднят очень большой шум. Самое напечатание рассказа в двух подвалах, объяснили мне в редакции, является как бы декларацией, т. к. впервые за существование «Литературной газеты» в ней печатается такой большой рассказ <…> Мне сказали в газете, что тотчас после поступления ее в продажу начали поступать от писателей отзывы на рассказ самого превосходного свойства.
По свидетельству Семена Липкина: «Славу Василию Гроссману принес его первый небольшой рассказ «В городе Бердичеве», напечатанный в апреле 1934 года в «Литературной газете». Лучшие наши писатели открыли в Гроссмане человека оригинального таланта, подлинного художника. С похвалой о рассказе говорил мне Бабель: «Новыми глазами увидена наша жидовская столица». А Булгаков сказал: «Как прикажете понимать, неужели кое-что путное удается все- таки напечатать?» 18
47
17.04.1934
Теперь начну радовать твое отцовское сердце: Воронский сказал, что это лучший рассказ в советской литературе за последние годы. Пильняк передал через двух писателей свои поздравления и очень хочет со мной познакомиться. И наконец, Алексей Максимович передал в Литгазету, что рассказ ему «чрезвычайно понравился» и хочет меня видеть. В ближайшие дни буду у него. Уже договаривался с Крючковым19 об этом. Сейчас Горький читает Глюкауф (в рукописи) и еще несколько рассказов. Сегодня получил 2-ой N журнала, Глюкауф «прошел весь», какие-то добрые люди в Оргкомитете выдали мне книжки в спецраспределитель ГОРТ, вещь, которой добиваются многие «маститые» люди <…> работаю очень много, пишу новый роман20, читаю и пребываю (честное слово, не вру) в отменно скверном настроении. Оказывается, что синяя птица, о которой я так мечтал, пойманная сейчас, не доставляет тех радостей. Птица как птица. Перья, правда, синие, но все-таки перья <…> Эти донбассовские литераторы изрядно исковеркали Глюкауф. У меня от их болваньей правки в глазах темнеет. Единственно приятное, что в остальном СССР этого журнала не читают. А в ближайшем будущем Глюкауф выйдет в московском «естественном» издании.
48
8.05.1934
Был 5-го у Максима Горького. Просидел у него с 6 вечера до 12 ночи. Беседа была для меня исключительно интересна. Говорили на вечные темы – человек, любовь, прогресс, религия, счастье, наука. Его некоторые высказывания поразили меня своей новизной и оригинальностью. Он очень заинтересовался новой книгой, которую я сейчас начал писать20, по поводу уже прочитанного им сказал: Глюкауф должен был быть компактней, рассказы показывают ваш большой рост. Потом улыбнулся и сказал: «А в общем, я думаю, что Вы не нуждаетесь, чтобы говорить Вам комплименты». За ужином он рассказывал всякие волжские истории – про капитанов, матросов, рыбаков. Что тебе сказать? Такие встречи не забываются, остаются на всю жизнь. Получил вчера первый читательский отзыв из Донбасса с шахты «ХолоднаяТ5алка». Глюкауф им понравился. Рабочая группа эсперантистов предлагает перевести его на язык «эсперанто». Представляю, какой у него получится вид после этого.
49
11.06.1934
Я работаю, пишу свой новый роман, он получается какой-то необычный, иногда меня это даже пугает. Как раз сегодня дописал последнюю страницу первой части его, очевидно, сделаю довольно большой перерыв, нужно как-то внутренне организоваться для.писания второго этапа, а я совсем не готов для этого. Очень неясно видно через «магический кристалл», сей оптический инструмент менее удобен, чем цейсовский микроскоп или простая лупа. Думаю пока писать рассказы, а там снова возьмусь за своего кита <…> Глюкауф уже набран в Альманахе «Год семнадцатый» 21, к съезду писателей (25 июня) появится в свет <…> В журнале «30 дней» 22 сейчас печатаются 3 моих рассказа. Горький предисловия к Глюкауфу не написал, т. к. в связи со смертью сына довольно продолжительное время не работал.
