Воспитание Татьяны: нравы, материнство, нравственное воспитание в 1760–1840-х годах

Данная статья написана в 1998 году в плане подготовки монографии по истории бытовой культуры: «Облагораживание России: поведенческая литература, воспитанность и гендер от Екатерины до Ельцина» (Refining Russia: Advice Literature, Polite Culture, and Gender from Catherine to Yeltsin. Oxford: Oxford University Press, 2001). Мне бы хотелось выразить благодарность Британской Академии за финансирование исследовательских визитов в Россию в 1994 и 1996 годах с целью сбора материла для проекта. Английский вариант статьи появился в сборнике: Gender in Russian History and Culture. Basingstoke: Palgrave, 2001; выражаю благодарность редактору издания Линде Эдмондсон и издательству Palgrave за разрешение ее перепечатать, внеся изменения для русского варианта.

1

Лазаревское кладбище Александро-Невской лавры в Санкт-Петербурге – величественный образец тесного городского кладбища, описанного Пушкиным в стихотворении 1836 года «Когда за городом, задумчив, я брожу…». Знаменитости времен царствования Екатерины, Павла и Александра так же скучены здесь после смерти, как некогда они толпились на светских раутах и балах. В неподвижности бюстов и статуй как будто навсегда застыли украшенные лентами камзолы и напудренные парики; мемориальные таблички кичатся придверными должностями и чинами. Но среди, этих напоминаний о династических узах и ремесленных скульптур выделяются более личные, трогательные надгробия. Один из таких памятников воздвигнут поэтом и придворным Гаврилой Державиным в память о его первой жене – Екатерине Яковлевне, урожденной Бастидон: прекрасная погребальная урна водружена на пьедестал, украшенный барельефом головы Державиной, а сам барельеф выполнен в виде камеи, которую держит женщина, облаченная в неоклассическую тунику и сопровождаемая ангелочком. Надгробная надпись в классических стихах запечатлела страдание «огорченного и благодарного мужа»:

Где добродетель? Где краса?

Кто мне следы ея приметит?

Увы! здесь дверь на небеса…

Сокрылась в ней – да солнце встретит!

Менее величественны, но еще более волнующи памятники двум другим женщинам. Мавра Борисовна Яковлева, «подполковница», умершая в возрасте тридцати одного года 20 марта 1805 года, помянута укоряющими смерть стихами, которые от имени мужа покойной обращены к «чадам сирым» как напоминание о добродетелях их матери:

Вот, дети, гроб ея, гроб матери почтенной!

Крушитеся по ней, а я уж изнемог;

Источник слез моих среди тоски иссох;

Подруги нет души, нет сей главы бесценной!

О чада сирые! Кто вас к груди прижмет?

Кто в слезном сиротстве у сердца вас согреет?

Но тот, Кто врановых птенцов хранить умеет,

Воззвав ее к Себе, ток ваших слез утрет¹.

Неподалеку богато украшенная скульптурами гробница увековечила двух членов демидовской семьи, Александру (1796 – 1800) и Николая (1799 – 1800), скончавшихся с разницей в несколько дней. Задрапированная фигура матери склоняется над колыбелью уснувшего младенца-сына; возвращая покрывало на свое место одной рукою, другой она сдержанно подносит уголок мраморной ткани к глазам.

Памятники на Лазаревском кладбище, сравнимые если не по исполнению, то по вдохновению с памятниками Флаксмана ² или Каковы, стали самой долговечной памятью истинному культу материнства, существовавшему в России в конце XVIII – начале XIX века. Идеализация темы материнства и детства нашла отражение и в портретах, в частности исполненных Елизабет Виже Лебрен (Elisabeth Vigee Le Bran) во время ее пребывания в России в 1790- е годы ³. Подобные изображения светского (отличного от религиозного) материнства были новыми для России.

