Война и литература: проблемы нового мышления

Вначале было чувство. И слово, его выразившее. Свидетельствуют, что когда первое ядерное устройство сработало, американский профессор Бендридж воскликнул:

– Теперь все мы негодяи!

Причастные к факту появления, привода в мир, и без того расколотый, тревожный, оружия космической мощи, ученые-физики первые и осознали то, что до остальных людей дошло потом, доходило постепенно. А именно: мир стал совершенно другим и необходим новый способ мышления, чтобы человечество выжило и развивалось дальше.

В манифесте Рассела – Эйнштейна 1955 года, ставшем программным документом Пагуошского движения ученых за мир, мысль эта развивается следующим образом: «Мы должны научиться мыслить по-новому, мы должны научиться спрашивать себя не о том, какие шаги надо предпринимать для достижения военной победы над тем лагерем, к которому мы не принадлежим, ибо таких шагов не существует; мы должны задавать следующий вопрос: какие шаги можно предпринять для предупреждения вооруженной борьбы, исход которой должен быть катастрофическим для всех ее участников».

Когда-нибудь, очевидно, напишут исследования, какими сложными, противоречивыми путями шли к этой истине и пришли наиболее прозорливые политики, другие ученые, дальновидные военные. Но нам представляется, что решающими были последние годы – первая половина 80-х.

Разрядка в 70-е годы так и не стала необратимой. Силы милитаризма, правые силы на Западе все сделали, чтобы ее таранить.

Сегодня у процесса разрядки возникает дополнительный фактор, глубокий тыл – процесс перестройки всей нашей жизни на путях демократизации экономики, социальных отношений, самого мышления. И что очень важно: осознание, что во всем необходимо новое мышление, адекватное ядерной эре, стало сутью и формой государственной политики нашей страны. Феномен невиданный.

Вот почему наши предложения в Рейкьявике выглядели воистину как из третьего тысячелетия, а то, что им противостоит, – чем-то дремуче древним. Все сдвигается в нашем мире невероятно круто и стремительно: отстал на год – выглядишь неандертальцем! Какие бы тебя супертехнологические идеи ни обуревали!

Мои рассуждения будут затрагивать узкую проблематику не столько теоретического характера, сколько поведенческого: как каждому из нас мыслить и действовать, дабы не оказаться в положении и роли неандертальца? В своей, конечно, области и в своем масштабе. От каждого в конце концов зависит, чтобы необратимым стал процесс перестройки всей нашей жизни, нашего практического мышления. А также и разрядки. Сорвется здесь – сорвется и там: у растянутой пружины два конца и оба должны быть закреплены прочно.

Как-то позвонил мне крупный советский ученый-математик и уличающе зачитал-процитировал мое же – из «Карателей», тогда опубликованных: «И еще неизвестно, по чьим формулам – физиков или поэтов – взорвут Землю…» Кажется, доволен был «физик» самокритичностью «лириков». И действительно, невиновных не будет, если случится самое страшное. Как сказано в «Катастрофе» белорусского романиста Эдуарда Скобелева: «Потеряв веру, люди шарахались от мысли о жертве. Никто не восходил на костер, уверенный, что сгорит. И потому все сгорели».

Если и примериваемся – взойти или не взойти, – то все еще с безопасного расстояния. Вот и в связи с чернобыльской аварией, ее последствиями – именно так себя писатели вели, ведем. Свой личный кусок все еще дороже судеб народных, хотя уже и сознаем, что кусок-то уже радиоактивный!

Да, чувство личной исторической ответственности (сознательно ставлю рядом слова: личной и исторической) обязательно сегодня не только для тех, кто привел в мир оружие Судного дня, ученых-физиков. В не меньшей степени – и для политиков, и для военных, и для нас, «прочих лириков».

Это просто пронизывало работу московского форума «За безъядерный мир, за выживание человечества»: если не я, не мы, то кто?..

