Жанр, подсказанный материалом

А. Старков. Герои и годы. Романы Константина Федина, «Советский писатель», М. 1972, 288 стр.

Как и все в литературе, монография может иметь множество жанровых оттенков и разновидностей. В прозе иногда встречается жанр, который называют «конспектом рассказа», «конспектом романа». Оказывается, близкие в какой-то мере принципы – предельный лаконизм, вычерчивание прежде всего главных контуров, «выжимки» наиболее существенного – можно положить в основу литературоведческой монографии.

Так, на мой взгляд, написана рецензируемая книга. В ней рассматриваются романы К. Федина – семь художественных полотен – и вместе с тем далеко превосходящая их собственные объемы критическая и научная литература, появившаяся за десятилетия вокруг каждого из них.

К. Федин – художник многожанровый. Его перу принадлежат рассказы, повести, циклы очерков, пьесы, киносценарии, известная мемуарная дилогия «Горький среди нас», том литературно-критических статей и портретов писателей и деятелей культуры, публицистические статьи и выступления. Но прежде всего К. Федин – мастер психологического романа. И каждое из произведений этого жанра – всегда этап творческого развития К. Федина, подготовленный, параллельно осуществляемый или продолжаемый работой в других жанрах. Так что нельзя написать, о романах К. Федина, не определив в решающих чертах и гранях концепцию более чем полувекового пути художника. Критиками и литературоведами проделана немалая работа по изучению творчества К. Федина. Важным итоговым рубежом был выход в 1966 году под редакцией И. Зильберштейна, А. Дементьева, В. Щербины сборника «Творчество Константина Федина». Только раздел библиографии критической и исследовательской литературы, посвященной писателю, занимает в этом сборнике около шестидесяти страниц мелкого шрифта. В сборнике получили отражение, а частью и обобщение почти все основные аспекты изучения творчества Федина, материалы и выводы исследований разных лет, принадлежащих Д. Тамарченко, И. Машбиц-Верову, Б. Брайниной, З. Левинсону, П. Бугаенко, В. Виноградову, В. Шкловскому, М. Кузнецову, В. Смирновой, М. Заградке, В. Дювелю и ряду других авторов.

В последующие годы появились новые книги «и публикации. Завершается десятитомное Собрание сочинений К. Федина, снабженное развернутым вступительным очерком М. Кузнецова и обстоятельными комментариями, которые подготовлены автором рецензируемой книги А. Старковым.

Все это лишний раз заставляет почувствовать сложность и своеобразие задач, которые возникают при написании небольшой монографии о романах К. Федина. – Первое, чем бесспорно привлекает книга, – это обилие новых или малоизвестных сведений, фактов, материалов, которыми пользуется А. Старков. Сразу видно: автор не только хорошо владеет представленным в современных источниках обширным фактическим материалом, но страстно любит и умеет вести печатные и архивные «раскопки».

Очень удачной кажется мне мысль А. Старкова – перечитать критику в периодической печати, сопровождавшую появление романов К. Федина. Изложение постоянно оснащается выдержками из разноречивых критических суждений тех лет, и это не только переносит на страницы книги колорит времени или возвращает в научный обиход жизнеспособное и ценное, что было забыто в журнальных и газетных подшивках. Для читателя любопытно и поучительно узнать, как судили о романах К. Федина сразу после их появления, что в них приняли безоговорочно, а что оценили на свой лад и манер. Постоянное присутствие на страницах книги таких критических первооценок делает ее «многоголосой», сообщает изложению временную перспективу, называемую иначе историзмом авторского взгляда.

Есть сквозные для книги темы, которые прослеживаются от романа к роману. Это «судьбы людей в истории явлений», как выразился однажды К. Федин, движение истории и частная жизнь человека, гуманизм истинный и мнимый, нравственные принципы старого и нового мира, «столкновение, подчас трагическое, интересов отдельной личности и общества», рождение характера нового человека, судьбы людей искусства в революции…

В решающих концептуальных трактовках пути писателя А. Старков чаще всего разделяет утвердившиеся в литературоведении представления. Вместе с тем автор ставит себе задачей в максимальной степени избежать повторения открытого другими, пересказа известного. Более или менее распространенные точки зрения излагаются сжато, даются как бы штрих-пунктиром. При достаточной традиционности концепции книги в целом она избавлена от того, что можно назвать литературоведческими банальностями.

Подобный подход дает возможность А. Старкову развернуть в книге новые аспекты проблем, более аргументированно представить собственные истолкования, подчас весьма существенные, отмеченные самостоятельностью мысли, уточнить или дополнить ряд положений тех исследователей, общий взгляд которых разделяет автор.

Так, очень своевременно звучит сопоставление фигур Андрея Старцова и Курта Вана при разборе романа «Города и годы». Как отмечает автор, при этом «сталкиваются два различных типа гуманизма: первый, односторонний уже в силу политической наивности исповедующего его героя, и второй, принципиально отличающийся от этого первого, но в то же время и заметно ограниченный рамками мелкобуржуазной нетерпимости к «инакомыслящим». По убеждению автора, который в этом отношении разделяет точку зрения, уже высказывавшуюся в научной литературе, в Курте Ване получил воплощение не тип большевика-ленинца, а скорее разновидность сектанта «левого» толка, сродни фигурам «кожаных курток», что встречались и в жизни, и в молодой советской литературе начала 20-х годов. В художественной структуре романа К. Федина нравственно-философские крайности не только противоборствуют, но и дополняют друг друга: «отвлеченный гуманизм Старцова мертв без правды Курта, правда Курта слишком ригористична и жестка без гуманизма Андрея», – это удачно показано в книге.

