Писать о том, что волнует твоих читателей в их повседневной жизни, — пожалуй, единственный шанс выбраться из пыльного чулана, в котором оказалась сегодня литература. Реальность — и это мое убеждение — всегда приходит к нам в оболочке социального. Социальное облучает писателя. Как всякий источник радиации, оно невидимо, неосязаемо, но икс-лучи, хочешь этого или нет, попадают на твою встроенную фотопластину — и изображение готово. В рентгеновском снимке красавицы нет ничего привлекательного, но зато он точнее и потому полезнее гламурного отпечатка.
Первый метод работы с социальным в литературе обозначим как «называние и перечисление».1
К нему прибегают и авторы «формульной» литературы (детективщики и фантасты, авторы любовных романов и т. п.), и так называемые «критические реалисты» (вспомним Романа Сенчина или Шамиля Идиатуллина в его «социальных» вещах вроде «Бывшей Ленина»). Они обращены к социальной эмпирике, их интересуют разнообразные варианты типов и/или особенностей современных социальных связей и феноменов. Именно от «формульных» авторов и «реалистов» (во всем остальном не схожих) мы получаем достойное описание предметного мира современности. Эти писатели понимают, чего хотят от социального мира — материала прежде всего.
У «формульных» авторов и «реалистов» при этом, разумеется, совершенно разные творческие задачи. Первые пытаются «зацепить» читателя узнаваемостью реалий, сделать, благодаря такой узнаваемости, более реальным и свой сугубо вымышленный универсум (неважно, в какое время и пространство он помещен, важно, чтобы читатель почувствовал там нечто знакомое). Вторые пытаются проблематизировать описываемое за счет демонстрации смысловых связей между социальными фактами. Так или иначе, по их книгам потомки смогут составить более-менее внятное представление о жизни в 2021 году. И это уже неплохо.
Второй метод — «заклинание социального», преобразование его в нечто мистически-метафорическое и в итоге «приручение» окружающего мира, нахождение способов сосуществования с ним. Тут вспомним таких разных авторов, как Алла Горбунова, Евгения Некрасова и Андрей Рубанов с его «Финистом» и «Человеком из красного дерева». Законы магические для таких авторов понятнее и как бы честнее, чем законы социальные. Как бы ни был кошмарен мир некрасовской «Несчастливой Москвы», он для автора приемлемее «голой реальности». Да и для читателей (особенно читательниц) как-то утешительно представлять присутствие за жесткой социальной оболочкой неких иных сущностей, не сводящихся к бесчеловечной социальной арифметике. Жить в мире непрямых значений и неявных метафизических связей между фактами для многих куда комфортнее, чем в мире неумолимо рациональном. Впрочем, некоторые ученые считают, что и само социальное — всего лишь метафора внешнего по отношению к человеку мира. «Заклинатели» с этим, полагаю, могли бы согласиться.
Третий метод перекодирования социального в художественное — «деконструкция социального». В любую эпоху есть авторы, которые социальное стремятся не просто зафиксировать, но препарировать, выстроить систему некоего более сложного, чем доступный эмпирически, порядка — чтобы опровергнуть, разрушить ее. Такие тексты идеологичны и бескомпромиссны. Часто это «плохая проза» (раздражающая публику), здесь правит бал не поэтика, но политика. Таким был ранний Владимир Сорокин с его без малого гениальной «Нормой». Сегодня это направление представлено так называемым Ф-письмом. Если мы сравним текст Оксаны Васякиной «Рана» и тексты, к примеру, Романа Сенчина, мы увидим существенную разницу в отношении к социальному: для Васякиной положение дел неприемлемо принципиально, социальный мир бесчеловечен. Для Сенчина этот мир — чаще плохой, но и хороший в чем-то — есть поле реализации человека, поле возможностей (в том числе и по его изменению). Для адептов Ф-письма все возможности, все компромиссы закрыты.
А в общем, все методы хороши по-своему, все матрицы жизнеспособны — ибо любое осмысленное творческое движение в сторону работы с социальным и плодотворно, и перспективно.
- »…Возможно называние вещей без дальнейших определений; вернее, в таких случаях дальнейшие определения представляются восприятию читателя. Другой способ — перечисление, когда от рядоположения вещей между ними возникают новые смысловые связи» (Л. Гинзбург «Литература в поисках реальности»).[↩]