Об идеальном общественном строе человек грезил со времен «Государства» Платона. И только в начале ХХ века, с развитием индустриального капитализма, расцветом тейлоризма и фордизма, опытом мировой войны, приходом масс в политику и провозглашением первого советского государства, люди с ужасом осознали, что прогресс может привести не к освобождению, а порабощению. Новые технические средства позволили государству и капиталу проникнуть во все сферы человеческой жизни, включая интимную. Сексуальные отношения перестали быть личным делом, политика пришла в постель и прочно там обосновалась.
Авторы антиутопий не могли обойти стороной этот аспект. В «Мы» Замятин, родоначальник жанра, отношениям между полами уделил не меньше внимания, чем политическому устройству общества будущего. Секс в Едином Государстве контролировался, но не ограничивался. Напротив, провозглашенный «Lex sexualis» гарантировал это право каждому. Нужно было лишь пройти обследование в Сексуальном бюро, в котором человеку определяли содержание половых гормонов в крови и вырабатывали соответствующий Табель сексуальных дней. После этого оставалось получить талонную книжку, взять шторы в специальной конторе и воспользоваться своим законным правом. Половой акт, таким образом, стал такой же функцией организма, как сон, физический труд, прием пищи, дефекация и прочее.
Важно помнить, что «Мы» написан в 1920 году в Советской России – государстве, в котором равенство полов было гарантировано законом. Произошла настоящая сексуальная революция, последствия которой можно увидеть и в литературе того времени. Но эмансипация женщин происходила не только у нас. Первая мировая война выкосила огромное количество трудоспособных мужчин, и на освободившиеся рабочие места пришли женщины. Вслед за правом на труд они постепенно получили и право голоса. Поэтому нет ничего удивительного, что в антиутопиях этого времени сексуальные отношения окончательно избавились от патриархальных и репрессивных элементов.
Своего предела эта тенденция достигает, пожалуй, в романе Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Государство в нем не просто занимается человеководством, а непосредственно создает людей в пробирках, разделяя их на классы по биологическим критериям. Секс же утрачивает репродуктивную функцию и, наряду с наркотиком сома, наполняет смыслом мир тотального гедонизма. Любовь, так же как и у Замятина, побеждена – «каждый принадлежит каждому».
В антиутопиях первой половины ХХ века проскальзывала идея, которую впоследствии сформулировал Фуко в концепции биополитики. Согласно Фуко, сексуальность не была запрещена или подавлена современными формами власти, а стала объектом процесса производства и стимулирования, результатом усилий по контролю народонаселения1. Секс не осуждали, им управляли.
Но после Второй мировой войны антиутопии вдруг утрачивают райскую беззаботность. В «1984» Оруэлла общество зиждется на агрессии. Репрессивная политика Большого Брата направлена на то, чтобы люди находились в постоянной сексуальной фрустрации. Расчет здесь простой – гораздо легче управлять человеком озлобленным, а не счастливым. Нужно всего лишь вовремя обновлять образ врага, чтобы агрессия направлялась куда следует.
Такому повороту есть объяснение. Сексуальная революция в России привела к неожиданным эксцессам в виде повального распространения венерических заболеваний, а в конечном итоге стала несовместимой со сталинской политикой. Да и западные страны не смогли достичь равноправия полов. Право на труд для женщин привело не столько к их экономической самостоятельности, сколько к двойному закабалению: дома и на рабочем месте. Кроме того, к этому времени тоталитарные системы предстали перед людьми уже в полный рост, и реальность оказалась хуже любых прогнозов.
Не менее репрессивным выглядит общественный строй в «Рассказе служанки» Маргарет Этвуд. В романе канадской писательницы сексуальные отношения находятся под строгим контролем властей Республики Гилеад – фантастической версии Новой Англии. После ядерного катаклизма большая часть населения потеряла фертильность, и потомством обзаводятся при помощи специальной касты суррогатных матерей – служанок. Все женщины (не только служанки) лишены гражданских прав и по закону не могут даже учиться читать. Сексуальность людей настолько подавлена, что удовлетворить свои желания можно только в борделе, да и то исключительно представителям высшей касты.
Подобный взгляд на будущее становится понятен, если вспомнить, что роман был написан в 1985 году – в разгар неоконсервативной волны на Западе. В США у власти был Рональд Рейган – герой боевиков и пламенный традиционалист. В своей политике он опирался на правых христиан и продвигал поправку к конституции, запрещающей аборты. Канада тоже не осталась в стороне от этих процессов. В 1984 году к власти пришел консерватор Брайан Малруни, который едва не провел законопроект о полном запрете абортов в стране. Неоконсерватизм показал, что для государства не существует незыблемых прав человека, а возврат в прошлое всегда возможен. Оттого и антиутопии приобретают ретрофутуристский оттенок.
Вторая половина ХХ века прошла под знаменем Фрейда, который показал, что его рано списывать со счетов. Еще в 1908 году отец психоанализа изложил2 концепцию подавления сексуальности как защитного механизма, благодаря которому человек может регулировать отношения с другими людьми. Вся психоаналитическая теория основана на этом принципе: формирование индивидуального субъекта возможно только через подавление извращенных и инфантильных желаний и включение субъекта в символический порядок3. Согласно этой теории, наша цивилизация основана на подавлении сексуальности и других инстинктов.