50
1934
У меня к тебе несколько вопросов в связи с новой книгой, которую я начал писать23, – 1) Какие книжки революционно-агитационно-политического характера были в ходу в период 1905 – 1910 гг. при работе с. – д. 24 среди заводских рабочих (на Украине, скажем); 2) Какова была продолжительность рабочего дня на заводах в этот период; 3) Какие художественные произведения (писатели) были тогда популярны; 4) Укажи мне книжку, которая бы давала характеристику положения рабочего класса примерно в 1900 г., и если она есть у тебя, пришли мне <…> Мои дела идут прилично. Алтайский рассказ встретил хороший прием и высокую оценку строгих критиков25
В период работы над «Степаном Кольчугиным» у Василия Гроссмана под рукой были годовые комплекты газет того времени, журналы «Нива», которые можно было купить у букинистов. Потом комплекты газет долго хранились в большой плетеной корзине. Из книг по указанной в письме тематике помню том в черном переплете «Старая Юзовка». Также помню комплекты журнала освободительного движения в России «Былое», который начал выходить в 1906 году. У нас стояло собрание сочинений В. И. Ленина издания 20-х годов, под редакцией Н. Бухарина. Гроссман пользовался работами Ленина, в частности работой «Развитие капитализма в России». Конечно, пригодилось приобретенное за время работы в Донбассе.
51
1934
Вчера читал на собрании 10 писателей 3 своих новеллы. Вернее, читал не я, а Катаев. Это мой первый выход в свет. Он был удачен. Вещи произвели большое впечатление. Их ругали за нечеткость идеологии (некоторые) и все хвалили за манеру письма. В общем, дискуссия была длинная. Ну, вот я доволен в некотором роде.
52
02.1935 О литературных делах – 16 ноября был напечатан в «Литературной газете» подвал о ГЛюкауф. Его расценивают как весьма хвалебный, хотя меня там довольно основательно кроют <…> Горький прислал отзыв по поводу моего нового романа – более чем кислый. Я его еще не читал, но мне передали «предварительно». Это известие меня не привело в восторг, должен тебе сознаться. Но <…> всем понравиться нельзя, это преимущество полных блондинок с ярко- голубыми глазами и жизнерадостным характером. Я не блондинка. И я лишен этого преимущества. В ближайшие дни, вероятно, заключу договор на книжку рассказов – куда войдут все написанные мной рассказы, около 7 печатных листов. Эта книга будет для меня приятней, чем Глюкауф, так как я рассказы свои люблю больше, они, кажется, лучше написаны26.
53
27.07.1935
Рассказ «Цейлонский графит» принят в «Знамя», будет напечатан в 9 книжке.
54
4.08.1935
Работал над рассказами, закончил рассказ «Муж и жена»<…> Сообщили мне, что мою книжку «Счастье» собираются ругать в Литературной газете (кажется, за «древние» рассказы). Ну, вот- настроение по-прежнему рабочее, дела, в общем, идут хорошо.
55
15.08.1935
Написал еще один рассказ, порядком устал от этого дела, но летом своим доволен, поработал успешно. Появилась рецензия на книжку моих рассказов, в общем хвалебная!
56
27.11.1935
Дорогой батько <…> Рассказ, который я обещал для 1-го юбилейного номера «Знамени» 27, у меня неожиданно распух до размеров 3 печатных листов, и я пропустил все сроки его сдачи. Последние дни я сидел над его правкой, доделкой, переделкой, сокращением, выправлением и пр. буквально с утра до поздней ночи, оброс бородой, не выходил пять дней на улицу, вообще обрел образ великомученика и сумасшедшего. Только позавчера отдал его в редакцию, а сегодня получил ответ – рассказ всем очень понравился, меня поздравляли, благодарили и, как полагается, говорили много лишнего в смысле перехваливания – в этом отношении писатели похожи на девиц, которые нравятся кавалерам. Кавалеры хвалят их глаза, ручки, вообще всю красоту, у девиц начинает кружиться голова, они делают всякие ужасные глупости и безумства, в которых потом каются, а коварные кавалеры уже кружат голову новой, очередной жертве.
