Вслед за горьковской строкой

1

«В «Самгине» я хотел бы рассказать – по возможности – обо всем, что пережито в нашей стране за 40 лет», – писал Горький в 1927 году одному из своих корреспондентов¹. «…Пишу нечто «прощальное», некий роман-хронику сорока лет русской жизни», – сообщал он годом раньше А. Чапыгину² и объяснял, что ставит перед собой задачу «показать, как жили, как думали, что делали русские люди» за годы с конца 80-х до 1917 (29, 461).

Замысел, содержание, проблематика «прощального» горьковского романа «Жизнь Клима Самгина» обусловили необычайную насыщенность произведения реальными событиями и фактами истории. Это беспрецедентное в мировой литературе обилие в художественном произведении фактического материала, как и беспримерная широта охвата исторических и общественно-политических событий, позволяют Горькому воссоздать разностороннюю и точную картину исторической и идейной жизни предоктябрьского сорокалетия, отразить интеллектуальные запросы и интересы общества, передать колорит времени, «воздух» эпохи. Поэтому писатель придавал фактическому материалу такое огромное значение и подчеркивал, например, в письме к С. Сергееву-Ценскому: «Мой роман, пожалуй, будет «хроникой» и будет интересен фактически…» (30, 30).

И чем лучше будет разбираться читатель в колоссальном историческом, литературном, философском и политическом материале, вовлеченном в эпопею, тем большее познавательное значение она для него будет иметь. И не только познавательное, но и эстетическое и идейное. Ибо у Горького безбрежное обилие конкретных фактов прошло через горнило творчества, органически слилось с сюжетом, с образами, рожденными воображением художника, в монументальный, эпически обобщенный образ эпохи.

Здесь надо сказать, что многие злободневные факты духовной жизни эпохи, исторические и литературные ассоциации, реминисценции, аналогии и намеки настолько далеки уже от современного читателя, что, конечно, «звучать» для него во всей силе могут сейчас лишь при условии дополнительных разысканий, объяснений и комментариев. И тогда они дадут возможность не только глубже войти в могучее течение горьковского романа, лучше оценить структуру каждого образа, смысл каждой исторической детали, но и с новой стороны вскрыть существенные новаторские черты творческого метода Горького, понять особенности художественного мышления писателя, специфику соотношения реального факта с художественным обобщением.

2

В первой части романа говорится, что Клим, глядя на Кутузова, вспоминает строчку стихов «молодого, но уже весьма известного поэта»: «Есть красота в локомотиве».

У Горького, как правило, нет произвольных ссылок и сочиненных цитат. Раскрыть ассоциацию Самгина было важно во всех отношениях. Это могло пролить дополнительный свет на характер героя, на его отношение к Степану Кутузову, который, как известно, с первой же встречи вызвал у Самгина антипатию.

«Молодого, но уже весьма известного поэта»! Ясно было, что известность его относится к середине 90-х годов (поскольку упоминается брошюра Ленина о штрафах). Цитируемые стихи могли быть написаны не позже 1895 года и не раньше начала этого десятилетия или конца 80-х годов.

Внимательно просматриваю ранние стихи Брюсова. Прочитываю еще несколько сборников поэтов той поры: Минского, Фофанова, Бальмонта… Опрашиваю знакомых. Но – безрезультатно.

Остается обратиться к известному знатоку русской поэзии Ивану Никаноровичу Розанову.

И вот в один из весенних дней вхожу в небольшую квартиру профессора на первом этаже двухэтажного дома по улице Герцена, напротив нынешнего нового здания ЦДЛ. Иван Никанорович лежал одетый на диване в светлой, заставленной книжными полками и шкафами комнате. Во время беседы он то и дело подымался, подходил к стеллажам и быстро находил нужную книгу. Помню, многое подсказал мне тогда Иван Никанорович, но перед «локомотивом» тоже оказался бессильным. С уверенностью он мог сказать одно: такой строки нет в поэзии конца века, уж слишком она необычна для той поры и, наверное, запомнилась бы.

Прошло несколько лет, прежде чем один из друзей посоветовал мне посмотреть поэму Мережковского «Вера». «Возможно, эта строка – соединение двух полустиший из двух строф поэмы», – сказал он. И вот предо мной сборник Мережковского «Символы. Песни и поэмы», Санкт-Петербург, 1892. На стр. 107, строфа XIV, читаю:

Есть красота в искусственном; и даже

Свет электричества, волшебный свет,

Порою над столицею печальной

Прекраснее луны сантиментальной.

 

Переворачиваю страницу, строфа XV:

У нас культуру многие бранят

(Что, в сущности, остаток романтизма),

Но иногда мне душу веселят

Локомотив иль царственный фрегат

Изяществом стального механизма.