Прошли времена простительной (впрочем, простительной ли?) наивности ученых или суперспециалистов, когда великий Ферми мог, например, вспылить: «При чем тут нравственность? Просто это интересная физика!» Сегодня восемь тысяч ливерморцев разной квалификации занимаются «интересной астрономией» – готовя оружие для самоистребительных «звездных войн». Но уже в условиях моральной осады – даже у себя в Америке. Тысячи и тысячи крупнейших американских ученых (в числе их – две трети проживающих в США лауреатов Нобелевской премии) публично отказались иметь дело с СОИ.

Да что ученые! Появилось невиданное в истории: генералы-пацифисты. И они, так же как ученые, печатают манифесты предупреждения, объясняющие их позиции: «В наши дни военный, осознающий свою ответственность, не может проводить грань между выполнением своих военных обязанностей и чувством своего морального долга. Он должен выполнить этот моральный долг, пока не стало слишком поздно и дело не дошло до выполнения им военного приказа. Первый долг современного военного – предотвратить войну»¹.

Ситуация-то какова? Небывалая, невиданная! И самые толковые и честные из военных ее уяснили: профессиональная готовность наилучшим образом выполнить приказ, когда война началась бы (ядерная война!), – не что иное, как готовность взять на себя большую долю в коллективном самоубийстве. «Лучше»; «успешнее» воевать в войне термоядерной означает лишь одно – внести больший вклад в убийство человечества и всего живого на Земле. Вот она, правда нашего времени, придя к ней, уже не спрячешься от всех этих вопросов, от необходимости решать их для себя, в согласии с собственной совестью.

Ну, а у «лириков», гуманитариев, обществоведов, философов и пр. и пр. в чем высший профессиональный долг? От гуманитариев если и холодно или жарко, то ведь не в такой степени, как от политиков, военных?

Это как посмотреть! Кто подсчитает, сколько килотонн Угрозы человеческому роду таится в формуле, которую, похоже, какой-то их «лирик» подбросил западным политикам и обывателю: «Лучше быть мертвым, чем красным!»

Орудие нашего труда, а иногда и оружие – слово. Бывают великие слова, когда за ними великое озарение. Вот как эти: в ядерной войне не может быть победителей! Она не должна быть развязана!

Не случайно М. С. Горбачев эти простые и ясные слова определил как «аксиому международных отношений нашей эпохи»².

Не словами направлялась история, создавались, уничтожались или удерживались от погибели цивилизации. Но и словами тоже – в которых отражены, выражались дела и нормы человеческие:

Не делай другому, чего не пожелал бы себе самому…

Не убий!

Хочешь мира – готовься к войне!

Война – есть продолжение политики иными средствами.

Если враг не сдается – его уничтожают!

Наше дело правое – мы победим!

Погибнет миллион, зато свободу, счастье обретут сотни миллионов.

Это было в прошлом. А сегодня!

Если человечество хочет выжить, ему необходима совершенно новая система мышления.

И вот это:

В век ядерного оружия невозможно спастись, выжить в одиночку, безопасность может быть только коллективная, всеобщая. Все, что люди думали, произносили, совершали во времена доядерные, имело альтернативный характер. Просто потому, что у рода человеческого имелось гарантированное будущее: не через год, так через пятьдесят, сто лет опасный или ложный ход истории мог быть выправлен на более приемлемый. Даже планетарная победа «тысячелетнего рейха» Гитлера не отменила бы род человеческий.

А ядерная война отменит. Потому-то опыт прошлого, всегда служивший копилкой мудрости, не на все дает ответы. Их следует искать и в новых реалиях, а это всегда трудно.

Еще на памяти ныне живущих поколений та эпоха (20 – 30-е годы), когда локомотив, бульдозер истории, упирался в уровень производительных сил – в будущее, где все проблемы, как нам представлялось, решаться будут и легче, и проще. Избыток энергии, материальных благ, мощные производительные силы, возможности, ну и соответственно – более гармонические производственные отношения…

И вдруг стенка проломилась, мы, люди XX века, с разгона пролетели даже дальше, чем рассчитывали. Каждые несколько лет научная и производительная мощь нарастает в невиданной прогрессии: можем все, почти все, а чего не можем, так сможем через год, через десять…

Так было буквально вчера. А сегодня?

