Венгры и Европа

Венгры и Европа. Сборник эссе. Перевод с венгерского. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 560 с.

Так назван сборник эссе, который выпущен издательством «Новое литературное обозрение» в авторитетной серии «Библиотека журнала «Неприкосновенный запас»». В книгу вошли появившиеся между 1930 и 2001 годами эссе, выступления, статьи, лекции двадцати трех венгерских писателей, поэтов, литературных критиков, драматургов, публицистов, философов, историков. Название точно обозначает одну из главных, если не главнейшую, проблем венгерского национального самосознания, которая и стала предметом антологии (составители В. Середа и Й. Горетить).

Проблема эта, конечно, общекультурная, даже общеисторическая. Но прежде всего прямо затрагивающая, естественно, культуру и литературу венгерскую. Антология существенно расширит наши представления о высоко ценимых и авторитетных сейчас на родине литераторах, которых волновали и волнуют особенно жгучие для Центральной и Юго-Восточной Европы национальные противоречия. Кроме уже знакомых у нас имен, будь то Ийеш, Костолани, Немет или Пилински, мы встречаем здесь и прежде почти неизвестные в силу разных политических причин. Это, например, долго не печатавшийся в Венгрии Хамваш, талантливый, десятилетиями замалчивавшийся писатель-эмигрант Марай, «самиздатовцы» Конрад и бывший узник Освенцима, Нобелевский лауреат Кертес, не говоря уже о немало претерпевших от цензуры Чоори, том же Немете и других.

При этом, помимо проницательных суждений о патриотизме и лжепатриотизме, о «западничестве» и ксенофобии, содержащихся в книге, можно сделать вывод, что все взвешивают сами судьбы венгерской литературы, ее прошлое и теперешние возможности. Антология подтверждает: литература не отступила в современной Венгрии к дешевой развлекательности. Не предалась и псевдоинтеллектуальным ребусно-лингвистическим играм в ущерб насущным ценностям бытия. Непреложным ее внутренним императивом остается высокий гуманистический интеллект. И это, пожалуй, главная из заложенных в современной венгерской литературе этико- эстетических предпосылок, которые в конце концов и помогут выйти на столь притягательный для авторов сборника вполне европейский уровень. Тут одновременно и важный стимул, побуждающий к самому заинтересованному, в том числе исследовательскому, вниманию к ней.

В общественно-политическом обиходе середины прошлого века Венгрия традиционно относилась к «малым нациям». И этот непреложный исторический удел, принадлежность к народу, действительно немногочисленному и мало что могущему сравнительно с соседними державами, когда-то Турцией и Австрией, потом Германией, не говоря уже об СССР, стал в Венгрии для целых поколений мыслящих людей поистине больным местом, которое до сих пор саднит, уязвляя национальное самолюбие. Присоединялась еще проблема языка: его обособленности, трудной доступности в окружающей индоевропейской среде в силу совершенно иного, финно-угорского строя и происхождения.

Все это предопределило важную черту национального менталитета: по-разному, ностальгически, фаталистически, трагически и стоически, переживаемое осознание своего «сиротства», изначальной географической, этнической и языковой оторванности от корней – заброшенности как бы на окраину Европы. Это издавна побуждало искать некое психологическое возмещение, противовес такой, не лучшей судьбе. Отсюда – подхваченный литературой романтический миф начала XIX века о происхождении венгров от такого могущественного племени, оставившего долгую память по себе, как гунны. Позже распространилось другое, имевшее уже реальную основу предание о далекой прародине венгров в северном Зауралье, где проживают потомки ее первых обитателей. Еще в XIII веке на их поиски отправился некий монах Юлиан. А в середине века XIX их успешно продолжил ученый-языковед и этнограф Антал Регули. О его подвижническом предприятии (которое увенчалось небывалым взлетом в Венгрии финноугроведения, в частности фольклористики) с братским расположением к дальним сородичам: хантам и манси (по-тогдашнему остякам и вогулам), к удмуртам (вотякам), марийцам (черемисам) и другим – рассказывает в сборнике поэт и прозаик Дюла Ийеш, сам побывавший в тех краях, будучи приглашен в 1934 году на I съезд советских писателей.

