«Я хочу быть любим, но не вами…». Всеволод Емелин

Пройдя за несколько лет путь от широко известного в узких кругах андеграунда автора до едва ли не самого популярного отечественного стихотворца наших дней, Всеволод Емелин по-прежнему остается в литературе «человеком без паспорта». Несмотря на то, «что эту персону, говоря о русской поэзии рубежа веков, становится все труднее обойти или перепрыгнуть»¹, не только место Емелина в контексте современного литературного процесса до сих пор не осмыслено, но даже стихи его не удостоились внятного критического отклика.

Рецензенты, ставящие под сомнение состоятельность автора, очевидно полагают, что повод для разговора отсутствует: «Взяв несколько стихотворений, я применила к ним примитивный — на уровне курса «введение в литературоведение» — анализ, в результате чего стихотворения развалились на части и просто перестали существовать в качестве объекта исследования»². Критики же, настроенные благосклонно, ограничиваясь цитированием, предпочитают давать волю эмоциям или отвлеченному философствованию. Попутно, впрочем, отмечается, что «Нобель Емелину, конечно, не грозит»³ и что «если судить о балладах Всеволода Емелина как о поэзии, то они покажутся скорее ужасными, чем хорошими»⁴, однако все версификационные огрехи неизменно прощаются автору за не подвергающееся сомнению «внелитературное» значение его стихов — вино, так сказать, не обязательно наливать в хрусталь, а гражданин не обязан быть поэтом (причисление же Емелина к стану гражданских стихотворцев, похоже, давно стало общим местом). Кажется, лишь Виктор Топоров, провозгласивший Емелина «первым поэтом Москвы»⁵, указал на то, что вопиющая безграмотность стихов последнего является сознательным авторским приемом, но немногочисленные литературоведческие выкладки критика затерялись среди полушаманских восклицаний, составляющих основную часть его статьи.

На первый взгляд, казалось бы, все очевидно. Автор, опираясь на примитивный эпатаж и потакая вкусам невзыскательной публики, зарабатывает себе дешевую популярность, плоды которой не заставляют себя ждать — сборник стихов Емелина «Челобитные» по итогам Интернет-голосования был признан лучшей поэтической книгой 2009 года⁶. Вместе с тем, несмотря на эстрадную демонстративность используемых приемов и установку на моментальный читательский отклик, творчество Емелина не получается целиком уместить в рамки развлекательной псевдопоэзии, пышным цветом расцветшей в эпоху СЛЭМов. Не случайно даже такой суровый судия, как Максим Амелин, отзывается о его стихах с симпатией⁷.

Так что на данный момент с очевидностью можно констатировать только одно: назрела необходимость анализа феномена Емелина как с социокультурной, так и с литературной точки зрения. И вопреки бытующему мнению, что «критик, собирающийся препарировать его поэзию традиционным литературоведческим инструментарием, неизбежно оказывается в положении биолога, вскрывающего лягушку погремушкой»⁸, в нашей статье мы займемся именно этим неблагодарным делом.

Первое, что обращает на себя внимание при знакомстве со стихами Емелина, — их бойкая грубость и нахальная неполиткорректность. С задором детского дня непослушания в организованном автором площадном театре резвятся на потеху публике шахиды и скинхеды, немецкие штурмовики и украинские националисты, угонщики самолетов и поджигатели автомобилей, et cetera, et cetera, et cetera: «Как святой Шариат / Правоверным велит, / Уходил на Джихад / Молодой ваххабит <…> Где у сумрачных скал / Бурный Терек кипит, / Там в засаду попал / Молодой ваххабит <…> И под небом ночным, / Соблюдая черед, / Надругался над ним / Весь спецназовский взвод <…> Нет, не зря, околев, / Он лежит на росе, / Ведь за это РФ / Исключат из ПАСЕ» («Смерть Ваххабита»); «В церкви пенье мерное, / С вздохами, с молитвами, / Воскресенье Вербное. / День рожденья Гитлера <…> Я иду за первою / Утренней поллитрою / В воскресенье Вербное, / В день рожденья Гитлера» («20 апреля 2003 года»); «Что не спишь упрямо? / Ищешь — кто же прав? / Почитай мне, мама, / Перед сном «Майн Кампф». // Сладким и паленым / Пахнут те листы. / Красные знамена, / Черные кресты. // Твой отец рабочий, / Этот город твой. / Звон хрустальной ночи / Бродит над Москвой. // Кровь на тротуары / Просится давно…» («Колыбельная бедных»)… И так далее в том же духе.