В личной жизни Василия Гроссмана в 1935 году произошли большие перемены – он полюбил жену своего близкого друга Бориса Губера28, мою мать Ольгу Михайловну Губер. Она ответила ему взаимностью. В начале года письма писателя говорят о другом.
57
5.02.1935
В личной жизни у меня по-прежнему пустота. Да, но, правду говоря, я сейчас так занят, что и некогда думать об этом – возвращаюсь с завода к 2 часам ночи, но ощущение пустоты есть, иногда даже весьма и весьма сильное.
Но вот ноябрьское письмо отцу.
58
27.11.1935
Теперь относительно твоего приглашения приехать <…> боюсь, что такая поездка выбьет меня из колеи не на месяц, а на три <…> не думай, что это из-за семейных дел, наоборот, Ольга Михайловна меня уговаривает ехать, да сам знаешь, что я предполагал поехать в основном, чтобы дать всем вопросам устояться и выясниться, а самому себе дать отдохнуть от них. Теперь о семейных делах. Стало как будто легче немного. Борис Андреевич остался на арбатской квартире, вошел в норму (относительно, конечно), работает много, я с ним виделся два раза; много по- дружески мы говорили обо всем. Живем мы с Ольгой Михайловной хорошо, дружно, и не знаю, может, это к худшему, но я все больше рад нашей совместной жизни.
Уходя к Василию Гроссману, мама оставила на Арбате, в Спасопесковском переулке, двух детей – меня и моего старшего брата Мишу.
Мать Гроссмана Екатерина Савельевна пишет его отцу Семену Осиповичу:
59
3.11.1935
Я полна жалости к Губеру и к детям, что она сделала, безумная! Разве ее чувство так глубоко и серьезно? <…> Забрать жену, мать двух детей, можно в том случае, если уж очень глубоко любишь. И у приятеля. Ох, болит у меня душа <…> Я ее жалею тоже, что она сделала, безумная; бедные дети, особенно младший, больной мальчик (на самом деле старший – больной астмой Миша. – Ф. Г.). Неужели так полюбила Васю?
Василий Гроссман и мама жили у маминой сестры Евгении Михайловны (тети Жени) в Серебряном переулке, совсем рядом с нашим Спасопесковским.
60
14.04.1936
Дорогой батько, ждали тебя до 10-ти часов, где ты? Что ты? Как ты? Позвони по телефону Г (Арбат) 1 – 03 – 27 завтра до 12-ти дня. Я устроился ничего, но неприятно одолжаться <…> Днем я дома – работаю. Живем пока у сестры Ольги – разрешил всемилостивый управдом. Позвони. Вася.
61
30.12.1936
Презирая квартирный вопрос, купил белку. Сидит она в клетке и грызет орехи. Мои дамы (мама и тетя Женя. – Ф. Г.) ее ласково называют крошкой и деточкой, но я подозреваю, что это беличий старик, хрипун и хам. Очень уж она любит спать и нелюдима, не белка, а какая-то сова угрюмая. Купили кресло, вот приезжай скорей, посидишь в нем, хорошо!
Были потом у них с мамой и другие адреса, по которым они останавливались у родственников. Помню, как бонна Женни Генриховна возила нас с Мишей на встречу с мамой на Беговую, ту самую Беговую, на которой Гроссман потом прожил с 1947 года практически до последних дней жизни. Осталось воспоминание о небольшом домике среди огромного поля. Кстати, это огромное поле было за нашим построенным пленными немцами домом, когда мы переехали в него с улицы Герцена в 1947 году. Но это было после, а в 1936 году Василий Гроссман ждет, когда за выездом освободятся занимаемые писателями комнаты.