Сегодня все упирается в мышление.

Каково оно есть, станет, будет – таково и будущее человечества. И вообще быть или не быть самому будущему зависит прежде всего от мышления, от способности или неспособности как можно большего числа людей мыслить адекватно ядерной действительности.

«Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», – жаловались поэты в 50-е годы.

Времена изменились, в почете сегодня именно «лирики». Они бомб не изобретали. Но это добродетель, так сказать, неделания. Правда, в последнее время проявили себя и в действии, активном: по спасению рек, лесов, почв, а также культурных, духовных ценностей. Но вот в главное дело – разрушение опасных стереотипов во взгляде на войну – вклад их не столь заметен.

На слуху и в широком употреблении понятие – военно-патриотическое воспитание. Не лучше ли, не точнее ли, учитывая ядерный век, сформулировать иначе: антивоенно-патриотическое воспитание? Ведь если военная победа над противной стороной невозможна, а расчет на таковую – просто преступление перед человечеством, тогда логично рассудить, что высший патриотизм, то есть желание исключительно добра своему народу (как и всем другим – сегодня это неразделимо), заключается в ненависти к войне. Не к «противнику», а к войне и всем, кто ее провоцирует или готов развязать.

Впрочем, эта потребность времени все-таки проявилась, если не в формулировках, то в самой литературной практике нашей: во всем мире нет такой антивоенной (хотя по инерции мы все еще именуем «военной») литературы, какая есть у нас. Ее уже называют великой. И это именно антивоенно-патриотическая литература.

Да, говоря словами Вольтера, каждому возделывать свой сад. Но дело это все-таки коллективное – выработка нового мышления. Великолепно, когда поможет тебе сосед. Нет, не в качестве этакого недоброй памяти фининспектора послевоенной поры, который если и заглянет в сельский двор, так лишь для того, чтобы уличить и обложить разорительным налогом каждое деревце в саду, каждую курицу. Такими «фининспекторами» по отношению к другим наукам – кибернетике, генетике и пр. – в прежние времена очень часто выступали наши вездесущие философы. Ассоциации возникают и посуровее: шаг влево, шаг вправо – стреляю, стреляем! И такой тон памятен – наших строгих общественников. Сейчас естественные, точные науки имеют против них высокий забор специальных знаний, перелезть через который не всякому легко.

А вот в наш огород, литературный, они захаживают, набеги делают частенько. Редко с новыми, свежими идеями, чаще с ношкой нафталина. С привычной миссией контролеров-запретителей.

Зато как мы от непривычки благодарны, когда философы-обществоведы сами показывают пример смелого мышления.

Помню, какую огромную радость и именно благодарность испытали мы с Даниилом Граниным, когда прочли в журнале «Век XX и мир» статью Г. Шахназарова «Логика ядерной эры» (1984, N 4). Мы неожиданно для самих себя отправились к незнакомому автору, чтобы выразить благодарность прямо-таки личную.

Именно личную. Это было время, когда за высказывание мыслей сродни шахназаровским в нашей писательской среде запросто было заработать ярлык: «пацифист». Притом в ругательном значении. У нас, конечно, свой понятийный аппарат, но тоже «святых коров» достаточно. Некоторые разлеглись прямо-таки посередине дороги – ни пройти, ни проехать.

Такую же прямую помощь ощутили мы, литераторы, в наших попытках мыслить нестандартно – от физика Е. П. Велихова, от его выступлений по проблемам войны й мира. Это сегодня никого таким не удивишь, но когда несколько лет назад Велихов сказал (на первом телемосте), что ядерная бомба – такой же всеобщий враг, как вчера был фашизм, что ядерное оружие – совсем не мускулы, а раковые клетки, и что это безумие – «наращивать» ядерную опухоль, помнится, как растеряны были наши некоторые хранители-охранители (чего только?), никак не могли переварить простую эту истину. И как тут же один из «фининспекторов» взялся уличать в «пацифизме» журнал «Век XX и мир», когда тот напечатал статью на тему «бомба – Гиммлер», «бомба – Гитлер»… Здесь, мол, нужен классовый подход: есть бомба, а есть «бомба»; наша, не наша!.. – глубокомысленно напомнили журналу и автору.