Установка на последовательное нарушение сложившихся в обществе этических табу привела к двум предсказуемым последствиям: обеспечила автора народной любовью — аудитория попроще видела в нем выразителя своих болей и чаяний, читатели из хороших семей влюблялись в запретность плода, как отличницы в хулиганов⁹, — и заказала ему путь на страницы периодических изданий. Впрочем, именно вынужденное бытование текстов Емелина вне официальной печати в итоге и укрепило его в культовом статусе народного поэта. И дело не столько в ореоле романтического героя-мученика, пострадавшего за правду, сколько в отсутствии дистанции между автором и читателем.

Поэт, пусть даже в стихах его все понятно, все на русском языке, неизбежно воспринимается массовой аудиторией с определенной долей недоверия. Емелин же, будучи вынесен за скобки медийной литературной жизни и демонстративно противопоставляя себя поэтическому сословию, даже обретя популярность, не перешел в чуждую рядовым читателям касту, оставшись для них «все равно в доску своим». Неудивительно, что и литературные успехи поэта, регулярно подчеркивающего свою близость к народу, воспринимаются публикой как в некотором роде и ее собственные: «Голосовали не просто за Всеволода Емелина, но за русские стихи в их изначальном смысле — четкие, ладные, простые, говорящие о том, что происходит в мире, а не в их авторах»¹⁰. Так что отношения между автором и его аудиторией сложились скорее приятельские, о чем красноречиво свидетельствует манера общения таланта и поклонников в ЖЖ.

Вообще, появление ЖЖ у Емелина отчетливо делит его поэтическую карьеру на два этапа. И если расцвет популярности поэта приходится на второй этап, то пик наивысших творческих достижений — на первый. В текстах же, созданных в период интенсивной «блоготворительности» и в большинстве своем имеющих к поэзии весьма отдаленное отношение, лишь эксплуатируются на несоизмеримо более низком уровне находки, сделанные ранее, — что, впрочем, признает и сам автор: «Все хорошие стихи давно написаны, дальше — хуже и хуже»## Фефелов А., Смирнов А. Всеволод Емелин:

1. Нестеров В. Поэзия как воспоминание // http://www.gazeta. ru/culture/2009/07/16/a_3223530.shtml [↩]
2.  Голубкова А. В своем углу: субъективные заметки о книгах и об их авторах: Всеволод Некрасов, Валерий Нугатов, Всеволод Емелин // http://www.promegalit.ru/publics.php?id=1049[↩]
3. Коровин А. Рецензии // Дети Ра. 2010. № 4 (66). [↩]
4. Пирогов Л. Новые убогие // Емелин В. Песни аутсайдера. СПб.: Красный матрос, 2002. С. 5.[↩]
5. Топоров В. Первый Поэт Москвы // http://www.chaskor.ru/article/pervyj_poet_moskvy_8259 [↩]
6. Всеволод Емелин — победитель опроса «Главные книги 2009 года» // http://www.openspace.ru/news/details/15192/[↩]
7. Шенкман Я. Сказать почти то же самое. Максим Амелин: «В поэзии нет и не может быть демократии» // НГ Ex libris. 2005. № 26. [↩]
8. Нестеров В. Указ. соч. [↩]
9. В этой связи интересно свидетельство В. Губайловского: «Мне довелось присутствовать на публичном чтении Емелина в очень молодой студенческой аудитории <…> Было необыкновенно любопытно смотреть на реакцию зала: на то, как пунцовели щеки у интеллигентных юношей и девушек, как загорались глаза и в них читался вопрос: да разве так можно со сцены? Разве об этом можно вслух? Значит, можно! Ох, круто!» (Губайловский В. На границе абсурда // Новый мир. 2005. № 3). [↩]
10. Арутюнов С. Кому челом бить? (Всеволод Емелин. Челобитные) // Октябрь. 2010. № 5.[↩]