Искусство поэзии требует слов, — поэтому в стихах чрезвычайно важен их выбор. Почему поэт какое-то слово не вспомнит ни при каких обстоятельствах, а какое-то до дыр заюзает, не особо задумываясь над его смыслом? Вот, кстати, автор использованного в первой моей реплике стихотворения в повседневной речи любил низать это «и т. д.»: «И так далее, и так далее, и так далее…» Зачем нам тут, в разговоре о стихах, нужна эта «повседневная речь»? Потому что современная русская поэзия — это бесконечный процесс оповседневнивания высокого, точнее, производства поэтических смыслов из материи, традиционно изготовляемой для прозы, которая, как мы помним, требует «болтовни». И вот поэт «болтает», вроде как забалтывая реальность, а на деле, случается, выбалтывает ее всю — со всем тем, что сию минуту видит, чувствует, вспоминает, не брезгуя выражениями, подчеркивающими ее, реальности, предельную неиллюзорность. Примеров такого безудержного говорения полно; за них поэтов любят (читатели, которые сами поэты), за них же и линчуют.
Меня сейчас интересуют средства. Остановимся на одном из них.
Слыхали выражение: «вот это вот все»?
«Теперь все предпочитают нежнятинку: розовые волосы, кружевные воротнички, рюкзаки-медвежата, вот это вот все» (Дария Кошка, курсив мой). «Петров замер, пробуя сформулировать какую-нибудь интересную шутку, связанную с тем, что аптекарша с лицом строгого, но справедливого советского педагога начальной школы приняла его за наркомана. Одновременно с этим Петров понял, что его вообще очень часто принимают за наркомана; видимо, какой-то нездоровый образ жизни, который Петров вел, ковыряясь под машинами, как-то отражался на его внешнем виде. Шутка должна была обыгрывать именно вот это вот все» (Алексей Сальников, курсив снова мой). «…А потом решил путешествовать, потому что надо путешествовать, пока молодой, потом будет работа, взрослая жизнь, вот это вот все, ну ты понимаешь» (Вадим Левенталь, курсив не мой).
Возможно, под видом «вот этого всего» к нам просочилось английское and all that jazz (или, к примеру, all this stuff). Но это не точно. Наше выражение кажется если не более энергичным, то более экспрессивным.
«Вот это вот все» — выражение сравнительно недавнее: лет десять ему, быть может, пятнадцать. Однажды впитав нечто новое, язык дает этому новому «обратную силу»: носителям начинает казаться, что ничего нового тут нет, что «так говорили еще во времена моего детства». Но в данном случае сомневаться не приходится: модус данного выражения пока в стадии формирования. Точнее, доформировывания.
В «Журнальном зале» всего шесть или семь ссылок, содержащих означенное выражение; самая ранняя за 2005 год. Анализ этих примеров привел меня к выводу: «вот это вот все» писатели чаще всего используют в качестве яркой краски с оттенком пренебрежения в адрес окрашиваемых явлений/предметов. Полагаю, впрочем, что в сходном значении им пользуются и люди более мирных профессий. Не нам, скромным словесникам, задавать здесь тон — мы можем (вернее, обязаны) чутко улавливать перемены, служить сверхточными эхолотами; язык, как известно, язычит себя «сам», будучи безусловным инстинктом нашей природы.
Еще пара примеров:
«…А потом проблемы начинают накапливаться, дальше — претензии, замыкание в себе, «я не могу тебя видеть», вот это вот все» (Линор Горалик).
«Это ж, б****, я не знаю, кем вообще надо быть… А вот и я тебе про то! Кто-то умный у них там, на самом верху, посчитал: хватит нам во всех шахтах регрессы платить — за артрит, за суставы, за вот это вот все» (Сергей Самсонов).
Значение данного выражения здесь такое же, как и в приведенных выше примерах: сперва ряд не (лице)приятных для говорящего субъекта явлений, потом в качестве итога — выплеск: «вот это вот все» («ну, вы поняли»). Кажется, смысл — пресловутый модус — окончательно утрясен… Но не тут-то было.
Потому что в стихах современных поэтов смысл нашего выражения все еще зыбок. Как никто другой «вот это вот все» любит Дмитрий Данилов.
Вот, скажем, финал одного из последних на сегодняшний день текстов «Человеческое проклятие»:
Непонятно
Как мог я
Человек, образ и подобие
Божие
Устроить себе
Такой кошмар
Как я мог
Сделать себе
Вот это вот все
Как я мог.
Тут наше выражение дано в полном соответствии с устоявшимся значением. Идем дальше. Можно зайти, например, в «Пятерочку»
И купить, например, бутылку виски
Или, как некоторые говорят
"Чего-нибудь вкусненького"
Какое дикое выражение
Чего-нибудь вкусненького
Прямо блевать хочется
Но — да, чего-нибудь вкусненького
Купить вот это вот все
("Окаянные дни")
В этом тексте среди перечисляемых предметов, о которых грезит лирический герой, есть «дикое выражение» и связанный с ним окрашенный в известные цвета глагол «блевать»; однако отношение к потенциальным покупкам амбивалентно. Потому что и виски, и «что-нибудь вкусненькое» — это все-таки то, что герою потребно и лакомо — несмотря на.
В следующем же примере «вот это вот все» охватывает и вовсе нейтральные материи:
Я услышал его песню
Хлеб да вода
И она вот как раз такая
Неуловимая
Непонятно, чем воздействующая
Про Реальность
И про Ее невозможность
И про какие-то
Простые вещи
И вообще, про вот это вот все
("Черный Лукич")
Простые вещи (хочется по-тарковски продолжить «таз, кувшин…»): «хлеб», «вода», «Реальность» (читай — Бог, потому и с заглавной буквы), и даже ее (Его) «невозможность» — отношение автора ко «всему этому» никак не назовешь пренебрежительным. Примеров подобного отношения, скорее окрашенного теплотой, нежели отрицанием, у Данилова хватает (найдите, навскидку, стихотворение «Мастер игры на балалайке»).
А вот пример не из Данилова: недавнее стихотворение тонкого и чуткого поэта Андрея Гришаева:
Ах, сладкий вкус ухи,
Литература,
Дыханье выпившего отца,
Искры огня,
Расслабленные нервы,
Вот это все.
("Лес был непробиваемо серьезен…")
Наше выражение тут слегка редуцировано (лишено второго «вот»), но это оно, то самое, правда, снова, как в случае Данилова, итожащее нечто теплое, родное, близкое автору до боли.
Выводы (пока) делать не буду. Язык продолжается.