Из архива Казиса Боруты (1905–1965). Публикация В. Кубилюса

Командно-административные методы, бывшие одним из важнейших инструментов управления искусством, ныне официально осуждаются как отклонение от ленинских принципов руководства культурой. История, не терпящая «белых пятен», требует выявления тех драматических ситуаций и их последствий, которые были вызваны насильственным перенесением сталинских методов руководства в художественную жизнь Литвы. Всемогущие учреждения решали тогда судьбу не только произведений, но и самих художников.

1 – 2 октября 1946 года, когда на общем собрании писателей Литвы обсуждалось постановление ЦК партии о журналах «Звезда»и «Ленинград»и в пух и в прах разносились произведения Э. Межелайтиса, П. Вайчюнаса, А. Мишкиниса, Ю. Паукштялиса, а Б. Сруога и Э. Матузявичюс произносили покаянные речи, Казис Борута – автор «Мельницы Балтарагиса»– сидел в Лукишкской тюрьме. Только из газет, приносимых рабочими на стройку Дома ученых, он узнавал о том, что творилось в те дни в зале Министерства просвещения.

Как могло случиться, что Казис Борута, известный как борец против авторитарного сметоновского режима, организатор акций оппозиции, осужденный в 1933 году на пять лет за намерение «с помощью вооруженного восстания свергнуть существующую в Литве власть», снова очутился в тюрьме – на этот раз в советской?

Первой оригинальной книгой прозы, выпущенной в 1945 году в Советской Литве, был роман К. Боруты «Мельница Балтарагиса»– произведение удивительной поэтической красоты о вечной борьбе добра со злом, о сказке любви и щемящей тревоге: что же с нами будет? На 1-м съезде советских писателей Литвы, созванном осенью 1945 года, «Мельница Балтарагиса»снискала высокую оценку. В отчетном докладе К. Корсакаса говорилось: «Этой очень поэтичной книгой К. Борута открывает новый значительный этап своего творчества, отмеченный перенесением мотивов и форм фольклора в беллетристику. Словно продолжая работу, начатую в свое время В. Креве, К. Борута в «Мельнице Балтарагиса»вызывает к новой жизни народные предания и легенды о человеке и черте, о борьбе добра и зла, о жизни и любви».

Однако через месяц появилась первая рецензия в партийно-правительственном органе – газете «Тиеса». Редактор газеты Г. Зиманас не оставил от книги камня на камне: «Борута избрал фольклор, фольклорное творчество не потому, что хотел с его помощью изобразить народную борьбу. Он не искал в фольклоре тех элементов, которые воодушевили бы народ на сегодняшнюю борьбу. Представляется, что с помощью фольклора писатель хотел остаться в стороне от сегодняшней действительности и ее битв, которые его, видимо, не вдохновляют и не волнуют. Поэтому совершенно ясно, что, не поняв этих битв в современности, он не мог понять их и в прошлом. Не видя народной борьбы в сегодняшнем дне, он не сумел найти ее и в фольклоре»(«Тиеса», 25 апреля 1945 года).

К. Борута стоял в растерянности между авторитетной похвалой и авторитетной руганью, не зная, что делать дальше. Он и впрямь переживал период шатаний, бросаемый историческими переменами от массовых расстрелов гитлеровцами евреев в Панеряй к кровавой классовой резне в родной деревне, от рискованного спора с господствующим режимом Сметоны к позиции одобрения советских порядков.

Радостно расцелованный вернувшимися из эвакуации друзьями, Борута с жаром окунулся в литературно-общественную жизнь, из которой выпал на три года, с риском для жизни пряча в своей квартире беглецов из гетто. Вместе с К. Корсакасом, Ю. Балтушисом, Э. Межелайтисом, Т. Тильвитисом, В. Миколайтисом-Путинасом он участвует в первых литературных вечерах в освобожденном Вильнюсе. Выступая на писательских собраниях, он говорит о том, что испытал народ в годы оккупации и что надо делать дальше. Он входит в правление Союза писателей, утвержденное в конце 1944 года Советом народных комиссаров Литовской ССР. В этом правлении – много сотрудников «Третьего фронта», журнала левой оппозиции, одним из организаторов которого Борута был в 1930 – 1931 годах.

Разгром «Мельницы Балтарагиса»охладил его энтузиазм. И уж совсем выбил из равновесия арест старика отца в Кулокай. В гневе он примчался в Мариямполе: «Дайте автомат – ухожу в лес». Выросший на идеях утопического социализма, Борута ужасался репрессиям, с которыми Советская власть подступила к крестьянству, стремясь согнать народ в колхозы и пресечь вооруженное сопротивление. На площади городка Пренай, по дороге в Друскининкай, вместе с Б. Сруогой он видел трупы «лесных братьев», брошенные по распоряжению М. Суслова на всеобщее устрашение («Такого ужаса я не испытывал даже в гитлеровском лагере Штутгоф», – сказал тогда Б. Сруога). На литераторских собраниях, стуча кулаком по столу, К. Борута громко полемизировал с политикой «ликвидации кулаков», насмехался над стихами, воспевавшими «вождя и учителя», а своих друзей в глаза называл приспособленцами.