62
1936
На квартирном фронте без перемен – переезд в новый дом снова откладывается из-за того, что строительство не получило денег из банка; состоится этот самый переезд в декабре, а вероятней всего, в январе. Ну, ясно, в связи с этим откладываются и все прочие переезды. Все это стоит больших нервов.
В 1937 году Василий Гроссман наконец получил квартиру. Квартирный вопрос так измучил его, что он, будучи уже известным писателем, согласился на две комнаты в большой коммунальной квартире с дровяным отоплением.
А мы жили с отцом, моей няней Наташей (Натальей Ивановной Даренской) и бонной Женни Генриховной Генрик-сон на Арбате. Когда мама приходила навещать нас, я плакал, просил ее остаться, кричал: «У всех мамы хорошие, а у меня плохая». По ночам мне снились сны, в которых я шел вместе с мамой по улице, а затем терял среди прохожих и никак не мог найти. Просыпался в слезах. Миша, старше меня на пять лет, переносил это событие (по крайней мере внешне) более спокойно, мужественно. Правда, он стал больше кашлять в связи с бронхиальной астмой.
Знакомство наше с Гроссманом по-настоящему началось летом 1935 года на даче во Внукове и продолжалось в 1936 году на даче в Софрине. Они с мамой брали нас с Мишей отдыхать на лето. Гроссман ходил в белой рубашке с вышитым воротом, полотняных брюках, парусиновых туфлях и тюбетейке. Вообще, тюбетейка была любимым летним головным убором Гроссмана. От Внукова в памяти остался рев возвращающихся домой коров в час, когда я уже лежал в постели и засыпал, и случай, очень насмешивший тогда Гроссмана. Я стоял перед крошечным котенком хозяев, а за спиной моей был таз с водой. Котенок пошел ко мне, и я отскочил назад и сел в таз с криком: «Мама, котенок меня толкнул!» В Софрине гостившая у Гроссмана и мамы Фаина Абрамовна Школьникова29 легла спать с открытым окном, и нас обокрали. Мне запомнился милиционер в штатском, из его кармана торчал наган, который милиционер во время разговора положил на стол. Путь воров указывали оброненные ими по дороге носки, трусы, рубашки. Однако воров, кажется, найти не удалось.
63
12.10.1936 У меня как будто все по-старому – продолжаю работать, дело движется к концу, дописываю последнюю главу 1-ой части романа, но будет ли конец венцом делу, не знаю <…> Сегодня в «Правде» напечатана статья о моей книжке30, нельзя сказать, чтобы ругательная, но и не очень похвальная.
Конечно, важен сам факт нанечатания в «Правде». Это случается с немногими писателями. Лично я этой статьей вполне удовлетворен.
64
13.12.1936
Позавчера сдал рукопись 1-й части романа в Альманах31, ответ редакции буду иметь в ближайшие 5 – 6 дней. Как говорится, ожидаю «не без некоторого волнения». Как ни говори, труда и башки положил на эту работу немало. Вчера «отпраздновал» 31-ю годовщину своего земного существования. Немалое количество времени, а сколько из него потрачено зря! <…> Три дня хорошо отдыхал, был в театре и на концерте, ну и, конечно, выпил малость. Думаю между делом написать рассказ. Вообще, замечаю, что длительно отдыхать не могу – портится настроение и отдых превращается в сплошную печаль и неврастению.
20 июня 1937 года моего отца Бориса Губера арестовали. В обвинительном заключении говорится: «Борис Губер в 1925 году был привлечен троцкистом Воронским в литературную группу «Перевал», являвшуюся организационной базой для троцкистов». Семен Липкин пишет, что создателем литературного объединения «Перевал» был А. К. Воронский, которому «собирание» новой, социалистической литературы поручил В. И. Ленин. Однако в отличие от многих литературных объединений, в частности РАППа, «перевальцам» была присуща искренняя, бескорыстная любовь к России, причем это было в то время, когда к слову «Русь» относились подозрительно и враждебно32.