Быть может, это открытие сыграло свою предрасполагающую роль в том участии, которое в Венгрии пробудилось также к ближайшим, тоже небольшим и теснимым крупными государствами балканским народам. Можно вспомнить идею создания придунайской конфедерации, взлелеянную после венгерской революции 1848-1849 годов ее руководителем Лайошем Кошутом. Ту же мысль повторил позже бывший президент независимой Венгерской Республики 1918 года граф Михай Каройи – тот самый, кого в дни кратковременной венгерской советской власти (1919) Ленин со свойственной ему безапелляционностью пренебрежительно окрестил «венгерским Керенским». Но идея вплоть до 1930-х годов не теряла привлекательности для многих задумывавшихся над будущим венгерских общественных деятелей, включая писателей (например, Ласло Немета). Но, как и он, подобное сближение не единокровных, но вскормленных общей историей «молочных братьев» (Немет) они мыслили себе уже не столько в политическом, сколько в больше обещавшем общегуманистическом направлении, в духе и смысле лучшего знакомства, дружественного согласия культур и литератур.

Вместе с тем законное сопротивление у хранителей и мастеров венгерской литературы и языка начинает между двумя мировыми войнами вызывать подымающий голову во Франции, в Германии этно-, лингво- и прочий европоцентризм, высокомерное деление культур на «цивилизующие» и «цивилизуемые». Так, мастер тонко нюансированной психологической прозы и стилистически столь же чуткой поэтической речи, сам просвещенный поклонник «латинской культуры» Деже Костолани (уж кто мог с большим правом, не извне, а изнутри оценить по крайней мере полуторавековой венгерский вклад в нее!) с болью и горечью возражал (1930) одному профессору Коллеж де Франс, который в своей книге с достойной самоуверенного профана легкостью третировал Венгрию с ее языком и литературой. Дескать, язык этого народа варварски беден и груб, а потому «бесполезен» и вместе с «не имеющей индивидуальности» венгерской литературой должен быть вытеснен плодами духовной деятельности подлинно великих наций. На похожие превратные суждения другого недалекого – на сей раз немецкого – «знатока» венгерской литературы иронически откликнулся (1932) и упомянутый романист, переводчик Л. Толстого Л. Немет. А убежденные, лаконически точные статьи военных лет (1942, 1943) влюбленного в балканский песенный фольклор выдающегося композитора Белы Бартока – уже прямая отповедь фашистским требованиям «расовой чистоты» (в музыке), в которые вылился ученый «европоцентризм». Наоборот, именно расовая «нечистота», писал Барток, иначе – постоянный взаимообмен, прямое и возвратное мелодическое и гармоническое «скрещивание» влияют на музыку – и народную, и «новую по духу» профессиональную – «исключительно благотворно» (с. 220).

Многообразная полемика со всевозможными националистическими искривлениями – главным препятствием на кремнистом историческом пути к «духовной общности» (Костолани), к «духовному сближению» народов (историк и публицист Дюла Секфю) – становится с той поры одной из насущных, доныне злободневных тем венгерской писательской эссеистики. Первостепенное место в ней не случайно занял национализм именно мадьярский. В частности, потому, что распознать и опровергнуть «свой» особенно трудно. Ведь он вырастает на почве всем присущего здорового, но оскорбляемого, восстающего – и эксплуатируемого, своекорыстно разжигаемого – национального чувства. Лирик и романист Михай Бабич, эссеист Бела Хамваш оставили истинно поэтические зарисовки родных пейзажей, провинциального семейно- бытового уклада, подкупающих черт венгерского национального характера.