Данная статья – лишь предварительный культурно-исторический (historicized) набросок представлений о материнстве в России конца XVIII-XIX века. По сей день существует немного серьезных попыток обсуждения эволюции материнства в России на уровне глубинной символики. Некоторые из серьезно занимающихся данным предметом феминисток Запада подвергают сомнению, развивалась ли в России символика материнства вообще. Так, краткая книга Джоанны Хаббс «Мать-Россия» галопом проносится по пяти тысячелетиям истории, пытаясь убедить нас в том, что Россия по сути своей всегда была матриархальной. Для доказательства этого положения на картину исторической эволюции, подробно изложенную в «Происхождении семьи, частной собственности и государства» Энгельса, накладывается неославянофильский взгляд на допетровскую Русь как культуру, пронизанную ценностями семьи и социальной гармонии.

Однако идеализация материнства XVIII – начала XIX века в его самом элитарном проявлении являла собой весьма специфичный культурный феномен. Он сопоставим с образами материнства, возникшими в эпоху классицизма в Англии начала XVIII столетия, в которых «мифология материнства <…> представлена одновременно использующей и отвергающей свободу реальных действий (agencies) и выражений личности (subjectivities), присущих образу матери, особенно в том, что касается возможности публично обнаружить их» ⁴. Иными словами, отношение к материнству было всецело ограничено требованиями приличия, привитыми в процессе нравственного воспитания, и оно было призвано предстать в неком идеализированном образе скорее, чем было связано с памятью о плодородии и роли матери в развитии эмоциональной жизни ребенка.

Эта статья отличается от некоторых более ранних исследований гендерной идентичности своим историцистским подходом, а также отказом от психоаналитического комментария. Я разделяю сомнения многих «новых истористов» в отношении того, насколько всеобъемлюще значение теорий Фрейда и Юнга, хотя признаю безусловную ценность их интуиции в области культуры Германии и Австрии (и даже России) начала XX века. Несмотря на то, что я буду иметь дело скорее с текстами, представляющими материнсгво, чем с его социальной практикой, важно признать, что семейные связи и социальные отношения образованных кругов XVIII-XIX веков, ответственных за поддержку «культа материнства», во многом отличались от утвердившихся в начале XX века. Даже если допустить в качестве посылки всеобщность таких моделей, как эдипов комплекс, важно осознать, что подобного рода модели не могут функционировать одинаково в разных культурах: скажем, там, где дети и родители большей частью существуют раздельно, и там, где много времени они проводят вместе, существуя в относительно стесненных обстоятельствах. В любом случае эта статья стремится не столько истолковать «культ материнства» в плане углубления психологических реальностей, им представленных, сколько проследить его начальные этапы в России и особенно то историческое напряжение, которое возникло с приходом западного понимания материнства, значительно расходившегося с тем, что существовало до него.

Я полагаю, что концепция материнского воспитания, согласно которой именно мать отвечает за нравственное воспитание детей, в особенности дочерей, явилась совершенно новым явлением в культуре России. Религиозная культура допетровской эпохи, безусловно, пронизана идеалом материнства; нет никаких сомнений в том, что матери были ответственны за моральное руководство дочерьми. Так, из «Повести о Юлиании Лазаревской» мы знаем о бабушке этой святой, воспитывавшей внучку с шести лет «во всяком благоверии и чистоте». Однако нет доказательств тому, что женщины, будь они святыми или нет, считались ответственными за интеллектуальное развитие собственных детей. В России нет аналога иконографической традиции Запада позднего Средневековья, представлявшей св. Анну наставницей Богородицы. Культ Божьей Матери подчеркивал ее заступническую роль в отношениях человечества с Богом, а также роль хранительницы России, по крайней мере настолько, насколько ее роль являлась образцом для матерей. И хотя такие фразы, как «аки истовая мать, печашеся», получили распространение в средневековых текстах, едва ли существует конкретное выражение того, что же означала подобная опека ⁵.

Воспользуемся разграничением, которое было предложено Тони Бауэрсом: допетровские изображения материнства демонстрируют скорее то, «чем мать является» (символическое значение материнства), нежели то, «как определенная культура представляет (или не умеет представить) мать поступающей» (практические обязанности матери) ⁶. Так, «Домострой», основополагающее руководство домашнего быта XVI века, не останавливается подробно на материнских заботах женщин и не дает никаких указаний относительно воспитания детей под их руководством. В конце XVIII – начале XIX века, напротив, «невозможно было бы преувеличить роль матери в качестве наставницы и воспитательницы дочери» ⁷. Этому новому образцу материнства необходимо было учиться, и главными источниками наставничества стали не только визуальные изображения и литературные тексты, но и воспитательная литература, в том числе книги о правилах поведения, брошюры о воспитании.