Болея за Россию, «перевальцы» не могли оставаться равнодушными к тому, что происходило в стране. В тексте уголовного дела моего отца указано, что в 1930 – 31 годах во время коллективизации Губер рассказывал друзьям о том, что он видел в своих поездках в совхозы Сибири и Казахстана, «Ефим Пермитин33 рассказывал о миллионах людей, погибших в Казахстане из-за Голощекина34, Иван Катаев после поездки от газеты «Правда» в Баландинский район Саратовской области рассказывал, что в колхозах забирают хлеб до последнего зерна, обрекая колхозников чуть не на голодную смерть. Малеев говорил, что вся советская промышленность – это типичный государственный капитализм, а советское планирование – сплошное очковтирательство. Воронский говорил, что во всем виновато партийное руководство, говорил о диктатуре Сталина, о том, что революция гибнет».
«Убийство Кирова, вызвавшее аресты ряда троцкистов», по версии НКВД, якобы заставило Губера, Катаева, Зарудина «спрятаться по углам». Они «продолжали свою контрреволюционную деятельность в области литературы, конкретно имели намерение захватить в качестве базы для своей группы один из журналов. В этой области делали попытки обосноваться в журнале «Наши достижения». Руководитель «Перевала» Воронский якобы считал, что «после захвата власти троцкистами, после свободных перевыборов партийного руководства и реорганизации госаппарата придется распустить большую часть колхозов, как нежизнеспособные, приостановить нереальную сталинскую индустриализацию и вернуться отчасти к ленинской политике допущения частного капитала в производстве и, может быть, кряду концессий. Для восстановления разорванной смычки рабочего класса с крестьянством необходимо восстановить в правах середняков, раскулаченных под видом кулаков; совхозы, опыт которых совершенно провалился, будут ликвидированы. В общем – страна и партия вернутся на прежние ленинские пути развития…»
Как видно из цитируемых отрывков из обвинительного заключения, «перевальцев» обвиняли в том, что они мыслили и говорили так, как говорили (к сожалению, немногие) честные, лучшие люди страны. Однако далее следует дикая фантасмагория, обвинения становятся поистине бредовыми.
«Перевальцев» обвинили в том, что на намечавшемся в 1933 году приеме в Кремле они собирались совершить покушение на Сталина. Как непосредственный исполнитель якобы выдвигался Иван Катаев, талантливый писатель, один из руководителей «Перевала». Он имел большую возможность получить приглашение как «писатель-партиец», а также «как человек решительный и выдержанный». Прием писателей в Кремле не состоялся.
Версия о покушении на Ежова возникла у НКВД в связи с тем, что жена Ежова работала в МТП (Московское товарищество писателей) и часто устраивала у себя вечера, на которых писатели засиживались далеко за полночь. Именно ночью иногда появлялся и сам будущий нарком внутренних дел, так что возможность для покушения имелась, а то, что подобная мысль ни Бабелю, ни Пильняку, ни Ивану Катаеву, ни Губеру, ни Зарудину ни на секунду не приходила в голову, – до этого «органам» дела не было.
Согласно версии НКВД, организатором «покушения» на Ежова был Иван Катаев, который якобы отводил себе «роль исполнителя». На Зарудина и Губера возлагалась «задача быть резервом».
В конце 1934 года «было решено», что покушение «должно произойти в квартире Ежова», куда заговорщики «хотели попасть под предлогом литературной встречи. Предполагалось собраться вечером попозднее с расчетом дождаться Н. И. Ежова. Катаев знал от Школьниковой Ф. А. о распорядке в доме Ежова и расположении комнат в квартире. Дверь для боевика должен был открыть незаметно для домашних кто-нибудь из заговорщиков <…> На предполагаемой литературной встрече должны были также присутствовать Пильняк, Бабель и Гроссман В. С» (имя и отчество Гроссмана указаны, так как в литературной сфере в ту пору трудился по крайней мере еще один Гроссман – Леонид Петрович).
