Роман Сенчин медленно и методично наползает на современную критику. Упрекает критиков в тщедушности, малой питательной ценности и заглатывает их то поодиночке (А. Кузьменков), то пачками (двадцатилетние начала нулевых). Чего же он хочет? Оказывается, критику идеологическую вместо эстетической.
Но разве не идеологическая критика, которую начали Добролюбов, Чернышевский, Писарев, продолжили Плеханов и Луначарский, привела в итоге к соцреализму и утрате свободы интерпретации? Хотим повторения? Тезисы Сенчина во многом совпадают с теми:
Сенчин: «не расширенные разборы, а статьи, где тот или иной роман является поводом, точкой отталкивания. Отталкивания не в океан мировой всемирной литературы, а в реальную жизнь«. Чернышевский: цель искусства — «общеинтересное в жизни», «приговор о явлениях ее».
Сенчин: «Представители эстетической критики будут бесконечно ходить по кругу, изобретать велосипед <…> бесконечно спорить о том, как оценивать круглый стол овальной формы». Писарев: «Говорить об эстетике стоит только для того, чтобы радикально уничтожить ее и навсегда отрезвить тех людей, которых морочит философствующее и тунеядствующее филистерство«.
Если же Сенчин говорит «не о государственной идеологии, а об индивидуальной», делая камертоном критического высказывания личную мировоззренческую систему («какие-то произведения кажутся человеку совершенно пустыми, какие-то спорят с ним, какие-то могут разрушить или изменить его систему. И ему необходимо сообщить об этом миру»), то незачем среди бела дня с фонарем бегать. Instagram и Telegram полны книжных блогеров, «хватающихся за ручку» после каждой книги, чтобы сообщить об этом миру. Вот только термин «идеологическая критика» им никак не подходит.
Далее Сенчин переходит к критике «эстетической», представители которой «оценивают книги с точки зрения грамотности, оригинальности, зачастую сравнивают с уже известными (им, по крайней мере) образцами», употребляют «разные филологические словечки… чтобы позабавить публику и блеснуть креативностью, эрудицией». Но это критика не эстетическая, а дегустационная, пафос которой, как и пафос работы сомелье, в создании антуража. Подставим вместо «вина» «книги»: «Сладкие вина традиционно популярны в нашей стране, поэтому мы предлагаем самые лучшие купажированные и моносортовые вина в этой категории. Яркие, ароматные, гастрономичные, дружелюбные, понятные широкому кругу потребителей». У сомелье тоже много магнетизирующих «словечек»: «с древесным тоном, богатое, пряное, хрустящее», «чернильное», «со штрихом». Изысканно, волнующе, непонятно. И так же мало относится к действию алкоголя, как дегустационная критика — к содержанию книги. Сложно устоять, если «Петровы в гриппе» и выдохшийся Пелевин рекламируются как «свежий, цветочный аромат с нотами лесного ореха, красных ягод и белых цветов с цитрусовыми, сливочными и ореховыми оттенками», подавать «с морепродуктами, устрицами, брускеттами и канапе с сыром». Дегустационные критики далеки от бодлеровского «enivrez-vous… de vin, de poésie, ou de vertu«, но восхитительно работают с настроением.
Есть и спившиеся сомелье: критики, смытые потоком отечественной словесности. Бедняги бултыхаются в литпроцессе с воплями: суслосос, мезгажуй, недовыбродок, мерло чилийское. Им кажется, они соединили бодлеровское «il faut être toujours ivre» с хлебниковским «о, засмейтесь усмеяльно!», но со стороны видно иное, конфузное: употребляют бессистемно, берут количеством, а не качеством, под видом анализа гонят шаржи, банальщину («молодое вино кислит») и стада квазиблох.
Но ни ловля блох после передоза отечественной словесностью, ни дебаты о круглом столе овальной формы не имеют отношения к эстетической критике и не обладают тем, что делает критику настоящей.
Первое — чувства. Еще Кант говорил: «суждение называется эстетическим именно потому, что определяющее основание его есть не понятие, а чувство (внутреннее чувство) гармонии в игре душевных сил»iИ. Кант. Критика способности суждения. М.: Искусство, 1994.. Второе — анализ структуры, разговор о том, как произведение сделано: «комментарий должен быть направлен на то, чтобы произведение стало для нас более, а не менее реальным. Функция критики — показать, что делает его таким, каково оно есть».iС. Зонтаг. Против интерпретации и другие эссе. – М.: Ад Маргинем Пресс, 2014. С. 24.
У «эстетической критики» есть адрес: труды Дружинина и Анненкова, продолжающие «органическую критику» Ап. Григорьева, который ориентировался на «философию целостного человека» Ф. Шлегеля. Для Шлегеля критика — способ завершения произведения: «критика сравнивает произведение с его собственным идеалом».iФ. Шлегель. Эстетика. Философия. Критика. В 2 тт. М.: Искусство, 1983. Т. 1. С. 17. Григорьев считал произведение — целостным организмом, а критическим суждением чувство, «вымучившееся до формулы»iАп. Григорьев. Цит. по: С. Вайман, «К сердцу сердцем…» (Об «органической критике» Аполлона Григорьева) // Вопросы литературы. 1988. № 2. С. 150-181., Дружинин и Анненков расширили понимание целостности и органичности до связи литературы, общества и изучения отношений, возникающих между ними. Продолжая в том же ключе, Вл. Соловьев утверждал, что «эстетически прекрасное должно вести к реальному улучшению действительности»,iВ. Соловьев. Красота в природе // В. Соловьев. Красота как преображающая сила. М.: Рипол Классик, 2017. С. 11. но утилитарными методами этого не достичь: «вещественное бытие может быть введено в нравственный порядок только чрез свое просветление, одухотворение, т. е. только в форме красоты». Красота для Вл. Соловьева — понятие определимое. Это структура, части которой достигают «наибольшей самостоятельности при наибольшем единстве целого. Критерий эстетического достоинства есть наиболее законченное и многостороннее воплощение этого в материале».iТам же. С. 19.
Как в человеческом организме каждый орган выполняет свою функцию, но при этом в единстве целого, так и в литературном произведении. Эстетическая критика и рассматривает произведение как организм, на разных уровнях (образ мира, композиция, язык) воплощающий личность автора и еще нечто большее. Так иконы, не сводимые к крашеной доске и портретному изображению, воплощают дух святого и еще нечто большее, но, чтобы это осознавать, нужно знание религиозного контекста, символики цвета и композиции. Эстетическая критика показывает, как — органически — идея проявляет себя в материале, как пронизывает и одухотворяет его; она исследует взаимодействие материала и озаряющей его идеи, их целостность, воплощенную в художественной форме.
Такая критика сегодня — это Артем Скворцов и молодой обозреватель «Года Литературы» Андрей Мягков. Сергей Оробий и Михаил Хлебников. Елена Зейферт и Сергей Баталов. Так пишет Юлия Подлубнова о поэзии Екатерины Симоновой, Елена Погорелая о Маше Рупасовой, Ольга Девш о Елене Лапшиной. У Лизы Новиковой и Екатерины Федорчук, о чем бы ни писали, получается эстетическая критика. И скольких я еще не назвала.