Жертва и жертвенность в повести М. Горького «Мать»

Период публицистических «разоблачений» советского варианта истории русской литературы, равно как и «ниспровержения» былых литературных генералов, по-видимому, завершился или завершается. Начинаются поиски новых подходов в понимании тех сложных глубинных процессов, которые определяли пути отечественной словесности трагического для России XX столетия.

Наряду с введением в научный оборот новых материалов, позволяющих переосмыслить историко-литературные ситуации, предваряющие и сопровождающие все три русские революции, необходим также и новый контекст понимания для ключевых в истории русской литературы произведений. Как бы мы ни относились, к примеру, к роману Н. Г. Чернышевского «Что делать?» либо к поэме А. Блока «Двенадцать», их значение для нашей словесности настолько значительно, что его невозможно ограничить только лишь «малым временем» их создания и восприятия ближайшим читательским окружением современников авторов.

То же самое можно сказать и о повести М. Горького «Мать». Если сам Горький не без оснований считался основателем советской литературы, то «Мать» занимала совершенно особое место во всех советских учебниках как первое произведение соцреализма. Историческая ли это случайность, имеющая сугубо идеологическое объяснение? Либо все-таки надо признать, что в самом деле эта повесть, при всей ее художественной неубедительности (обсуждать которую дело критика, но не литературоведа), имеет какие-то скрытые смыслы, которые и позволили ей стать своего рода точкой отсчета новой литературной эпохи?

Как бы то ни было, горьковская повесть оказала сильнейшее воздействие не только на формирование «канона» советской литературы, но и – благодаря этому – на внехудожественную действительность – горизонт ожиданий советских читателей. Попытаемся описать некоторые особенности подтекста этого канона.

Обычным приемом в идеологизированном истолковании истории литературы было резкое противопоставление «богостроительского» периода художественной биографии М. Горького и тех идей, которые отразились в повести «Мать». Однако обращает на себя внимание уже хронологическая и текстологическая близость «богостроительских» и «социалистических» произведений пролетарского писателя. Вершиной горьковского богостроительства стала, как известно, повесть «Исповедь». Она была опубликована в 1908 году в 23-м выпуске сборника «Знание». «Мать» в России публиковалась в том же сборнике «Знание» в 1907 – 1908 годах (вып. 16 – 21). Известно также, что Горький заканчивал «Мать» в Италии, где как раз в это время интенсивно общался с А. А. Богдановым и А. В. Луначарским – своего рода «теоретиками» богостроительства.

Самое же существенное – это несомненное единство пафоса двух горьковских повестей, непосредственно ощущаемое при непредвзятом их прочтении. Надо сказать, уже первая рецензия на повесть «Мать» не только имела весьма характерное название «На пути в Эммаус», но и была опубликована в том же номере журнала «Образование», где помещено и окончание «богостроительской» статьи А. В. Луначарского «Будущее религии» ¹.

В 1909 году А. В. Луначарский, характеризуя горьковскую «Исповедь», обожествляет «цельное социалистическое человечество», замечая при этом: «Мощь коллектива, красота экстаза коллективной жизни, чудотворящая сила коллектива – вот то, во что верит автор, вот то, к чему зовет он» ².

Разве эти строки не определяют будущий соцреализм как таковой, не определяют своего рода нерв соцреалистической эстетики? Тот же автор, уже став наркомом просвещения и прекрасно зная сокрушительную ленинскую критику «Исповеди», в 1925 году характеризует ее как «изумительную социалистическую поэму» ³ .

Вероятно, и для самого М. Горького резкое противопоставление двух его повестей так и осталось неприемлемым. Во всяком случае, и в 1927 году, приветствуя советский народ – «строитель» новой жизни в статье «Десять лет», он заявил: «Когда-то, в эпоху мрачной реакции 1907 – 1910 годов я назвал его «богостроителем», вложив в это слово тот смысл, что человек сам в себе и на земле создает и воплощает способность творить чудеса…» ⁴

Пытаясь разобраться в сути писательского богостроительства, прислушаемся к мнению еще одного теоретика этого направления – В. А. Базарова, в полемике с В. В. Розановым утверждающего: «…Горькому совершенно чуждо всякое «народобожие», – в особенности же народобожие националистического оттенка. Горький отнюдь не думает, что в недрах народной души скрыт в готовом виде какой-то клад, который стоит только вытащить на свет Божий… Он ценит только великие потенции коллективного творчества…» ⁵. По-видимому, «великие потенции коллективного творчества» – ив целом коллективистское миросозерцание⁶ – следует поставить в более глубинный контекст понимания, несводимый лишь к «малому времени» горячих дискуссий вокруг «богостроительских» концепций.

Представляется, что наиболее продуктивным является рассмотрение горьковского богостроительства как одной из разновидностей более общей идеи – человекобожия, обстоятельно проанализированной Ю. Н. Давыдовым на материале булгаковского двухтомника «Два града» ⁷ .

Как подчеркивает С. Н. Булгаков, «и социализм ищет постоянно суррогатов церковного кафолического (то есть соборного. – И. Е.) сознания. Ибо о чем же, как не о кафоличности если и не человечества, то хотя <бы> его части, говорит призыв «Пролетарии всех стран, соединяйтесь»» ⁸. Настоящим открытием философа становится констатация и описание несомненной религиозной сущности социализма, а также важнейших типологических особенностей этой своеобразной веры. «В основе социализма как мировоззрения, – уверенно утверждает С. Н. Булгаков, – лежит старая хилиастическая вера в наступление земного рая (как это нередко и прямо выражается в социалистической литературе) и в земное преодоление исторической трагедии. Для этой веры, составляющей религиозную душу социализма, сравнительно второстепенное значение имеет дальнейшая разработка частностей доктрины… Избранный народ, носитель мессианской идеи… заменился «пролетариатом» с особой пролетарской душой и особой революционной миссией…» ⁹

В знаменитой «веховской» статье «Героизм и подвижничество» С. Н. Булгаков определяет и «основной догмат», свойственный всем вариантам человекобожия (и очень ярко проявившийся в российском богостроительстве):

1. См.: В. Львов, На пути в Эммаус (По поводу повести М. Горького «Мать»). – «Образование», 1907, N 11.[↩]
2. А. Луначарский, Двадцать третий сборник «Знания». – «Литературный распад», кн. 2, СПб., 1909, с. 92, 96.[↩]
3. А. В. Луначарский, Литературные силуэты. М. – Л., 1925, с. 153.[↩]
4. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, М., 1953, с. 292.[↩]
5. В. Базаров, Богоискательство и «богостроительство». – «Вершины», кн. 1, СПб., 1909, с. 358.[↩]
6. Это миросозерцание А. В. Луначарский называет «высшей формой религиозности», отмечая при этом: «Маркс учит нас.., что борьбу, составляющую суть истории, ведет Вид… С Видом связана у него идея искупления…» (А. Луначарский, Религия и социализм, т. II, СПб., [1911], с. 338, 336, 347).[↩]
7. См.: Ю. Давыдов, Апокалипсис атеистической религии (С. Булгаков как критик революционистской религиозности). – «Вопросы литературы», 1993, вып. IV-V.[↩]
8. С. Н. Булгаков, Два града, СПб., 1997, с. 204.[↩]
9. Там же, с. 241.[↩]