К. Борута всегда категоричен: или – или. Каждую истину он рубит сплеча, не оставляя никаких исключений и недомолвок. Его принципы ясны и тверды. Если хочешь написать настоящую книгу – не продавайся за медный грош. Не меняй шкуру. Не виляй хвостом при виде кнута или пряника. Не стремись к спокойной и сытой жизни. Лишь тогда будешь достоин писательского призвания, когда о тебе скажут: «Он не хотел быть и не был только писателем. Он был прежде всего человеком». Надо выплавить из своей жизни и творчества нечто большее, чем красивый литературный факт, – прочную позицию человечности, которая светила бы путеводной звездой (такими были А. Герцен, Р. Роллан, В. Кудирка), излучая моральную и эмоциональную силу, изменяющую мир. К. Боруте виделась фигура поэта-пророка, поэта-мученика и с самой юности хотелось идти по ее кровавым следам. «Поэт – настоящая личность всегда: и пророк, и лирик», – говорил он. Тебя будут бить палками, забрасывать камнями и распнут на краю бездны, а ты должен «всем в глаза говорить правду». Слово поэта – пылающий знак в мире насилия, несправедливости и лжи. Книгами своих стихов и прозы (две из них были запрещены в предвоенной Литве) К. Борута впечатляюще выразил моральную и эстетическую позицию антиконформизма в литовской литературе, позицию, которая так характерна была для европейского искусства того периода, когда, с одной стороны, светили социалистические преобразования, а с другой – показывали свой хищный оскал фашистские диктатуры.

Такими установками писателя, его вечной непримиримостью оппозиционера решило воспользоваться подполье, сопротивлявшееся советизации края. Однажды на квартиру Боруты, недалеко от костела св. Петра и Павла в Вильнюсе, пришла хорошая знакомая, поэтесса из Шяуляя, Она Лукаускайте, растерянная, истерически рыдающая: надо спасать Литву! Она принесла «Воззвание к народам мира»– протест против массовых депортаций из Литвы (до смерти Сталина было вывезено без суда или осуждено около 300 тысяч литовцев), под которым должны были подписаться все деятели искусства, недовольные советскими порядками. К. Борута посмеялся над наивностью текста, но категорически отказался что-либо исправлять. 20 ноября 1946 года Вильнюсский военный трибунал приговорил Боруту к пяти годам лишения свободы за «знание и недонесение». Благодаря усилиям Ю. Палецкиса, в то время Председателя Президиума Верховного Совета ЛССР, писатель не был вывезен из Литвы. 17 марта 1949 года его выпустили из тюрьмы Расу по амнистии Президиума Верховного Совета СССР, которую помог выхлопотать А. Венцлова, депутат Верховного Совета.

Летом 1949 года К. Борута поехал в Пренайский район писать актуальный очерк о созданном там колхозе. Однако номер журнала «Пяргале», где был помещен очерк «Восставшие равнины», пришлось перепечатывать заново: писателю, вернувшемуся из тюрьмы, не было возвращено право публиковать что-либо под своим именем. В 1951 году вышел вторым изданием роман А. Толстого «Петр I», однако без имени переводчика на титульном листе. Все переводы, выполненные К. Борутой, выходили тогда за подписями друзей и близких (песни подписывала Б. Гринцявичюте, переводы прозы – Ю. Балтушис, К. Лукша). Лишь в 1957 году К. Боруте были возвращены права члена Союза писателей.

1 – 2 февраля 1957 года в Вильнюсе, в зале Государственной филармонии, проходил пленум Союза писателей Литвы, на котором А. Венцлова сделал доклад «XX съезд КПСС и задачи нашей литературы», осветивший негативные явления, порожденные культом личности Сталина. Наряду с А. Венуолисом, В. Миколайтисом-Путинасом, Э. Межелайтисом, Ю. Марцинкявичюсом в прениях участвовал и К. Борута. Он заносил на бумагу заметки и целые фрагменты, готовя речь – гневное обвинение репрессиям, страху, недоверию, официальной лжи. Продиктованные недавно испытанными лишениями, оскорбленной верой в социалистическую справедливость и прогресс, формулировки были весьма категоричными, порой односторонними (враждебность по отношению к писателям, вернувшимся из эвакуации, обвинения руководителей Союза писателей в послевоенных репрессиях). Лидер бунтарского авангардизма, вытесненный на периферию литературной жизни, ожесточенно спорил с официальными классиками литовской советской литературы, – он чувствовал себя их наставником и учителем, а между тем кое-кто из них, выполняя соответствующие обязанности, не постеснялся подписаться под отрицательной характеристикой, приложенной к обвинительному заключению по делу своего вчерашнего товарища.