В деле говорится о том, что при МТП «перевальцы» организовали литературный кружок, в который кроме них входили Л. Соловьев, В. Гроссман и др.
Настоящим потрясением для меня было, когда я прочитал приведенные в деле слова отца: «…все с негодованием отвернутся от меня. От меня откажутся даже близкие люди, даже мои дети – а тот, кто хоть когда-нибудь имел ребенка, должно быть, почувствует, что это значит…» (Бутырская тюрьма, 6.07.1937 г.).
Над Василием Гроссманом нависла реальная угроза. Но на вопрос следователя о Василии Гроссмане отец ответил: «О Гроссмане ничего компрометирующего не известно». Подобным образом отвечали и другие «перевальцы». Угроза была отведена.
Закрытое заседание военной коллегии Верховного суда СССР по делу Бориса Губера состоялось 13 августа под председательством печально знаменитого В. В. Ульриха.
Рассмотрение дела началось в 14 часов 20 минут – окончено в 14 часов 40 минут. Итак, все длилось 20 минут, большая часть которых ушла на оглашение состава суда, чтение обвинительного заключения и оглашение приговора, остальное – на движение состава суда из зала, подписание приговора, возвращение. Никакого обсуждения не было, текст приговора (более 1 машинописной страницы) явно был составлен заранее, до суда.
Отца приговорили к высшей мере наказания —расстрелу. Приговор был окончательным и приводился в исполнение немедленно. Так что время закрытия заседания военной коллегии можно считать временем смерти отца.
В тот же день 13 августа по тем же статьям уголовного кодекса 58 – 8 и 58 – 11 были осуждены и расстреляны близкий друг Бориса Губера поэт Николай Зарудин и идейный вдохновитель «Перевала» Александр Воронский. Самый близкий друг отца Иван Катаев был осужден и расстрелян 19 августа 1937 года.
15 августа 1937года вышел оперативный приказ N 00486 народного комиссара внутренних дел СССР, с получением которого НКВД должен был приступить «к репрессированию жен изменников Родины членов троцкистских шпионско-диверсионных организаций».
Мама разошлась с отцом и вышла замуж за Василия Гроссмана в 1936 году. Однако это не уберегло ее от ареста. Согласно приказу Ежова, аресту подлежали «также жены, хотя и состоящие с осужденными к моменту его ареста в разводе, но… знавшие о контрреволюционной деятельности осужденного, но не сообщившие об этом соответствующим органам власти». Жены подлежали заключению в лагеря на сроки, в зависимости от степени социальной опасности, не менее 5 – 8 лет.
Оперативный приказ решал и наше с Мишей будущее. «Всех оставшихся после осуждения детей-сирот размещать <…> в возрасте от 3 полных лет и до 15 лет – в детских домах Наркомпросов других республик, краев и областей <…> и вне Москвы, Ленинграда, Киева, Тбилиси, Минска, приморских и пограничных городов». Но при этом мы с Мишей должны были расстаться навсегда. Направляемые в детские дома группы детей должны были составляться «с таким расчетом, чтобы в один и тот же дом не попали дети, связанные между собой родством или знакомством».
Приказ предписывал «операцию по репрессированию жен осужденных изменников Родины закончить к 25/Х с. г.».
В феврале 1938 года, когда мама была арестована, мы с Мишей и моей няней Натальей Ивановной Даренской жили в оставшейся после ареста отца комнате на Спасопесковском.
Так как мы с Мишей остались без отца и матери, нас собирались отдать в специальный детский дом (дом а!).