В первой половине XVIII века кое-кто из русских уже познакомился с западными книгами о правилах поведения, и среди них выделялся А. Ф. Хрущов, в библиотеке которого были труды Шетарди «Наставления юной принцессе» (Instruction pour une jeune Princesse) и Фенелона «О воспитании девиц» (De l’education des filles). Именно Хрущов и перевел эти книги на русский в 1730-х годах, сделав их доступными для внутрисемейного употребления ⁸. К середине XVIII века подобного рода наставления стали одним из самых популярных предметов импорта в Москве ⁹. С 1760 года эти книги активно переводятся на русский язык. Среди наиболее известных, выпущенных разными издательствами: «О воспитании девиц» Фенелона, «Письма матери к дочери» (Avis d’une mere a sa fille) Анны-Терезы де Ламбер. Знали в России и о работах Сары Пеннингтон и Пьера Будье де Вильмера; было опубликовано большое количество анонимных брошюр и трактатов ¹⁰. По свидетельству фондов библиотек, каталогов книготорговцев, ссылок в письмах, мемуарах россиян, эти книги были очень популярны среди российской элиты. В распространении взглядов Просвещения в отношении женского воспитания по своему влиянию они по меньшей мере не уступали таким престижным заведениям, как Смольный институт, учрежденный Екатериной II и свидетельствующий в свою очередь о ее интересе к теории воспитания.

Труды Фенелона (по-видимому, самого влиятельного автора XVIII века по вопросам воспитания девочек) и его последователей явились прямым откликом на труды Пулена де Лабара (1673; 1679), Мари де Гурне (1622) и других авторов конца XVI – начала XVII века, открыто выступавших за полное интеллектуальное равенство мужчин и женщин¹¹. В отличие от них, Фенелон исходил из признания женской нравственной «неустойчивости» и необходимости контроля со стороны мужчин за тем, чтобы женщины следовали руководству истинной христианской веры. Это положение не ставилось под сомнение его последовательницами, включая госпожу де Ламбер, в «Письмах матери к дочери» (1728) ясно и изящно-кратко разграничивающей моральные роли мужчин и женщин: «Существуют некоторые важнейшие добродетели, которые, в определенной степени, позволяют простить многое: высочайшая доблесть у мужчин и предельная (крайняя) скромность у женщин. Агриппине, жене Германикуса, ради ее целомудрия было прощено все» ¹².

Отвага-мужество-мужественность здесь так же противопоставлены скромности- целомудрию-женственности, как и их пространственные характеристики: высочайшая (supreme) и крайняя (extreme). Эти характеристики соотносимы одна с идей восхождения, а другая – горизонтального движения, связанного с жизненной сферой, где протекает жизнь женщины и где всегда присутствует опасность «края» – той границы, за которой кончается благопристойное общество. Соответственно, скромность, самоуничижение и самоограничение, хотя они и предписывались кодексом мужского аристократического поведения, не были для мужчин столь же существенны, как для женщин.

Вместе с тем Фенелон и Ламбер обращают внимание на то, что женщины не должны позволять мужчинам диктовать им поведение. Так, госпожа де Ламбер советует дочери: «Там, где дело касается религии, Вы должны подчиняться властям; в отношении всего остального наилучший авторитет – разум и факты. Если Вы будете слишком послушны, Вы нарушите права разума, не воспользуетесь присущим Вам светом, и он, соответственно, начнет тускнеть. Ограничить свои понятия понятиями других – значит слишком заузить их» ¹³.