Эмоциональные, афористичные, саркастичные размышления К. Боруты, записанные в специальной тетради и на отдельных листках, местами датированные, местами нет, отражают неожиданный аспект послевоенной ситуации в литовской советской литературе. Оказывается, в ней был не только единогласный энтузиазм и вера в победу социализма, но и болезненные сомнения, внутреннее сопротивление, так же как и в лучшей части русской советской литературы (произведения А. Платонова, М. Булгакова, А. Ахматовой, Б. Пастернака, В. Гроссмана…). Из архивных публикаций (Б. Сруоги, К. Боруты) послевоенная история литовской литературы встает как исполненная драматизма история переориентации тех писателей, которые были вынуждены круто менять свое мышление и творческие принципы.

Оригиналы публикуемых здесь текстов хранятся в личных архивах Э. Борутене и Э. Борутайте-Макарюнене, а также в рукописном отделе Института литовского языка и литературы АН Литовской ССР (ф. 60, оп. 207, 900, 902). Последние два фрагмента («Политика и ее деятели…», «После всех битв…») готовились для речи на 60-летнем юбилее писателя, но не были в нее включены (К. Борута, Сочинения (на литовском языке), т. 10, Вильнюс, 1976, с. 22 – 26).

РЕЧЬ НА ПЛЕНУМЕ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ ЛССР

Решения XX съезда сказываются во всех областях советской жизни, обозначив новую веху в строительстве коммунизма, открывая новые творческие горизонты и для советской литературы.

Из доклада товарища Венцловы, доклада широкого и глубокого, я бы сказал – доклада настоящего хозяина, мы увидели, какого оживления и подъема дождалась и наша литовская литература. И впрямь большая вспахана полоса за сравнительно короткое время.

Нас всех обрадовало то, что, исправив ошибки и избавившись от проклятого культа личности, мы и в литературном творчестве освободились от всяческих тормозов – шаблонности, догматизма, от этой странной так называемой теории бесконфликтности, от лакировки действительности и прочих зол, извращавших принципы социалистического реализма и заводивших художественное творчество в тупик.

Социалистический реализм был и останется направляющей силой советской литературы, – иначе и быть не может в социалистическом обществе, – и только отказавшись от всяческих извращений и схематизма, станет – и уже стал – самым действенным методом в создании советской литературы. У нас, увы, чаще, чем в других советских литературах, случались отклонения, суженное, упрощенное понимание метода соцреализма. Вредил нам, конечно, и вульгаризаторский взгляд на свою историю и на все культурное наследие. Но и от этого мы в конце концов избавились.

Партия и правительство всегда учили нас писать правду жизни в ее диалектическом движении. А мы порой, вместо того чтобы искать эту правду в нашей собственной жизни, слепо следовали чужим примерам, с натяжкой применяя их к жизни своего края. И выходило так: писатель пишет, а читатель в его писании не узнает своей жизни, сердится, а то и смеется… Беда эта, мне кажется, происходила оттого, что мы не умели действительно по-марксистски, по-ленински посмотреть на развитие собственной жизни и диалектически найти правду в этом развитии. А это и есть писательский долг – искать эту правду, находить ее и отображать. Творчество было и будет поиском и раскрытием правды. Где нет этого – нет творчества, а есть ложь, штамп, схема, вещи никому не нужные, а иногда и вредные.

Я возвращаюсь в нашу литературу заново, с самыми лучшими надеждами.

В то же время я готовлю к печати ранее написанные книги. Верю, что они внесут нечто новое в нашу литературу и послужат ее движению вперед.

[1957]

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Старый друг лучше новых двух¹.

Я не хочу вспоминать, – но вспоминать надо, чтобы такие вещи не повторялись, – как я после всех ошибок, отпущенных мне высшей властью Советов, зашел в Союз советских писателей, полный решимости покончить со всеми недоразумениями и заново включиться в работу. Как нарочно, встретил всех своих друзей и знакомых, которые собирались на какое-то заседание. Меня встретили так, как будто я был привидением… Кто в стол уткнулся, кто отвернулся в угол, а я так и стоял посреди княжеского кабинета, теперь занимаемого председателем Союза советских писателей со всем начальством.

Не знаю, чем закончилось бы то мое посещение, – я стоял и смотрел на своих старых друзей, которых не раз вытаскивал за уши из всяких неприятностей, а теперь они меня не видели и игнорировали как что-то страшное и ненужное… Я знал свои ошибки и грехи, которые совершил и вынужден был болезненно искупать, но ведь и вокруг были не святые… Впервые видел я таких спесивых и мелких людишек, хотя каждого из них я знал уже больше двадцати лет… Грустно усмехнувшись, я повернул было к дверям, но тут навстречу мне вошел Председатель Президиума Верховного Совета тов.

1. Эпиграф дан по-русски. – Прим. перев.[↩]