Но что нам Фрейд, Фуко и отжившие свой век писатели? Ведь мы уже в XXI веке – в мире победившего неолиберализма, в котором третья волна феминизма превратилась в глобальное цунами, интернет сделал сексуальное просвещение доступным каждому, а дейтинговые приложения дали возможность подбирать себе партнера по дороге с работы домой. Теперь-то уж точно никто не посмеет регулировать, а уже тем более подавлять нашу сексуальность?
Обратимся к современной литературе. Для начала – к американской как к законодателю мод в массовой культуре. Антиутопии там давно стали мейнстримом, заняв место «Сумеречной саги» на книжной полке подростка в разгаре полового созревания. «Голодные игры», «Дивергент», «Бегущий в лабиринте» все как один повествуют о девушках и юношах, бросивших вызов злому тоталитарному государству. Помимо сюжета, написанного как под копирку, эти книги объединяет полное безразличие их авторов к строю общества будущего и его идейному содержанию.
В «Голодных играх» колонии («дистрикты»), в которых живут полторы калеки, процветают нищета и голод и применяется исключительно ручной труд, каким-то неведомым образом снабжают всеми необходимыми ресурсами правящий класс, живущий в техноутопии. Стоит ли говорить, что проблема демографии раскрыта примерно на том же уровне. Женщины в таком обществе, подобно главной героине, не будут гореть желанием рожать потомство, которое потом пойдет на убой в битвах на выживание. Но откуда тогда брать рабочую силу?
В «Голодных играх» и подобных книгах вся «антиутопичность» сводится к созданию нужного фона. А на нем разворачивается все та же сумеречная драма о девушке, которая никак не может определиться с выбором парня. Государство в них репрессивно в той же степени, в которой репрессивна мама, заставляющая ребенка делать уроки.
Может быть, у жанра дела идут лучше в нашей стране? Для примера возьмем две актуальные работы: рассказ Александра Пелевина «Планета Жирных Котов» и сборник «Ибупрофен» Булата Ханова.
В рассказе Пелевина на Земле установили диктатуру Жирные Коты – пришельцы из космоса. Новые власти обязали всех жителей планеты носить смешные шапочки и издали закон, запрещающий быть похожим на Стравинского. Конечно, это абсурдистский рассказ, в котором нет ни намека на серьезность. Но нет в нем и сатиры или иронии – только травоядная, беззубая шутка ради шутки. Хорошо, что автор сохраняет чувство юмора в наше непростое время, но хочется повторить ему слова, которые каждый из нас слышал в школе от учительницы: «Ты над чем там смеешься? Расскажи, мы тоже все посмеемся».
Рассказы Ханова не заявлены прямо как антиутопичные, но все действие происходит в недалеком и мрачном будущем, поэтому под нашу категорию подпадают. Сразу нужно отметить, что как раз футуризм сборника вызывает самые большие вопросы. Время действия никак не влияет на происходящие события. Конечно, автор иногда упоминает беспилотные такси или тот факт, что министром культуры стал Юрий Дудь. (Последняя находка, кстати, показалась Ханову настолько удачной, что он упомянул это обстоятельство трижды.) Однако с тем же успехом в его мире могли бы ползать подземные такси, а министром культуры стать Владимир Соловьев. Это ничего бы не изменило.
Ханов затрагивает тему человеческой сексуальности, но скорее делится при этом личными переживаниями, а не прогнозами на будущее. Так, в рассказе «Сын мой» отец-психолог проводит над своим чадом эксперимент. Он рассказывает о прелестях гомосексуализма пареньку, который в свои шестнадцать лет куда больше интересуется роботами, чем любовными утехами. Эксперимент не удается закончить – раскрасневшийся сын убегает в свою комнату. Помнится, что главный герой автобиографического романа Ханова «Непостоянные величины» признавался в своей асексуальности. Каждый половой акт с любимой девушкой был для него мучением. Значит ли это, что в будущем все станут такими? Остается только догадываться…
Все эти примеры были подобраны не просто для того, чтобы побрюзжать об измельчании жанра, которое, безусловно, имеет место. Безыдейность современной антиутопии вовсе не означает отсутствие проблем в настоящем. Наступило будущее, которое никто не смог предсказать. Нам досталось все самое худшее от репрессивной теории Фрейда и биополитики Фуко. Сексуальная свобода на словах вылилась в сексуальное подавление на деле. Лживая толерантность оказалась идеальным инструментом для превращения людей в вечно неудовлетворенных невротиков. Человек принес в жертву свою личность, но во имя чего?
Необязательно знать выход, чтобы предупредить читателя об угрозе. Нужно лишь иметь представление об альтернативе – то, что мы окончательно утратили во всеобъемлющем неолиберальном порядке. Поэтому под видом антиутопии мы получаем либо яркую обертку, либо бесцельное паясничанье, либо чью-то непроработанную детскую травму.
А выход все-таки есть. Если настоящее потеряно, остается следовать завету Чехова – работать, имея в виду только будущее.
- Foucault M. The History of Sexuality. An Introduction, Vol. 1. New York. Random House, 1978.[↩]
- Фрейд З. «Культурная» сексуальная мораль и современная нервозность // Психоаналитический вестник. 2001. № 9.[↩]
- Fink B. The Lacanian Subject: Between Language and Jouissance, Princeton. Princeton UP, 1995.[↩]