Все еще не по силам было людям с пенсионным мышлением (независимо от возраста) понять истинную диалектику времен: общечеловеческий интерес и есть высший «классовый интерес», особенно в наш век.

Мне и физик один втолковывал: ну что вы все одним миром мажете, ведь ножом можно человека зарезать, а можно хлеб разрезать – важно, в чьих он руках. Логично вроде бы. Да только формальная это логика, не учитывающая, что «нож» этот, например, может в руках взорваться, насмерть уложив и правых и виновных. И нет «христианской» ядерной бомбы (это и епископы американские признали), как нет и «марксистской». Единственный аналог ей – фашизм. 20 килотонн – гаулейтер Кубе, 100 – Кох, мегатонна – Гиммлер, 10 мегатонн – Гитлер…

Когда, напуганные перспективой остаться один на один с острыми социальными проблемами своих стран, стран развивающихся, соревнованием с социалистической системой, политические деятели не только США, но и Англии, ФРГ начинают что-то такое бормотать о «ядерной гарантии», о «полисе» в виде космического оружия, – все и сразу понятно: страшновато оставаться без мегатонных гиммлеров, гитлеров… Нужен, нужен все-таки им фашизм – на крайний случай! Хотя бы в таком вот свернутом виде, в бомбе спрятанный. Прежнего фашизма сегодня вроде бы стыдятся (геноцид, лагеря смерти), этот же, материализованный в бомбе, в складированном виде геноцид иметь даже престижно.

За «круглым столом» АПН на тему «Мораторий, разоружение, новое политическое мышление в ядерный век», в котором мне довелось участвовать в октябре 1986 года, выступал вдохновенный француз… в защиту ядерного оружия как гаранта именно величия Франции. Поразительно!

Думается, что новое политическое мышление должно кликать на помощь и чувства. Например, в этом пункте прямая задача литературы – выработка чувства стыда. Чтобы стыдно было иметь материализованный геноцид в виде бомбы не менее, чем в виде фашистских фабрик смерти. Но для этого нужна вся правда о бомбе, о последствиях не только применения ее, но и производства, накопления. Правда, без всяких оговорок-исключений в свою пользу, какие выискивал тот француз.

Кажется, что появись сейчас над нами те самые «неопознанные», да если бы знали про все арсеналы землян, они, наблюдая людей, смотрели бы на многих и многих как на лунатиков. Ходят, бродят по карнизам, чем-то заняты, ораторствуют, не открывая глаз.

Рейкьявик – это встреча не только двух идеологий, но и двух психологии. Одна вот эта, лунатическая, и вторая – людей, заглянувших в пропасть, не уводящих трусливо взгляда от нее, не выпускающих из поля зрения.

Что и говорить, мы – профессия диктует, – когда слушали пресс-конференцию М. С. Горбачева после Рейкьявика, не могли не отметить печать личной драмы человека, который не политику приехал делать в обычном понимании, а к такому же человеку: должен же, должен видеть и он, над какой бездной все мы зависли!

Рональда Рейгана, настаивающего на программе «звездных войн», западная пресса предпочитает изображать в этаком снисходительно-ироническом тоне: ну у кого нет своих чудачеств, слабостей! Оставьте игрушку президенту! Раз уж он так держится за нее, будет неразумно и даже провокационно покушаться на нее.

Все это напоминает сценку-притчу польского драматурга Славомира Мрожека. У Мрожека странный старик бегает по сцене и целится из охотничьего ружья во всех, кто на глаза попадается: в женщину, в ребенка. Люди, конечно, испуганно шарахаются, возмущаются, кое-кто пытается вырвать из его рук ружье.

