Венгерские писатели о Толстом
«Tolsztoj emlékkönyv», Bdp. 1962, 495 old.
«Читатель, прими с любовью» – с такими словами обращается к нам редакция «Памятной книги Толстого» – очень живого, отлично документированного и любовно изданного сборника, открывающего новую страницу в изучении творчества Л. Толстого за рубежом.
Весьма любопытна судьба этой книги: в ней приняло участие свыше двухсот авторов – широко известных писателей и литературоведов – представителей тридцати стран. Вся эта огромная и кропотливая работа была организована сотрудниками Будапештской библиотеки имени Эрвина Сабо: Ароном Тобиашем, Ференцем Ревесом и другими энтузиастами изучения творчества Толстого. В ознаменование 50-летия со дня смерти великого писателя они устроили интересную выставку со множеством редких экспонатов, документов, затерявшихся в старой периодике, а главное – разослали анкеты писателям многих стран.
«Признаете ли вы влияние Толстого на свое творчество? Какую книгу Толстого вы больше всего любите? Чем дорого вам творчество Толстого?» С этими вопросами редакция обратилась к людям разных взглядов и убеждений, принадлежащих к самым различным социальным лагерям и литературным школам. Ответы на анкету и материал толстовской выставки легли в основу «Памятной книги». Значительная часть книги посвящена отзывам крупнейших писателей мира о Толстом.
Разнообразные критические миниатюры, опубликованные в сборнике, – очень непохожие по форме и методу изложения – еще раз убеждают, нас в том, что трудно, пожалуй, найти настоящего писателя, который мог бы пройти мимо творчества величайшего прозаика мировой литературы.
Одна из интереснейших проблем сборника – проблема изучения наследия Толстого в Венгрии.
В «Памятной книге» собраны высказывания известных венгерских литераторов, начиная с 80-х годов и вплоть до наших дней. Здесь содержится много ценных наблюдений и материалов, наглядно свидетельствующих об огромной популярности великого русского писателя на родине Петефи, Морица и Миксата.
Перед читателем встает множество проблем: Толстой и его влияние на судьбы венгерской литературы, венгерские толстовцы, Толстой на рабочей сцене, Толстой и кинематография, переводчики великого писателя, библиография его произведений и др.
Этот столь обширный раздел при всех своих положительных качествах не может не вызвать и некоторых возражений. Подчас интересные вопросы находят довольно поверхностное решение: составителю не всегда удается отделить примечательные, принципиально важные факты от менее значительных. Многие материалы цитируются в отрывках, отобранных к тому же не всегда удачно. Так, например, в статье известного поэта Дюлы Ревицкого сокращена самая интересная ее часть – страницы, где он удивительно точно подметил ту особенность Толстого, которая потрясла его современников: умение изображать жизнь такой, какова она есть на самом деле. «Это обычная, повседневная жизнь с самыми обыкновенными людьми, а не изображение каких-то исключительных ситуаций и сверхъестественных страстей», – писал Ревицкий.
Конечно, всегда бывает обидно ограничивать свой материал, но вместе с тем нельзя объять необъятное: по мнению одного из венгерских журналов, статьями о Толстом и переводами его книг можно было бы заполнить целую библиотеку. В этих словах есть доля преувеличения, однако огромная популярность Толстого в Венгрии не вызывает сомнения. Об этом же свидетельствуют и некоторые подсчеты библиографов: по неполным данным, книги его выдержали здесь свыше двухсот изданий, не говоря уже о множестве публикаций в периодической печати. «Война и мир», «Анна Каренина», «Крейцерова соната» переиздавались по десять – пятнадцать раз в разных переводах, причем многие из них были сделаны известными писателями.
Не знаю, стоило ли выделять среди них Эндре Сабо – одного из первых переводчиков Толстого, работы которого не выдержали проверки времени. Но уж если посвящать Сабо целый раздел, то интереснее было бы рассказать о судьбе его статей, переводов и, главное, о том резонансе, который они имели тогда в Венгрии, а не публиковать все его – в целом мало интересные – письма к Толстому, оставшиеся к тому же без ответа, и тем более стихотворение, которое при всем нашем уважении к Сабо никак нельзя отнести к перлам поэзии. А между тем судьба переводов Сабо довольно примечательна: ведь именно с его переводом «Смерти Ивана Ильича» был знаком Кальман Миксат, с переводом «Власти тьмы» – Эндре Ади, и несомненна заслуга Сабо в том, что эти произведения произвели такое громадное впечатление на венгерских классиков и нашли горячий отклик среди самых широких читательских кругов.
Возвращая Эндре Сабо его перевод «Смерти Ивана Ильича», Миксат воскликнул: «Только теперь я понял, что никто из нас не умеет писать».
В статье, посвященной постановке «Власти тьмы» в театре имени Сиглигети, Эндре Ади называет Толстого «разрушителем поддельного, фальсифицированного христианства наших дней», «революционером во имя любви и спасения».
Впрочем, надо сказать, что отношение Ади к Толстому было во многом противоречиво: в те годы (статья написана в 1902 году) великий протестант и обличитель казался начинающему поэту слишком беспощадным. «Его безжалостность, фанатизм и величие оглушили наших зрителей», – писал Ади. Хотя Толстой никогда не привлекал столь пристального внимания поэта, как, скажем, Пушкин, вопрос об отношении Ади к Толстому – довольно сложный и мало разработанный – продолжает интересовать венгерских исследователей и по сей день. Совсем недавно в журнале «Uj Irás» (1963, N 6) опубликован прелюбопытный документ – неизданный некролог, написанный Ади в 1907 году, когда в Будапешт пришла весть о том, будто бы Лев Толстой умер. Эндре Ади сразу откликнулся взволнованной статьей, в которой назвал Толстого «гигантом» и «совестью современного человечества». Жаль, что на страницах «Памятной книги» не нашлось места хотя бы для небольшого отрывка из этого некролога. Ведь в сборнике помещена лишь одна очень коротенькая статейка Ади «Толстой против Аппони».