В еще более явно феминистских «Новых рассуждениях о женщине» (впервые опубликованных вопреки желанию автора в 1727 году) и в «Трактате о дружбе» (1736) Ламбер продолжает размышлять о данных вопросах, предполагая, что «femmes d’un caractere raisonnable» (разумные женщины) скорее будут культивировать платоническую любовь, нежели чувственность или флирт. И для Ламбер, и для Фенелона существенным было то, что женщина должна полагаться сама на себя, и именно в этом они усматривали корни ее нравственного авторитета. Или, как говорилось в «Опыте о воспитании благородных девиц» Мадемуазель д’Эспинаси, вышедшем анонимно в Санкт- Петербурге в 1788 году:

«…Давая дочери вашей наставления, должны вы старатся истребить в ней те мечтательныя и смеху достойныя воображения, коим подверженны премногие женщины. Здесь я говорю не только о тех страхах и прихотях, кои приходят им с ребячества; но о мнениях их о снах, о предсказаниях щастия и о всех скрытных знаниях, кои прямо противны здравому разуму, и которые не имеют другаго основания кроме суеверия простаго народа, так же и о той нежности чувствий до крайности доведенной, которая часто бывает причиною их нещастия» ¹⁴.

Независимость суждений важна, учитывая и то, что все авторы усматривают первейшую цель женского воспитания в подготовке к браку, в котором во внимание принимаются семейные связи и социальный статус (dynastic alliance), а не чувства. В этом мире, где мужчины посягают на женщин прежде всего в контексте оплодотворения или сексуального соблазнения, добродетель важна как средство сохранения независимости, а отнюдь не подчинения женщины. Именно мать готовит дочь к самостоятельной взрослой жизни, прививает мудрость, которая в свою очередь будет передана дочерям дочерей и т. д. в бесконечной традиции воспитания матерью. (Не следует полагать, будто передача знаний ограничивается домашними делами: нравственные руководства отстаивали достаточно широкую программу, включавшую в себя не только домоводство, но и бухгалтерию, необходимую для ведения собственных наследственных дел, не только языки, музыку и прочие благородные совершенства, но и историю, литературу и даже математику и науки.)

Важность материнского воспитания, понимаемого прежде всего как апофеоз нравственного руководства, соседствовала в печатной культуре XVIII века с эвфимистическим неупоминанием всего, что относилось к биологической стороне материнства и в большей или меньшей степени изгонялось из наставлений для женщин. Книги с советами о сохранении здоровья обсуждали вопросы продолжения рода подчас настолько общо, что понять их было практически невозможно; взять, к примеру, это жеманное определение беременности, опубликованное в руководстве, переведенном с немецкого и вышедшем в России в 1793 году: «Беременность есть то состояние, в котором женщина по пребывании с мущиною, спустя несколько дней, находит себя в другом положении; а не в том, в котором прежде была» ¹⁵.

Иерархия материнства предписывала, чтобы столь неучтивые, нечистые обязанности ухода за ребенком, как кормление грудью, стирка пеленок и т. п., оставались заботами женщин, принадлежавших к низшему сословию (мамок и нянек), в то время как благородная дама занималась бы лишь духовным развитием ребенка ¹⁶.

Одним из результатов новой идеологии «педагогического материнства» явилось то огромное символическое значение, которое приобрело в конце XVIII – начале XIX века избирательное материнство (elective maternity), воплощенное в социальном статусе воспитанницы (подопечной или протеже). Женщина- аристократка оказывала материнское руководство и социальное попечительство (помощь в совершенствовании манер, выходе в свет) юной женщине, не обязательно состоявшей с ней в кровном родстве. Положение воспитанницы отлично запечатлено в мемуарах Анны Лабзиной (воспитанницы поэтессы Елизаветы Херасковой, одной из самых образованных женщин России XVIII века) ¹⁷. Гораздо позднее, в 1830-е годы, это явление отзовется в двух прекрасных парадных портретах графини Самойловой, возлюбленной Карла Брюллова: «Портрет Ю. П. Самойловой, удаляющейся с бала с приемной дочерью А. Паччини» (ок. 1842) и в парном к нему «Графиня Самойлова и ее воспитанница» (1832 – 1834) ¹⁸. На последнем портрете, величественном и театрализованном, графиня изображена в богатом интерьере, на фоне ниспадающего пышными складками бархатного занавеса.