 

Какая причудливая контаминация: «Есть красота в… локомотиве»… Вспомним, что эта строчка стихов «пришла на ум» Климу, когда он, пытаясь понять Кутузова, при всей своей неприязни к товарищу брата, вынужден был признать, что «среди всех людей… сын мельника вызывал у него впечатление существа совершенно исключительного по своей законченности. Самгин не замечал в нем ничего лишнего, придуманного…» В нем «все было слажено прочно и все необходимо, как необходимы машине ее части» (19, 226). И в завершение – ироническая ассоциация со стихом Мережковского.

Правдоподобно, но пока это еще только предположение. Припоминаю, что кто-то из современников писал об интересе молодого Горького к Мережковскому и какой-то его книге. Просматриваю мемуары и наталкиваюсь на воспоминания А. Смирнова, работавшего в 90-е годы вместе с Горьким в «Самарской газете» и писавшего под псевдонимом А. Треплев. «Друзья Горького брали у него первые сборники Бальмонта и Брюсова, Фофанова и Мережковского, – пишет он. – Первые двое сильно его заинтересовали смелостью… Непосредственное, «божьей милостью», дарование Фофанова он прямо-таки любил… Мережковский вызывал к себе более критическое, чем восторженное отношение. У меня хранятся две книжки с отметкой Горького: «Тени и тайны» Фофанова и «Символы» Мережковского. На «Символах» немало заметок, одна длинная – в стихах» ².

В другом варианте своих воспоминаний о Горьком Смирнов вновь подтверждает: «Мне он подарил сборник «Тени и тайны» Фофанова и «Символы» Мережковского. На «Символах» было много заметок Алексея Максимовича, одна очень длинная в стихах. Содержание ее нелестно для автора книги» ³.

…Предположение все более подтверждалось. Но прояснить все до конца могли лишь заметки Горького на книге Мережковского. Необходимо было ее разыскать. В Архиве А. М. Горького, где хранятся подлинники воспоминаний Смирнова, узнаю, что автор их умер в Куйбышеве еще в 1943 году. Но не может же пропасть книга с автографом Горького!

Случай, как это нередко бывает, помог мне. Меня пригласили выступить с докладом на научной конференции горьковедов Поволжья. Среди прибывших на конференцию, к моей удаче, оказался хороший знакомый, работавший тогда в Куйбышевском университете, – В. Скобелев. Он дарит мне недавно вышедший номер журнала «Волга» со своей статьей. В статье же воспроизводятся заметки Горького на страницах книги Мережковского, которая стала достоянием куйбышевского книголюба, агронома В. Антимонова. Читаю: «Горький сделал пометки к стихам Д. Мережковского…

У нас культуру многие бранят

(Что, в сущности, остаток романтизма),

Но иногда мне душу веселят,

Локомотив иль царственный фрегат

Изяществом стального механизма» ⁴.

 

Далее узнаю, что, помимо подчеркнутых Горьким слов, около слова «локомотив» значится «NB». Мало того, оказывается, что здесь же, на полях, рукой Горького написана эпиграмма на эти стихи Мережковского:

О господи! Помилуй нас!

Здесь в настроении игривом

Заехал Митя на Парнас

С фрегатом и локомотивом!

 

Тут же В. Скобелев показал мне драгоценный экземпляр «Символов». Поразительно много в книге горьковских помет, и относятся они не только к «Вере», но и еще больше к поэме «Смерть». Горький даже приписал к ней две пародийных строфы (фотокопия «Символов» находится сейчас в Архиве А. М. Горького в Москве).

Видно, так поразили молодого Горького необычные для поэтической лексики той поры слова, вроде «локомотива», что спустя тридцать лет, работая над первой частью «Самгина», он вспомнил стихи Мережковского, чтобы в контаминированном, «сгущенном» виде вложить их в уста Клима для характеристики Кутузова.

Подобные контаминации и перифразы не раз встречаются у Горького. Так, например, Нехаева после пасхальной обедни в Казанском соборе говорит Самгину: «Ты, конечно, считаешь это все предрассудком, а я люблю поэзию предрассудков. Кто-то сказал: «Предрассудки – обломки старых истин». Это очень умно. Я верю, что старые истины воскреснут еще более прекрасными» (19, 239).

В данном случае перед нами скорее всего перифраза Баратынского:

Предрассудок! он обломок

Древней правды…

 

Чтобы закончить рассказ о расшифрованном нами «молодом, но уже весьма известном поэте», надо добавить, что этим упоминанием впервые вводится в горьковский роман фигура Мережковского. Второй раз и уже под собственным именем он появляется в четвертой части, занимая затем в произведении большое место как представитель реакционной и декадентской литературы. Таким образом, Мережковский упоминается в романе раньше других представителей новых течений в литературе – Брюсова, Минского. Здесь, между прочим, любопытно заметить, что эти поэты, еще плохо знакомые читающим героям романа (то есть публике вообще), называются ими искаженно. Даже Алина Телепнева, поклонница «новой поэзии», Виленкина-Минского называет Витебским, Виленским и перевирает имя Брюсова: «какой-то новый поэт Брусов, Бросов» (19, 270).