Но старик не один, за ним следуют два здоровенных молодца и увещевают, устыжают публику вот таким объяснением:

– Дядэк хцэ щелять!

То есть дедушка хочет стрелять. Ну, какие же вы нехорошие, дедушка хочет стрелять, блажь у него такая, а вы мешаете!

Вот и нас уговаривают: не мешайте президенту, его звездное оружие, может быть, еще и не выстрелит. Он, может, даже вам даст поиграться!..

Думается, не случайно и не бескорыстно рисуют нам такой образ президента США – мол, все дело в нем и его звездных чудачествах. Хотя его скорее представляешь заложником этой программы, с какого-то момента уже невольным в своих действиях.

Ну вот вообразим, что Рональд Рейган решил бы ликвидировать те многомиллиардные заказы, которые по программе СОИ получили военные корпорации и которые еще рассчитывают получить – в следующие десятилетия. И вернулся бы с этим из Рейкьявика. Что бы встретил дома, с чем бы его встретили?..

Кстати, во время упомянутого уже «круглого стола» В АПН я задал вопрос Пьеру Сэлинджеру, парижскому корреспонденту американской телекомпании Эй-би-си, что, по его мнению, произошло бы в таком случае и как бы президента встретили дома?.. Он согласился, что Рейгану не поздоровилось бы, правда, акцент делая не на военно-промышленном комплексе, а на настроениях рядовых американцев, которые, дескать, всерьез поверили в «соивую» защиту от ракет. Ну, а кто такое настроение и в чьих интересах создал, и поддерживает – это ни для кого не секрет. (Впрочем, уже началось: президента, – хотя имеют в виду его преемников, – вовсю пугают крайне правые, мстя за испуг свой, что он мог «попасть в ловушку» и подписать…)

Пример нового мышления, по-особенному драматический (думается, что история еще оценит это), выражен в словах М. С. Горбачева, сказанных на XXVII съезде партии (мысль эту он повторит и после Рейкьявика): «Мы не можем принять «нет» в качестве ответа на вопрос: быть или не быть человечеству?»

То есть, сколько бы ни бросала нам в лицо «нет» другая сторона, порой делая это в сознательно обидной форме, даже провокационной, как бы по-человечески ни хотелось в ответ хлопнуть дверью, на воинственность и непримиримость ответить тем же, сделать это мы не имеем права. Потому что, в конечном счете не о системах уже идет речь – социализме, капитализме, – о самой жизни на Земле, быть или не быть человеку. Новое мышление стало нашей государственной политикой – и это великий факт, но это никак не избавляет каждого специалиста в отдельности от необходимости самому в этом же направлении трудиться, нарабатывать новые качества мышления. Каждому в своей области.

Очень это важно сегодня всем нам, и «физикам» и «лирикам», двигаться этим маршрутом. Но хорошо бы при этом не забалтываться. А то ведь это мы умеем. И когда говорим-пишем о перестройке. И – о новом мышлении. Ведь смысл слова «ускорение» может быть и обратный. Если, например, развернуться на 180 градусов и нажать на газ. Это даже привычней. Развивали, развивали инициативу на местах, чтобы как-то залатать прорехи в снабжении населения овощами, мясом-молоком, но вот прочли постановление о нетрудовых доходах и…

Японцы сейчас выпускают фотоаппараты и прочую бытовую технику в расчете на законченных олухов. Не умеешь, а сфотографируешь как следует (по выдержке, по расстоянию), не испортишь, хоть не так и не там нажмешь. Надо бы нам и постановления писать-печатать с прикидкой на олухов: заранее прикидывать, что и где перегнут. Заранее делать нужные оговорки, ставить ограничения. Не учли этого – и вот перестарались на местах. И что характерно: никогда ведь не перегнут в сторону полезную, всегда в привычном направлении – ищи и вылавливай тех, кто еще не отучен работать, кто готов копаться в земле-навозе… И снова опустели базары, прилавки.

Подумалось:

1. »Дружба народов», 1983, N 9, с. 200.[↩]
2. »Правда», 23 октября 1986 года.[↩]