Этого не случилось, нас взял к себе Василий Гроссман. Он в эти дни лежал с тяжелым приступом астмы, но настоял, чтобы детей привезли к нему. Ночью машина НКВД привезла нас со Спасопесковского на улицу Герцена, где незадолго перед этим Гроссман получил две комнаты в коммунальной квартире. Утром он пошел в отдел народного образования и оформил опекунство над нами. Свидетели той поры поймут высоту гражданского и человеческого подвига писателя, взявшего на себя заботу о детях «врага народа». Надежды на возвращение мамы практически не имелось. Об этом периоде жизни Василий Гроссман как-то сказал Семену Липкину: «Ты не представляешь себе, какова жизнь мужчины, у которого на руках маленькие дети, а жена арестована». Однако в результате огромных усилий Гроссмана, писем во все инстанции, в том числе Ежову и Калинину, произошло чудо – маму выпустили. В этот день я, проснувшись, увидел висевший на двери нашей с Мишей проходной комнаты мамин халат. Мы бросились к маме. Миша, который был старше меня на пять лет, понял все. Мне же сказали, что мама ездила к дедушке и бабушке в Сибирь и сегодня вернулась. Так я думал до 1944 года, когда узнал правду.
С момента переезда на улицу Герцена и до его последних дней я называл Василия Гроссмана папой, а Миша до своей гибели в 1942 году называл его Василием Семеновичем, – разница в возрасте сказывалась. Для Гроссмана мы были сыновьями, нас он официально не усыновил только потому, что это выглядело бы отречением от арестованного отца.
До 1947 года мы жили на углу улицы Герцена и Брюсовского переулка в окруженном восьмиэтажками двухэтажном доме, по преданию, построенном еще при Екатерине 11. Жили в квартире вместе еще с тремя семьями. Отопление было дровяное, в левом углу проходной комнаты и в правом углу одновременно кабинета-столовой-гостиной-спальни красовалась белоснежная печь-голландка с маленькой чугунной дверцей. На общей кухне стояли столы с примусами и керосинками, поместился там и наш кухонный стол. Ванны не было, мы ходили в баню, но особенное удовольствие доставляла «настоящая ванна» (у маминой сестры, тети Мару си, в Тестовском переулке на Таганке, у Рувима Фраермана35в Столешниковом переулке).
Василий Гроссман перед войной пытался выбраться из коммунальной квартиры: жилось и работалось ему, конечно, намного лучше, чем во время скитаний «по углам», но условия коммунального существования все же не очень способствовали творчеству.
65
12.04.1940
Квартирные дела как будто не заглохли, но все же многое еще совершенно неясно. Во всяком случае известно уже, что стройка эта будет «коммерческой», т. е. без субсидий, целиком за счет пайщиков кооператива. Председатель правления (есть уже правление) говорил мне, что в отношении нескольких человек он возбудит перед Фадеевым вопрос о предоставлении долгосрочной ссуды <…> очень уж солидна сумма – тысяч 30 – 35. Если же дадут тысяч 15 – 20 ссуду, то тогда дело иное, сможем, очевидно, недостающие деньги довнести.
66
12.12.1940
Квартирные дела затягиваются совсем уже безбожно, очевидно, что раньше весны из этого дела ничего не получится.
(Окончание следует.)