3

Как бы ни были любопытны, как бы ни обогащали наше восприятие романа приведенные наблюдения, факты и выводы, они важны еще тем, что дают возможность прийти к более широким обобщениям относительно творческой работы и художественного мышления Горького. Для «Жизни Клима Самгина» характерен такой принцип художественного обобщения, который опирается на предельную историческую конкретность каждой детали. Перед нами проходит очищенная от всего несущественного и случайного, осмысленная в главных своих чертах, живая и подлинная духовная жизнь эпохи. Само время движется перед нами, и это движение приобретает почти материальную ощутимость.

Если, например, Горький сообщает, что Самгин «достал из чемодана несколько книг» и «в одной из них» прочел: «Мы принимаем все религии, все мистические учения, только бы не быть в действительности» (22, 10), то надо верить, что книга с таким предисловием действительно существует. Поиски будут не напрасными. Помню, знакомясь с поэзией А. Миропольского, я выписал в библиотеке несколько его книг, в том числе сборник «Ведьма. Лествица» с предисловием Андрея Белого, изданный в 1905 году в Москве. Затем мне снова потребовалась «Лествица». Вновь роюсь в каталоге я выписываю отдельное издание поэмы, тоже московское (изд. «Скорпион»), но более раннее, 1902 года. Обращаю внимание на то, что предисловие не А. Белого, а В. Брюсова. Читаю, и вдруг на одной из страниц глаза поймали фразу: «Все ясней сознается, что если в мире есть только то, что видимо есть, – жить незачем, не стоит. Мы принимаем все религии, все мистические учения, только бы не быть в действительности».

Если Самгин вспоминает, что «пошленький литератор Ясинский сказал в своей рецензии (на роман «Воскресение». – И. В.), что Толстой – гимназист» (21, 361), то мы действительно найдем эту рецензию (правда, без подписи) под названием «XXXIX глава «Воскресения» в разделе литературных обозрений журнала И. Ясинского «Ежемесячные сочинения» (1900, N 12, стр. 392 – 394). И если Дронов читает отрывки из речи епископа Гермогена о Толстом, то можно не сомневаться, что такая речь действительно была произнесена. Цитаты из этой речи, приведенные в «Жизни Клима Самгина» (22, 196), как я убедился, полностью совпадают с «Архипастырским обращением к духовенству и православному народу по поводу нравственно-беззаконной затеи некоторой части общества приветствовать, чествовать, даже торжествовать юбилейный день анафематствованного безбожника и анархиста революционера Льва Толстого». Это обращение, составленное епископом Гермогеном и впервые напечатанное в газете «Волга», я разыскал в сборнике «По поводу юбилея графа Льва Толстого» (Саратов, 1908, стр. 13 – 15).

В конце второй части «Жизни Клима Самгина» Горький нарисовал впечатляющую художественную картину расстрела мирной демонстрации 9 января в Петербурге:

«Когда вышли к Невке, Самгин увидел, что по обоим ее берегам к Сампсониевскому мосту бесконечными черными вереницами тянутся рабочие… Откуда-то сбоку в основную массу толпы влилась небольшая группа, человек сто молодежи, впереди шел остролицый человек со светлой бородкой и скромно одетая женщина, похожая на учительницу; человек с бородкой вдруг как-то непонятно разогнулся, вырос и взмахнул красным флагом на коротенькой палке.

– Ура! – нестройно крикнули несколько голосов, другие тоже недружно закричали: – Да здравствует социал-демократическая партия – ура-а!..

Самгин толкал спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал:

– Спрячьте, товарищ…

– Не надо, – сказал еще кто-то, а третий голос подтвердил:

– Ничего не выйдет, товарищ Антон…

Флаг исчез, его взял и сунул за пазуху синеватого пальто человек, похожий на солдата» (20, 525 – 527).

Здесь изображена группа большевиков, участвовавшая в шествии рабочих 9 января на Выборгской стороне. С этой группой шел и сам Горький, выведенный в романе в лице «высокого, рыжеусого, похожего на переодетого солдата». «Остролицый человек со светлой бородкой», выбросивший красный флаг, – Антон Феликсович Войткевич, а «скромно одетая женщина, похожая на учительницу», – его жена О. П. Иваницкая. В этом убеждает нас свидетельство самого Горького. В очерке «Савва Морозов» писатель рассказывает: «…Там, среди рабочих, были товарищи нижегородцы, Антон Войткевич, большевик, и его жена Иваницкая. Насколько я знаю, первый красный флаг и первый крик «Долой самодержавие» раздался 9-го января среди толпы выборждев на Сампсониевском мосту.

1. М. Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 30, стр. 36. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием в скобках тома и страницы. ²«Литературное наследство», т. 70, стр. 644.[↩]
2. »О Горьком – современники. Сборник воспоминаний и статей», Московское товарищество писателей, [1928,] стр. 61. [↩]
3. »М. Горький в воспоминаниях современников», Гослитиздат, М. 1955, стр. 99. [↩]
4. «Волга», 1957, N 15, стр. 235.[↩]