1. Подборку подобных надписей см.: Петербургский некрополь / Сост. В. И. Сайтов. М.: Унив. тип., 1883.[↩]
2. Джон Флаксман (1755 – 1826) – английский скульптор- неоклассик конца XVIII – начала XIX века.[↩]
3. Образы материнства в исполнении Виже Лебрен, Анджелики Кауфманн и других можно найти в издании Великого князя Николая Михайловича: Русские портреты XVIII и XIX столетий. В 5 тт. СПб., 1905 – 1909. См. также: Goodden Angelica. The Sweetness of Life: A Biography of Elisabeth Louise Vigee Le Brim. London: Andre Deutsch, 1997.[↩]
4. Hubbs J. Mother Russia. Bloomington: Indiana University Press, 1989; Bowers T. The Politics of Motherhood: British Writing and Culture, 1670- 1760. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 4. В отличие от них Линда Эдмондсон (Университет Бирмингема) в настоящее время работает над изучением образа материнства как выражения национальной идентичности России. Она утверждает, что символическое воплощение нации в виде женской фигуры ни в коей мере не уникально для России (аналогии наблюдаются и в других европейских странах, в частности Финляндии и Ирландии) и что данное понимание на протяжении XIX-XX веков претерпело существенные изменения.[↩]
5. «Повесть о Юлиании Лазаревской» цит. по: Хрестоматия по древней русской литературе / Сост. Н. Гудзий. М.: Просвещение, 1973. С. 343. О женском образовании в допетровскую эпоху см.: Лихачева Е. Материалы для истории женского образования в России. В 4-хкн. Кн. 1. СПб.: Тип. М. М. Стасюлевича, 1890. С. 14 – 30; Hughes L. Sophia, Regent of Russia 1657 – 1704. New Haven: Yale University Press, 1990. P. 33. Об образе материнства см.: Пушкарева Н. Женщины Древней Руси. М.: Мысль, 1989. С. 95 – 102. Окультесв. АннынаЗападесм.: Warner M. From the Beast to the Blonde: Fairy Tales and Their Tellers. London: Chatto and Windus, 1994. Ch. 6.[↩]
6. Bowers T. The Politics of Motherhood: British Writing and Culture, 1670 – 1760. Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 24.[↩]
7. Tovrov J. The Russian Noble Family: Structure and Change. New York: Garland, 1987. P. 192.[↩]
8. Хотеев П. И. Французская книга в Библиотеке Петербургской Академии наук (1714 – 1742 гг.) // Французская книга в России в XVIII веке: Очерки истории / Ред. С. П. Луппов. Л.: Наука, 1986. С. 38.[↩]
9. Воспитательные книги были третьей по популярности категорией книг, продаваемых в Московской академической книжной лавке в 1749 – 1760 годах. См.: Копанев Н. А. Распространение французской книги в Москве в середине XVIII в. // Французская книга в России в XVIII веке. Таблица 6. С. 83.[↩]
10. О воспитании девиц сочинение г. Фенелона архиепископа дюка Камбрийскаго. С французскаго языка переводил Иван Туманский Геролдмейстерской канторы переводчик. СПб.: [Тип. Сухопутного кадетского корпуса], 1763 (Сводный каталог русской книги гражданской печати XVIII века, 1725 – 1800. В 5 тт. М.: Изд. Государственной библиотеки СССР имени Ленина, 1962 – 1967. N 7703. В дальнейшем – СК). (Французский оригинал: De l’education des filles, 1687.) Это издание переиздавалось в 1774 и 1788 годах; новое издание 1794 года включало перевод «Avis de m. de Fenelon a une dame de qualite sur l’education de mademoiselle sa fille» (CK N 7705). Кроме необыкновенно популярного «Телемака», из других книг Фенелона значительное распространение в России получили: Общия правила жизни, взятыя из книги, называемой Истинная политика благородных людей. М.: Тип. Московского университета, 1779 (СК N 7706) (Французский оригинал: La sagesse humaine ou le Portrait d’un honnete homme.); Письма госпожи де Ламберт к ея сыну