- Эти письма в публикации пронумерованы: N 1 – 58, 60 – 68 и 72- 76 – письма Гроссмана к отцу С. О. Гроссману; N 69 – 71 и 77 – 105 – к жене О. М. Губер.[↩]
- Состоялась ли эта первая публикация Василия Гроссмана, установить не удалось. Название рассказа неизвестно.[↩]
- Город Каунчи.[↩]
- Название рассказа и его судьба неизвестны.[↩]
- С. А. Тумаркин (1905 – 1986) – доктор физико-математических наук, профессор. Многие годы его работы связаны с Центральным аэрогидродинамическим институтом. Учился одновременно с Гроссманом в МГУ.[↩]
- А. Е. Ниточкин (1905 – 1980) – окончил МВТУ им. Баумана, занимался теоретической физикой, ездил в Данию к Нильсу Бору. Затем почти всю свою жизнь посвятил рефрижераторному судостроению.[↩]
- Е. А. Кугель (1903 – 1966) -ближайший задушевный друг Василия Гроссмана, вместе с ним учился в МГУ. Карьеры не сделал, работал на заводах и в артелях. В течение многих лет встречался с Гроссманом не реже раза в неделю. Послужил прообразом героя рассказа «Фосфор» Кругляка, а также частично прообразом героя рассказа «Цейлонский графит», тоже Кругляка.[↩]
- В. И. Лобода (1903 – 1980) – учился в МГУ одновременно с Гроссманом. В 1931 году уехал на Чукотку, где работал до 1969 года краеведом, заведующим, а затем инспектором РОНО. После ареста романа «Жизнь и судьба» вместе с женой Верой Ивановной сохранил рукопись романа Гроссмана (см. «Книжное обозрение», 10 марта 1989 года).[↩]
- Е. В. Короткое а, дочь В. Гроссмана, переводчик художественной литературы.[↩]
- После отрицательного отзыва в 1933 году А. М. Горького о рассказе «Три смерти» В. Гроссман отказался от попыток его опубликовать. В первой книге рассказов В. Гроссмана «Счастье», в которую вошли практически все ранние рассказы, этого рассказа нет.[↩]
- О названии и судьбе киносценария ничего не известно.[↩]
- Московская фабрика «Сакко и Ванцетти».[↩]
- Н. М. Алмаз – см. с. 262.[↩]
- Вероятно, речь идет об отрывке из «Глюкауфа»,[↩]
- »Глюкауф» вышел в Московском товариществе писателей в 1934 году. [↩]
- «Литературный Донбасс» (Сталине-). «Глюкауф» был опубликован в N 1 – 2 за 1934 год.[↩]
- Название рассказа об Алтае и его дальнейшая судьба неизвестны, так же как и судьба рассказов для сборника.[↩]
- Семен Липкин, Жизнь и судьба Василия Гроссмана. Анна Берзер, Прощание, М., 1990, с. 5.[↩]
- П. П. Крючков (1889 – 1938) – секретарь А. М. Горького.[↩]
- Речь идет о романе «Степан Кольчугин».[↩][↩]
- »Год семнадцатый». Альманах четвертый, М., 1934. [↩]
- «Тридцать дней», 1934, N 6.[↩]
- «Степан Кольчугин».[↩]
- Речь идет о социал-демократах, к которым в эти годы принадлежал Семен Осипович Гроссман.[↩]
- Издание, где был опубликован «Алтайский рассказ», и его название не установлено.[↩]
- Речь идет о сборнике рассказов «Счастье», М., 1935.[↩]
- Очевидно, речь идет о рассказе «Четыре дня».[↩]
- Б. А. Губер (1903 – 1937) – прозаик, автор повестей и рассказов «Шарашкина контора», «Апрель» и др.[↩]
- Ф. А. Школьникова, редакционный работник, была осуждена в 1937 году, вернулась в Москву в 1954- м. Близкий друг В. Гроссмана и О. М. Губер.[↩]
- Речь идет о сборнике рассказов «Четыре дня».[↩]
- Речь идет об альманахе «Год двадцатый», М., 1937.[↩]
- Семен Липкин, Жизнь и судьба Василия Гроссмана…,с. 7.[↩]
- Е. Н. Пермитин (1896 – 1971) – прозаик, автор романов «Когти», «Враг», «Жизнь Алексея Рокотова». После реабилитации Б. Губера в 1956 году возглавил комиссию по его литературному наследству.[↩]
- Ф. И. Голощекин (1876 – 1941) – советский государственный и партийный деятель, член РСДРП с 1903 года, с 1912 – член ЦК. С 1925 – секретарь Казахстанского крайкома ВКП(б). Член ЦИК СССР.[↩]
- Р. И. Фраерман (1891 – 1972) – прозаик, автор известной повести «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви».[↩]