Биографическая литература чем дальше, тем больше утверждается в статусе современного мейнстрима. Свидетельство тому – не только постоянный читательский интерес, но и премии, которые книги биографий стали раз от раза отбирать у собственно художественных произведений. Однако заметна, и не менее важна, здесь и другая тенденция: принцип создания повествования о реальном человеке начинает меняться. И диктуется это самим временем с его фасеточным взглядом на действительность, дробящуюся на эпизоды, за которыми все труднее увидеть «генеральную линию судьбы».
Еще в 1990 году Игорь Иртеньев написал такие строки: «Какое время было, блин! / Какие люди были, что ты! / О них не сложено былин, / Зато остались анекдоты». Нечто похожее почувствовал и Булат Окуджава. Его последней опубликованной при жизни прозой стали «Автобиографические анекдоты» – определение жанра, которое давно пора взять на заметку литературоведам и критикам.
История, сложенная из отдельных занимательных рассказов (анекдотов в собственном смысле слова), набирает популярность и начинает создавать заметную оппозицию традиционным академическим биографиям знаменитых людей. Принцип подобного построения повествования – в виде «устной биографии» – довольно давно практикуется на Западе, в основном в байопиках (да простится мне киноведческий термин), посвященных музыкальным группам, но далеко не только в них. Встречаются даже заходы жанра «устной биографии» на поля художественной литературы: «Рэнт: биография Бастера Кейси» Чака Паланика тому пример.
В русской традиции явление это пока менее заметно, но под влиянием той же переводной литературы постепенно набирает обороты. Авторы биографий пытаются выстроить некий коллаж из собранных ими историй, не перерабатывая их, а давая в виде прямой речи. Если в классической биографии сбор материала и его представление были двумя отдельными процессами, то теперь это не так. Мне, например, доводилось слышать мнение о биографии Бориса Рыжего, написанной Ильей Фаликовым для малой серии «ЖЗЛ», как о черновике: это просто вывод на поверхность повествования собранных во время подготовительной работы материалов. Тот неловкий момент, когда мы видим их не в списке источников, а в самом тексте.
Также можно вспомнить «глядящую в эту сторону» книгу «Венедикт Ерофеев: Посторонний»: «Мемуары, оставленные без отсылок, написаны или надиктованы специально по нашей просьбе». Не говоря уже об обширной литературе «вокруг Довлатова».
Похоже на то, что количество примеров «устных биографий» будет множиться и дальше. Коль скоро они проникли в «классическую» серию жизнеописаний знаменитостей и берут литературные награды, стоит задуматься над тем, какой оборот в конечном итоге эта тенденция примет для авторов, читателей и самих героев. Не приведет ли это в конце концов к тому, что Милан Кундера назвал «торжеством незначительности»? Если автор биографии откажется брать на себя функцию обобщения материала, то где уверенность в том, что это сделает за него читатель? Кажется, лишь редкий «соглядатай» сможет вычитать из набора газетных вырезок последовательную, наделенную общим смыслом историю (да и того легко признать ненадежным рассказчиком). А вот роль простого коллекционера вполне по силам многим – лишь бы хватило азарта и терпения. Но что делать с этим ворохом фактов дальше? Уповать на то, что потенциальный герой сам озаботится деланием собственной биографии? Или же ему поможет какая-то внешняя сила? Тут, конечно, вспоминается Анна Ахматова с ее: «Какую биографию делают нашему рыжему!» Да только в наш более или менее вегетарианский век вполне можно обвинить и героев, и «богов» в тунеядстве как раз по части «делания биографий».
Просто плыть по течению или против него – все одно: тонуть в информационном потоке. Есть подозрение, что именно сейчас как никогда нужны те, кто сможет держать тебя за шкирку (но вот они-то и рассеиваются чем дальше, тем больше). А значит, скоро придется прибегать к фокусу старого доброго барона Мюнхгаузена – тащить себя самого за волосы, чтобы взглянуть на что бы то ни было сверху, а не изнутри.
Есть тут и еще один принципиальный момент. Формат рассказа о знаменитом современнике через перечисление занимательных случаев (анекдотов) – это не продолжение традиции «Такой-то в воспоминаниях современников». От компиляции письменных источников под одной обложкой авторы «устных биографий» переходят к намеренному собиранию сообщений живых современников: говорение спровоцировано извне – биограф обращается к рассказчику, а не сам рассказчик чувствует внутреннюю необходимость взяться за перо. Журналистский подход игры во мнения – налицо. Такая книга легко может превратиться в ток-шоу, где собранные в одной студии (под одной обложкой) люди обсуждают напоказ главного героя, его «личную историю».
Это определяет и временной водораздел. Академические биографии, что очевидно, тяготеют к описанию жизни проверенных временем классиков, «устные» – к недавнему прошлому, а то и настоящему (свидетели судьбы героя книги должны быть сами еще живы, чтобы что-то о нем сказать). Но сказанное не обязательно обладает авторитетностью, а главное – затрагивает лишь бытовую составляющую («жизни мышью беготню»), не поднимаясь до находящегося над всем этим смысла («Я понять тебя хочу, / Смысла я в тебе ищу…»), который становится доступным лишь на следующем уровне – уровне обобщения.
Вот и получается, что современный Гомер – это коллективный сказитель. Содержание его высказывания – полифония анекдотов, каждый из которых одновременно привязан к говорящему и слит в общую реку, названную именем описываемого героя. То самое фасеточное зрение. Общая линия если и намечена – то лишь пунктиром. Нам ведь сложно судить о ней, раз история закончилась только что, время еще не успело расставить все по своим местам. Здесь должны следовать и другие на первый взгляд разумные вещи, которые стоит сказать в оправдание отказа от концептуального взгляда на биографию героя.
Но только ли в этом дело? Неужели мешает лишь короткий поводок времени? Или проблема все-таки в расфокусировке нашего собственного взгляда, и течение времени (отдаление от описываемых событий по его оси) нам тут не помощник?
Анекдоты – один, другой, третий – можно припомнить, пожалуй, про каждого. «Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле» (Иван Бунин). И рассказать их тоже может кто угодно – в отличие от связного «концептуального говорения».
А значит – вопрос тут не в том, о ком по прошествии времени сложат былины, а в том – сложат ли их вообще. И еще: чем это обернется для нашего понимания того, что мы привыкли называть судьбой, меряя этим понятием и собственные жизни.