Заметки на полях

«ПРЕКРАСНОЕ ДОЛЖНО БЫТЬ ВЕЛИЧАВО…»

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво…

Мы привыкли произносить эти строки как пушкинский завет, приводить их по любому поводу. Между тем, всякий раз, когда мне случалось на них ссылаться в разговоре, я испытывал некоторую неловкость. Так бывает, когда пользуешься чужим, даже самым авторитетным мнением, не дав себе труда сличить его с собственным опытом, без внутренней проверки и подлинного, осмысленного согласия с ним. А ведь у Пушкина этой фразе предшествуют и за ней следуют утверждения, опровергающие ее прямой смысл. В предшествующих строках, обращенных к Дельвигу, Пушкин, сравнивая себя с ним, превозносит друга именно за следование этому высокому правилу:

Но я любил уже рукоплесканья,

Ты, гордый, пел для муз и для души;

Свой дар, как жизнь, я тратил без вниманья,

Ты гений свой воспитывал в тиши.

Получается, что «гордый» Дельвиг, поющий «для муз и для души», отвергает суету, создает величавые стихи, которые прекрасны, а он, Пушкин, погружен в суету, дорожит вниманием публики, на пустяки разменивает свой дар. Вряд ли слово «гений» обозначало в то время то, что оно обозначает для нас, – высшую степень одаренности; вполне возможно, что слова «гений» и «дар», стоящие, как здесь, в винительном падеже, были более или менее равноценными синонимами, и все-таки оттенок превосходства в слове «гений», наверное, присутствовал уже и тогда.

Пушкин любил Дельвига, но человеческие качества Дельвига значили для него несомненно больше, чем его стихи. Поверить в то, что свои стихи он ставил ниже стихов друга, невозможно. Сопоставление собственного «дара» с «гениальностью» Дельвига можно было бы принять за иронию, если бы мы не понимали, что здесь имеем дело с преувеличением, вызванным любовью к другу.

Таким образом, две эти затверженные нами строки – «Служенье муз не терпит суеты; / Прекрасное должно быть величаво…» – характеризуют в стихотворении творческую установку Дельвига, а не Пушкина, который, оказывается, никак не соответствует собственному идеальному представлению о должном. Получается, что Пушкину в этом смысле ближе другой его товарищ – Кюхельбекер:

Но юность нам советует лукаво,

И шумные нас радуют мечты.

«Шумные мечты» противостоят воспитанию своего гения «в тиши»:

Опомнимся – но поздно! и уныло

Глядим назад, следов не видя там.

Можно ли и впрямь подумать, что Пушкин в 1825 году, оглядываясь назад, считал свой творческий путь «бесследным»? Нет, конечно.

Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,

Мой брат родной по музе, по судьбам?

Как видим, своим поэтическим братом он называет все-таки Кюхельбекера, а не Дельвига. Для Кюхельбекера, разумеется, этот выбор был чрезвычайно лестным, но вряд ли он простодушно согласился с этим высказыванием: не так уж он был склонен к «суете», и «величавость» в поэзии ему была ничуть не менее свойственна, чем Дельвигу.

А все дело в том, что противопоставление двух творческих позиций и образа жизни в этих стихах имеет чисто условный характер. Ведь и Дельвиг никак не сторонился «суеты» (достаточно упомянуть его участие в литературном салоне Софьи Пономаревой и влюбленность в нее или его «опасные связи» с А. Бестужевым, Рылеевым, тем же Кюхельбекером не только на литературной, но и на политической почве; издаваемый им альманах «Северные цветы» стал одним из самых популярных и значимых среди периодических изданий 20-х годов, а его дом в Петербурге – центром столичной литературной жизни). Что касается стихов Дельвига, то с «величавыми» идиллиями у него соседствуют и подражания народным «песням», и «романсы», и элегии. Да и поэтические устремления Дельвига во многом совпадали с тем же Пушкиным и Кюхельбекером. Кюхельбекера он называет своим «вожатым» в поэтический мир, и тот и другой пишут «горацианские оды», элегии античным элегическим дистихом, гекзаметрические послания, дифирамбы и даже избирают сходные темы («Видение» Дельвига, посвященное Кюхельбекеру, перекликается с «Видением» и «Призраком» Кюхельбекера), и многое приходит к ним обоим из одного немецкого источника, оба осваивают опыт европейского преромантизма.

А перекличка с Пушкиным (в том числе и обратная) широко известна.