Среди малоизвестных материалов, которые привлекает А. Старков, обращаясь к роману «Братья», есть заметка К. Федина «Музыка будущего», опубликованная в «Петроградской правде» в июне 1920 года. Эту газетную корреспонденцию молодого журналиста читаешь сейчас с интересом не только потому, что она раскрывает один из жизненных истоков романа, начатого К. Фединым шесть лет спустя.

Заметка дает представление о том, как сама действительность приводила автора к главной идее, получившей воплощение в «Братьях»: как ни сложна, ни противоречива, ни трагична подчас судьба художника, он не может найти подлинного счастья в стороне от главной, столбовой дороги истории.

Выяснению художественного смысла романа «Санаторий Арктур» помогают его сопоставления с романами «Волшебная гора» Т. Манна и «Жизнь взаймы» Ремарка.

Внешне книги написаны на близком материале – в них дано изображение быта в международных высокогорных санаториях для туберкулезников. Воссоздающие вроде бы общий микроклимат существования без будущего, однодневного стерильного рая, искусно устроенного «суррогата жизни», произведения эти, как показывает А. Старков, по всему своему пафосу весьма различны. Это именно тот случай, когда одна «натура» неузнаваемо преображается в семи зеркалах искусства. Ибо особой была задача, которую решал советский художник в «Санатории Арктуре»: поверить характер нового человека сразу двумя испытаниями – тяжкой болезнью и окружением людей иной морали и образа мысли.

В разделе книги, где рассматриваются романы трилогии, А. Старков особенно широко использует результаты архивных разысканий – переписку К. Федина разных лет, подготовительные материалы к романам, черновые наброски, рукописные варианты, в том числе почерпнутые из личного архива писателя. Все это позволяет А. Старкову по-новому осветить некоторые аспекты творческого процесса при создании романов «Первые радости», «Необыкновенное лето», «Костер», дать интересные истолкования важных моментов содержания и построения произведений.

Доказательно звучит, например, один из выводов, возникающих при сопоставлении жизненных позиций коммуниста Извекова и героев романа «Города и годы». Если Старцову, как эгоцентристу, была свойственна рефлексия и отвлеченная доброта, а его антиподу, «безликому» коллективисту Курту Вану, – нерассуждающая энергия и жесткость догматика, то у Кирилла Извекова уже на страницах романа «Необыкновенное лето» (1949), как пишет автор, – «гуманизм человека, пытающегося различать цель и средства к достижению этой цели, гуманизм человека, думающего в первую очередь о деле, иногда противоречащего самому себе, но стремящегося всегда за судьбой дела помнить и о судьбе отдельной личности». Раздел о романах трилогии, на мой взгляд, получился наиболее насыщенным и своеобразным в книге.

Избранный жанр требует от автора монографии высокой культуры не только художественного, но и науковедческого анализа, особой осмотрительности, точности мысли. Иначе «конспект исследования» легко может превратиться в скучную штудию, сжатость и лаконизм изложения – обернуться искажающей картину неполнотой содержания, скоропалительностью оценок и выводов. К сожалению, это тоже есть в книге А. Старкова.

Непропорционально скупо по сравнению с их подлинным значением и к тому же, по-моему, не всегда точно освещены в книге два важных для понимания развития Федина-романиста аспекта его творчества: связь с классическими традициями русской литературы и взаимодействие жанра романа с произведениями других жанров в творчестве писателя.

По собственному признанию художника, богом его литературной молодости был Достоевский, а в годы зрелого мастерства наивысшим авторитетом стал Лев Толстой. Что мысль эта недостаточно глубоко осознана в книге, покажу на частном примере. Анализируя роман «Братья», А. Старков возражает против распространенной в критической литературе точки зрения, что некоторые фигуры романа (Чупрыков, Варвара Михайловна) написаны под воздействием произведений Достоевского. По словам автора, такое понимание – основано во многом на недоразумении. Контртезис А. Старкова таков: Федин «не столько следовал за Достоевским, сколько самостоятельно обращался, особенно в начальный период своей литературной деятельности, к тем же нередко жизненным типам, что и Достоевский».

Нетрудно заметить, однако, что утверждение это содержит внутреннее противоречие. Ведь следование определенным литературным традициям именно и вызывается обращением художника к сходным жизненным явлениям. И самостоятельная разработка типов не исключает, а предполагает учет художественных «решений», найденных предшественниками. Иначе было бы бессмысленно говорить о литературных традициях. Что же касается упомянутых фигур из романа «Братья», то на них к тому же лежит отпечаток подражательности. Ведь и автор книги двумя страницами раньше не признает удачным, например, образ Витеньки Чупрыкова, отмечая, что это «персонаж, знакомый по ряду произведений».

Во вводном разделе А. Старков сочувственно цитирует высказывание одного из критиков, назвавшего повести и рассказы К. Федина своеобразными «спутниками»»больших планет-романов». Но аналогия с законами механики, хотя бы даже небесной, в данном случае не идет на пользу. В книге не сделано попытки проследить кровообращение внутри единого организма – между романами и произведениями других жанров. В тех редких случаях, когда автор обращается к таким произведениям, им даются односторонние трактовки: не-романы выглядят лишь подготовительными «этюдами» к романам. Думается, что это по меньшей мере неточно представляет картину духовного развития художника, а значит, и его работы в жанре романа.

Автору книги не всегда удается возвыситься над анналами критической литературы, образовавшимися в периодике вокруг произведений К. Федина. Порой это приводит к недостаточно продуманным оценкам или мнимой полемике, не продвигающей мысль вперед. (Последнее особенно заметно, пожалуй, на отдельных страницах, касающихся романов «Похищение Европы» я «Санаторий Арктур «.)

Нельзя сказать, конечно, чтобы такие недостатки не снижали уровня монографии. Но они не отменяют главного – научной добросовестности, богатой насыщенности фактами и содержательности исследования в целом.