Весьма интересны отзывы о Толстом известных венгерских писателей, старших и младших его современников: статья крупного реалиста Шандора Броди «Воскресение Катюши», стихотворение Гезы Гардони, воспоминания поэта Арпада Пастора о своей встрече с великим прозаиком, некрологи Аладара Шепфлина и Аурела Карпати. Каждый из них воспринимает Толстого по-своему, тут сказывалась в первую очередь особенность мировоззрения и творческая индивидуальность.
Естественно, что буржуазно-радикальный поэт Арпад Пастор, который даже в Ленине узрел некоего «нового Мессию», был еще очень далек от верного понимания Толстого. Последний из журналистов, принятых великим писателем, он в первую очередь стремился сделать сенсационное сообщение. Обращая внимание на двойственность мировоззрения гениального художника, на склоне дней отрекшегося от своих лучших произведений, Пастор, однако, и не пытался проанализировать парадоксальные высказывания Толстого («ненавижу литературу, меня тошнит от нее»), приводимые в статье, и слишком много места уделил разладу между Львом Николаевичем и его женой.
Значительно более глубокие и верные суждения о противоречивости Толстого были высказаны Шандором Броди. В статье «Воскресение Катюши» Броди писал: «Толстой считает, что борется во имя апостольской миссии и моральных идеалов, он бранит, презирает и проклинает искусство. Однако сам он один из величайших художников мира, и грех первородства черпает силы и дает знать о себе в каждом его творении. Не следует серьезно относиться к кричащим противоречиям между его искусством и проповедями. Стоит подметить лишь действительно ценное и заслуживающее внимания – все то, что борется в нем самом и им созданном».
С этими словами Броди перекликается и высказывание Аладара Шепфлина, с гениальной прозорливостью предсказавшего судьбу наследия великого писателя. «Толстой – религиозный мудрец был только экзотикой, во многом отражавшей русскую жизнь. И это забудется со смертью Толстого. Толстой – гениальный художник, один из самых могучих представителей человеческого ума, останется необозримым и всегда будет оказывать влияние на развитие человеческой мысли».
Однако надо сказать, что среди передовой интеллигенции было и другое отношение к толстовству: Не понимая реакционности абстрактно-моралистической проповеди Толстого, некоторые литераторы пытались придать ей революционное звучание. В «Памятной книге» приведено интересное признание известного писателя-коммуниста Лайоша Мештерхази. Он вспоминает, как в детстве отец объяснял ему толстовское толкование Священного писания: «В его устах становилась оружием суровая Библия Толстого… Она направила нас на путь, ведущий к революции».
Сопоставляя различные признания и оценки, приводимые в сборнике, Читатель без труда может выделить самое существенное – то, что особенно привлекало мыслящих людей Венгрии и что побудило многих из них признать произведения Толстого, выражаясь словами поэта Иштвана Петелеи, «подлинным учебником для жаждущих учиться венгерских писателей». Это – последовательный реализм, искусство воссоздавать подлинную жизнь удивительно просто, правдиво и осязаемо, умение находить большое внутреннее богатство в самых обычных «маленьких» людях.
С этой точки зрения особенно интересно признание крупнейшего венгерского реалиста Жигмонда Морица, которого глубоко волновала проблема народности литературы и искусства, проблема приобщения народа к ценностям культуры.
В одном из своих очерков, к сожалению, не включенном в сборник, Мориц говорит о Толстом: «Да, он представитель народа, его разум, писатель, знающий все, о чем бы его ни спросили, умеющий судить, решать, как человек, который близок нам, но который знает все. Великий знаток тайн души человеческой». Он видит в Толстом величественный и вдохновляющий образец художника, который сумел стать выразителем заветных чаяний своего народа, стать понятным и близким ему. «Толстой во имя народа впитал в себя великую культуру книги, как пчела цветочную пыльцу, чтобы дать мед своему народу…»»Разве может стать национальной и всемирной культура без великих целей и великих задач?» – спрашивает Мориц. Он чувствовал, что величие русской классической литературы, источник ее мирового значения именно в тех больших идеях гуманизма и народности, которые вдохновляли величайших русских художников слова. Именно в этом смысле он и считал пример Толстого поучительным для венгерских писателей.
Правда, в этом очерке есть парадоксальные утверждения и оценки: Мориц придирчиво-строго судит о собственном народе и об отечественной литературе; образ русского мужика, случайного собеседника Морица, «грамотея», знающего и любящего книги Толстого, окрашен налетом наивной экзотики, но тем не менее в сборник следовало включить хотя бы отрывок из этого интересного очерка: ведь творческая близость Толстого и Морица, уже неоднократно отмечавшаяся венгерской прессой, – проблема интересная и мало изученная.
Если говорить о сборнике в целом, то в серьезных, вдумчивых статьях вошедших в него, поставлены вопросы, волнующие не только венгерских литературоведов. Со страниц этой умной, интересной, прекрасно иллюстрированной книги перед читателем во весь рост встает Толстой – художник живой, сильный и современный