о праведной чести и к дочери о добродетелях приличных женскому полу. СПб.: Тип. Академии наук, 1761 (СК N 3425); другие переводы вышли в 1814, 1834, 1838 годах (Французский оригинал: А. -T.de Lambert.Avis d’une mere a son fils et a sa fille, 1728.); Pennington Sarah. An Unfortunate Mother’s Advice to Her Absent Daughters; in a Letter to Miss Pennington (1761) вышли (впереводесфранцузского!) как: Советынещастныяматериеядочерям… М.: Московская Сенатская типография у содержателя В. О[корокова], 1788 (СК N 5149). Руководства с неуказанным авторством см.: Опыт о воспитании благородных девиц, сочинен госпожею *** с французскаго на российской язык переведен Михаилом Семчевским. СПб.: Печ. при Артиллерийском и инженерном шляхетном кадетском корпусе…, 1778 (СК N 5012); на самом деле книга, по-видимому, является переводом работы: Mademoiselle d’Espinassy. Essai sur l’education des demoiselles. Paris, 1764.[↩]
11. См.: М. de’ Gournay. Egalite des hommes et des femmes // Egalite des hommes et des femmes. Grief des dames, suivis du Proumenoir de Monsieur de Montaigne. Geneve, 1993; P. de la Bane. De l’egalite des deux sexes. Paris: Fayard, 1984; P. de la Barre, De l’education des dames pour la conduite de l’esprit dans les sciences et dans les moeurs. Toulouse: Universite de Toulouse-le-Mirail, 1982; Maclean I. Women Triumphant: Feminism in French Literature, 1610 – 1652. Oxford: Oxford University Press, 1977; Woodrough E. France: the Middle Ages to 1700 // The Bloomsbury Guide to Women’s Literature / Ed. C. Buck. London: Bloomsbury, 1992. P. 41 – 54; Hughes A. and Birkett J. Eighteenth-and Nineteenth-Century France // Ibidem. P. 54 – 60.[↩]
12. A. —T. de Lambert. Avis d’une mere a sa fille // A. -T. de Lambert. Oeuvres / Ed. Robert Granderoute. Paris: H. Champion, 1990. P. 99 – 100. (Вдальнейшемсноскинаэтоизданиеданыкак Oeuvres-Труды.) Дихотомия Ламбер отвага-мужество-мужественность и скромность— целомудрие-женственность была традиционной для французской культуры (см.: Maclean I. Woman Triumphant: Feminism in French Literature, 1610 – 1652. Oxford: Oxford University Press, 1977. P. 1 – 63), но новой для России: показательно, что в названии первого русского перевода книги госпожи Ламбер внимание на противопоставлении женственности и мужественности акцентируется привлечением слов честь и добродетель.[↩]
13. А.-Т. de Lambert. Oeuvres-Труды. P. 113.[↩]
14. Опыт о воспитании благородных девиц. С. 37.[↩]
15. Гулен Жан и Журден Ансельм Лун. Дамской врачь в 3 частях содержащих в себе нужныя предохранения, служащия к соблюдению здравия, с присовокуплением венерина туалета: перевел с французскаго… Кондрат Муковников. М.: Тип. А. Решетникова, 1793. С. 168. (СК N 1665: перевод Goulin J., Jourdin A. Le medecin des dames. Paris (без издателя, без даты, ок. 1775). Авторы столь же уклончивы и в определении сексуального акта: «Сия минута подлинно есть та, в которую два крепко соединенныя сердца, чувствующия впечатление нежнейшей любви, предаются всей живости удовольствия» (с. 158).[↩]
16. Об ответственности нянек за младенцев см.: Опыт о воспитании благородных девиц. С. 4.[↩]
17. См.: Лабзина А. Воспоминания (1758 – 1828) / Ред. Б. Л. Модзалевский. Newtonville: Oriental Research Partners, 1974. С. 47 – 48. Романам были предпочтены назидательные книги, и моральные вопросы активно пропагандировались Херасковыми.[↩]
18. Этот портрет, хранящийся в США в Hillwood Museum, Washington DC, не воспроизводится в альбомах живописи Брюллова, изданных в России. Его можно найти на сайте: http://www.hillwoodmuseum.org/art_collection/paintings/b4.html[↩]