Нравственный смысл истории

Что такое история и что такое современность? Думаю, что здесь нет четкой границы: то, что сегодня современность, завтра уже история. Глобальные исторические события, скажем войны и революции, – вехи на пути Истории, ее яркие знаки. Но существует постоянный исторический процесс и есть литература, которая стремится этот процесс воспроизвести и запечатлеть. Разные писатели, естественно, по-разному это делают: одни пишут с установкой на сегодняшний день, на максимальное приближение к грани – сегодня-завтра, другие интересуются более отдаленными временами. Метод, однако, общий: писатель должен относиться к современному как к историческому и к историческому как к современному. Особенно когда речь идет об изображении характеров, так как наши познания в истории при, самом блестящем знании ее довольно относительны. Мы можем знать все факты и все равно стопроцентно точно восстановить психологию и мировосприятие человека другого, даже близкого нам времени не можем. Как угодно, но мы примеряем историю к себе. Ведь даже вечные категории – пространство и время – человек античности, как доказывают исследования последнего времени, воспринимал совсем иначе, нежели человек средневековья, не говоря уже о человеке современном. Постоянно происходило увеличение знаний об этих предметах, менялась точка зрения на восприятие этих категорий, которые начиная с детства фиксируются всем окружением человека. И исторические писатели, отсчитывая от сегодняшнего дня, должны учитывать, что люди были другими. Это существенно и помогает нам ориентироваться в ходе истории. На наших глазах происходит смена поколений, в последующее поколение всегда другое. Ощущение историчности существования человека чрезвычайно важно подкреплять и осознавать в исторических произведениях.

Есть исторические произведения, которые мне не очень близки и менее интересны, потому что они аллюзионны. Там берется схема какого-либо события, соответствующие одежды напяливают на современных людей, и они высказывают современные идеи, иногда такие, которые по тем или иным причинам нельзя высказать прямо. В результате получается сочинение псевдоисторическое. Но есть аллюзионность истории не умышленная, а связанная с нашим ограниченным представлением о ней. Ведь исторические драмы или романы эпохи классицизма вовсе не про греков, а про себя, и авторы почти и не скрывают этого, хотя за этим кроется, конечно, иное, чем у нас, понимание истории, ее движения и развития.

Кроме знания того или иного времени, художнику, пишущему на исторические темы, необходимы талант, такт и умение воспроизвести картину мира с участием фантазии, но на основании документов, как умели делать Л. Толстой или почти наш современник Ю. Тынянов. Я считаю, что для новой эпохи Тынянов – образцовый исторический писатель. Он очень много знал и еще больше угадывал, причем необычайно точно. Нередко встречаются исторические романы, где автор очень хорошо или сравнительно хорошо знает небольшой отрезок времени, небольшой круг лиц. Как правило, в таких творениях не хватает воздуха, потому что необходимо знать намного назад и намного вперед, – именно это характерно для Тынянова. Кроме того, он очень крупный стилист, у него и форма литературная всегда на очень высоком уровне, и умение сочетать авторский текст с документом, с реконструированной прямой речью героев. Мастерству у Тынянова могут поучиться наши многие современные писатели. Он говорил: «Там, где кончается документ, там я начинаю». Если ученый, историк излагает свою версию – как это было, то художник, поэт воссоздает образ, но исходные знания необходимы поэту так же, как и историку. Если поэт органически знает то, о чем пишет, тогда все получается. Конечно, поэт, художник очень многое и угадывает, ибо знать абсолютно точно мы ие можем, но угадывает по-своему, иначе, чем историк. И тот, и другой пытаются реконструировать процесс: один, отталкиваясь от документов, выстраивает многое в своей фантазии, другой, опираясь на источники, создает концепцию. Порой версия художника оказывается глубже, нежели версия ученого. Бориса Годунова и его время, войну 1812 года мы представляем по Пушкину и Толстому. Многое из гражданской войны – по произведениям Булгакова и Вс. Иванова. Как было на самом деле, никто не знает, это невозможно восстановить.

Я не берусь дать даже краткую формулировку такому сложному явлению, как исторический процесс, но ясно, что это не только процесс политический, экономический, нравственный – ведь все строится на человеческом материале, – но и связанный сложным образом с существованием самой Вселенной.

Что касается конкретного отношения художника к Истории и воссоздания им отдельных ее периодов, то, конечно, домысел и возможен, и нужен, потому что есть такие пробелы, которые ничем другим, кроме домысла, фантазии, и не заполнишь Когда писатель располагает исторический материал будущего романа, то у него, видимо, получается не сплошная фактура, а сетка, своеобразные ячейки, которые нужно заполнить. Поэтические произведения отличаются от прозаических лишь по композиции, форме и т. д., но принципиальное отношение к материалу должно быть то же самое. Понятие об историческом процессе может сформулировать не только историк, но и художник. И может быть, иногда это и есть наиболее точное приближение к тому, что действительно происходило в истории.

Историческую литературу читают повсеместно, интерес к ней огромный, да и начинаем мы читать, собственно, с исторических романов, чаще всего с Дюма. И какими бы они легкомысленными, со «взрослой» точки зрения, ни были, это все же сочинения исторические. Дальше мы обращаемся и к Мериме, и к Цвейгу, приходим к исторической прозе Пушкина. Значит, у нас есть некая потребность, и, я думаю, потребность в такого рода чтении не совсем утилитарная, как и всякая потребность в искусстве. Читатель не только извлекает оттуда исторические сюжеты и сведения о прошлом; видимо, главная функция исторической литературы такая же, как и у всякого искусства, – это концепция жизни, это образ жизни, это учение о том, как должен поступать человек в каких-то обстоятельствах. А в целом, если взять всю историческую литературу, то речь идет о построении идеалу может быть, более протяженного во времени, чем конкретные практические наши идеалы и представление о человеке вообще. История здесь не является предметом чисто информативным, как в учебнике. Историческая литература показывает, что человек живет в конкретных обстоятельствах и соотносится с жизнью, с той или иной, и как человек должен вести себя в данных обстоятельствах.

Безусловно, на протяжении веков менялись и установки, и концепции, скажем, категория высокого долга в расиновских трагедиях отличается от трактовки в романах Дюма. Но вместе с тем и там и там действуют человеческие типы, которые дают всем читающим определенные образцы поведения и жизни.

Очень любопытна судьбе моего поколения, когда речь заходит об исторической литературе. Мы оказались на том рубеже, когда, может быть, всерьез и широко стала разрабатываться историческая тема. В 30-е годы произошел большой идеологический поворот. До него была вселенская история, чаяния мировой революции, а в эти годы мы вернулись к отечественной истории. Не случайно стихи Павла Когана «Я патриот. Я воздух русский, я землю русскую люблю…» воспринимались как знак признания новой исторической темы.

Пора нашего духовного взросления и формирования как поэтов, я имею в виду Кульчицкого, Майорова, Слуцкого, Наровчатова и других, совпала с главным историческим событием того времени – войной. Она во многом определила наши характеры, отношение к жизни, к литературе. Война сформировала наши понятия и нравственные ценности. В 1941 году я был студентом-филологом и уходил на войну отягощенный литературными ассоциациями. Но они не мешали мне. Тогда, в первую военную осень, я повсюду таскал с собой «Войну и мир».