Журнал, посвященный литературе

Два основных вопроса ставит перед нами социологическое исследование – о профиле журнала и его программе.

Сразу отвечу: по моим представлениям, для такого журнала, как «Вопросы литературы», это одно и то же – профиль журнала и должен служить его программой. В особенности если учесть, что такой журнал у нас пока что один.

Журнал специальный – этим, казалось бы, сказано все, однако не означает, будто журнал предназначен лишь для узкого круга, исключительно специалистам, ведь изложение любого вопроса может быть вполне популярным. Важно, чтобы на страницах такого журнала (в отличие от других журналов) всякий вопрос рассматривался в свете научных – новейших, наиболее основательных и полных – сведений. Автору журнала «Вопросы литературы»должно быть известно все, что вообще на нынешний день по какой-то проблеме известно, или известно уж по крайней мере больше, чем другим авторам, которые, пользуясь тем же «как известно», преподносят нам известное в пределах представлений расхожих – приблизительных и неполных. Автор «Вопросов литературы»должен стоять на почве фактов, доступных науке, в отличие от авторов, пользующихся полумифами, – вот, вместе с профилем, и вся программа.

Мифология нашего времени очень мощна по ряду причин. Это, во-первых, реакция на мифологию иную, предшествующую. Наскоро, в порыве энтузиазма, созданы новые мифы взамен старых: «где стол был яств, там гроб стоит»– «ура»обратилось в «увы». Как на месте величайшего и мудрейшего оказался ничтожный злодей, так тот же реактивный принцип распространяется на все сферы и уровни: замалчивали или поносили такого-то писателя – превозносят до небес и, самое основное, ничего иного и знать не хотят¹.

Вторая причина, питающая мифологию, – это по-прежнему сохраняющаяся труднодоступность сведений. Я имею в виду даже не архивные хранилища и не подвалы КГБ. Поистине известное и то не приведено в систему. Где узнать, что называется, всю правду о том или ином писателе, если у нас нет надежной и подробной биографии ни одного классика?

Речь идет о так называемых «дефинитивных», документально выверенных, на сегодня исчерпывающих по составу сведений, жизнеописаниях. Вот передо мной только что вышедшая в США и присланная нам на рецензию биография Уильяма Фолкнера в две тысячи страниц; в ней содержится буквально все, что только известно о Фолкнере, и это уже вторая работа такого рода все о том же авторе, скончавшемся менее тридцати лет тому назад, – а у нас еще и первой не появилось даже о Пушкине. В свое время Бернард Шоу, ставший еще при жизни объектом столь же полного обследования, пошутил, сравнив подобную биографию с адресно-телефонной книгой. Это действительно что-то вроде справочника, если учесть к тому же, что биография снабжена подробнейшими указателями, по которым, словно по телефонной книге, можно тут же обнаружить каждый факт. Допустим, с точки зрения концептуальной это не очень глубоко, не бог весть что, но углубляйте сколько вам угодно, однако отправляясь от фактов и документов, а не от полулегенд. Например, летал в первую мировую войну Фолкнер, создавший о себе как летчике целую сагу, включая крушение и ранение? Читаем: нет, не летал. А мы до сих пор не проверили, летел-таки Пушкин с шашкой наголо в рядах русских войск или не летел, если учесть, что в сведениях об этом красочном эпизоде на турецкой границе (от которого, право, было бы трудно отказаться) есть противоречия в датах.

Специалист тем и отличается от дилетанта, что ему не только известно, летал или не летал, летел или не летел, но ему известно, насколько все это достоверно, потому что специалист не из вторых рук получает сведения, а идет от первоисточников. Правда, некоторые литературоведы утверждают, будто им биографические сведения о писателе и не нужны, они-де занимаются только его творчеством. Но забвение биографии означает лишь, что с недопустимой для специалиста прихотливостью и нерадивостью литературовед не хочет знать больше того, что узнал некогда, и все равно он опирается на биографические факты, только на неполные## Существовало в американском литературоведении влиятельное направление – «новая критика», сторонники его утверждали, что они занимаются «пристальным чтением»текста, отвлекаясь от исторического контекста. Показано и доказано, что они отвлекались от одних внешних фактов, принимая в расчет другие:

1. Существует, конечно, не только односторонний подход к переоценке прошлого, однако это единичные и непопулярные попытки в самом деле разобраться в прошлом. И это говорит о том, что в ближайшем будущем, через одно-два поколения, потребуется очередной переворот во всех представлениях. Пришедшие нам на смену просто вынуждены будут откачнуться в противоположную сторону из-за переоценочных крайностей, допускаемых сегодня. Причем нынешняя переоценка может подвергнуться, мне кажется, еще более жесткой критике, чем догматизм прошлого. Это страшное дело, если представить себе, как – с фактами в руках – будут бить нынешних фальсификаторов. Если раньше искажали и умалчивали из страха, то теперь – кому как удобно или угодно. Если раньше знать было нельзя, то теперь не хотят знать. За это, я думаю, в будущем кое-кому и достанется.[↩]